Мёртвый воск

        Податливый прохладный воск под пальцами — лепи что хочешь, любую форму. Мёртвый воск — это уже не Глим, но Мьюн всё равно пытается воссоздать её тело в точности, до последней чёрточки.         Тонкие, хрупкие пальчики — обхватить бы ладонями и не отпускать. Он вспоминает, как держал Глим за руки в стране снов, как всё вокруг было лёгким-лёгким, и они сами были лёгкими-лёгкими, будто перья ночных птиц. В стране снов было можно всё, а теперь нельзя ничего, потому что её больше нет, осталась только лужица воска.         В груди звенят и рвутся струны — как нити, державшие Луну, неостановимо и невозвратно. Он может слепить Глим заново, но она не протянет ему руку.         Руки у неё тонкие и хрупкие, как веточки, и ноги тоже, а ступня — меньше его ладони. Мьюн лепит тонкую щиколотку и высокий подъём, выглаживает воск на подошве. Думает, хихикала бы Глим от щекотки, если бы он сделал это раньше? Когда она ещё была. Позволила бы она дотрагиваться до неё?         Шея, щёки, скулы, небольшой аккуратный носик. Пальцы вырисовывают контур губ, воссоздают форму мягкими, нежными касаниями.         Лунный свет льётся сверху, не оставляя ни клочка тени на теле Глим, укутывает сиянием, как вуалью, и Мьюна тянет прикасаться к этому сиянию снова и снова. Он сминает, лепит, выравнивает, разглаживает — Глим такая податливая и мягкая. Мьюн твердит себе, что мёртвый воск — уже не она, но всё равно, кажется, сам плавится, как свечка, потому что это последний шанс прикоснуться к ней. И первый шанс — прикоснуться так… Он сам толком не понимает, чего хочет. Чего-то яркого и тёплого; дотронуться, прижаться, окунуться в сияние. Мурлыкать и тереться носом об нос, как старшие в ночи Сиреневого Цветения — его прогнали, но он всё равно успел увидеть и не понимал, зачем так делать. А теперь, кажется, понимает.         Форма завершена и совершенна: Глим лежит, как живая. Будто спит, будто ещё мгновение — и дрогнут, приподнимаясь, тонкие полупрозрачные веки.         Ему пора уходить, но Мьюн проводит по мёртвому воску ладонью снова и снова. Изгибы тела плавные, как потёки оплывающей свечки — руки будто сами тянутся к ним; по тонким, как веточки, ногам к краю юбки, словно в ночь Цветения. Он отгоняет сумасшедшие мысли нажать чуть сильнее, проникнуть глубже в безнадёжной попытке найти хоть чуть-чуть тепла. Хоть чуть-чуть от той настоящей Глим, к которой он хочет прикасаться.         Он, стоя над ней на коленях, наклоняется, рассматривает близко-близко, почти вплотную — нет ни одного изъяна на восковой коже, и от его дыхания она, кажется, становится чуть теплее. Что с ней будет, когда он унесёт Луну с собой и вокруг неё сомкнётся темнота?..         Мьюн никак не может заставить себя уйти и всё гладит, бездумно гладит мёртвый воск.

10.06.2015