В феврале каждого года

Гриммджо борется с самим собой, обманываясь и оправдывая это тем, что внутри него живет маленький противный ублюдок, который дергает его за внутренности, создавая странное ощущение омерзительной неизбежности. Гриммджо отчаянно старается от него избавиться, вытащить из себя: ломая ребра, разбивая голову, пытаясь вырвать из-под толщи кожи и увидеть это хлипкое, некрасивое и сморщенное тельце. И смотря на это, ухмыляясь потрескавшимися губами, представляет, как он швыряет его на землю и размазывает, превращая в кровавую лужу. А это мерзкое существо ныряет обратно в открытую рану, зашивая за собой кожу и задвигая ребра, погружаясь в теплую и уютную душу. В феврале каждого года этот гребанный слизняк начинает танцевать по его органам. Касается каждого своими холодными склизкими пальцами, достает из закромов то, что Гриммджо уже сотню раз пытался закопать поглубже, сжечь, изничтожить. Хотел забыться, думал, что смерть мелких пустых как-то заткнет тварь. Но это существо лишь насмехалось, продолжая свою работу: танцевать на больных воспоминаниях, втаптывая их, словно горячие угли в землю. Из-за этого у него внутри растекалась целая кровавая река, заполняющая сознание и подталкивающая на самый глупый поступок в его жизни, который он совершает в феврале каждого года. Оправдывает это тем, что, мол, выхода не было. Ложь, которую всю жизнь презирал, застилает глаза и взрывается в мозгу радужным фейерверком тошноты и омерзения. Гриммджо помнит этот город по-осеннему умирающим и оживающим каждой весной. В феврале этот город, как заикнулся Гриммджо, протухший до фундамента домов. Джегарджак не любит зиму. И февраль – тоже. А еще Гриммджо не любит мосты, которые здесь не разводят, хотя разведенные мосты он ненавидит еще больше. Но вот она их, почему-то, любит. И в феврале каждого года стоит на краю моста, упираясь острыми локтями о кованые перила, несуразные, как и она сама. Такая же хрупкая, как и перила, и сам мост. А еще угловатая и отдаленная. - Три года подряд в одно и то же время. Ты стал пунктуальным или предсказуемым? - спрашивает, переводя усталый взгляд на него. Гриммджо закрывает глаза и прислушивается к хриплому и надломленному голосу. Он, по сути, должен нагрубить, просто обязан сказать ей что-то вроде: «Не твое гребанное дело», или «да пошла ты», но в ответ странно вырывается спокойная фраза, от которой у Кучики руки теряют свой вес и соскальзывают с холодного железа. - Решил взять в привычку, - ледяные глаза глубоки, в них потеряно множество слов. - Глупая привычка, - Рукия старается не смотреть на него, старается не смотреть даже боковым зрением, как он встает рядом с ней, облокачиваясь спиной о перила. - Сочувствую, что тебе не нравится. Хотя... мне плевать, - хмыкает и отворачивается. Молчит: не знает, зачем в феврале каждого года приходит на этот жуткий мост, но, может быть, догадывается. Живущий внутри него убрал свои руки, сидит себе там тихо, не дергается. - Кстати... - многозначительно начинает Кучики, возвращая руки на перила и переводя взгляд на Гриммджо. - Почему мы начали сюда приходить? - Джегарджак поворачивается, опускает голову, чтобы заглянуть в темные глаза. Почти выдал, что да, он помнит этот чертов день и повод. - Я не храню бессмысленную информацию, - ублюдок внутри хихикает, прикрыв маленький рот склизкими ладонями. "Обещал не лгать. Ты обещал не лгать". И Гриммджо старательно оправдывается, что не себе ведь врет, а Кучики. - Внутри тебя все тот же хитрый Койот, Джегарджак, - голос у нее под стать острым коленкам и локтям. Хриплый и грубый, но такой, как положено у них там, наверху, добрый. Гриммджо очень хочется скинуть ее с моста и исправить ту ошибку, которую сделал несколько лет назад. Тогда он подарил изломанному телу жизнь и свободу. И добавляет, что если бы не спас, то Койот — отныне он начинает звать его так — сожрал бы его. Оправдывать себя он любит, лучше бы лгать разучился. - Меня, кстати, на должность капитана выдвинули... - отворачивается, превращаясь из статуи скорби в обычную Кучики. Серьезную, спокойную и добрую. Как им и положено. - Мне какая разница? - скучающие протягивает он, поднимая взгляд на кружащих в небе чаек. Кучики улыбается, но не останавливается. - Я отказалась, - сжимает руки. - Я вообще хочу уйти оттуда. Хотя бы ненадолго, - смотрит на прожирающее взглядом лицо, старается найти привычную насмешку и издевку. - Решила она, самостоятельная... Глупая, - у Гриммджо получается это слишком нежно, как говорить он не должен. - Поумнела, - выдыхает и отворачивается. - У нас оружие одно, только идеалы разные. - Поумнела, - повторяет Джегарджак, качая головой, и снова получается совершенно не обыденно, слишком горько. Словно этот Койот сжимает ему легкие. Он снова находит себе оправдание. - Где было это твое "поумнела", когда ты в одиночку на десять адьюкосов полезла? Когда они тебе кости ломали? И добавляет, уже про себя: "Когда за таким же увязалась". - Тогда и поумнела, - отшатывается от перил, как от удара пощечины. - Мне пора. У Гриммджо губы начинают дрожать от предательства и обиды. С каждым годом все раньше уходит, но оправдывает себя, что просто замерз. Сам же опускает голову и смотрит уже на отдаляющийся силуэт. Они всегда расходятся по разные стороны моста, в феврале каждого года. Гриммджо смотрит на мост уже издалека, смотрит, как сквозь тучи пытается пробраться уже заходящее солнце. Койот молчит, Гриммджо этого не понимает. А еще не понимает, почему разводят мост. Пытается уловить еле слышное: "в феврале", но не слышит, потому что Кучики не говорила этого, и мосты развели не зря. Джегарджак продолжает лгать самому себе, что так положено, и оправдания он уже не ищет.