Дорогой дневник

Дорогой дневник 13 апреля Ладно, каноэ Брагинского перевернулось, и я бросился его спасать, но это ни черта не значит! Это все из-за гребаного кубинца. Если бы он, блядь, не пытался никого обставить, то этого бы не случилось. Подробности позже. Я обещал Артуру, что вместе с ним отвезу Питера в аэропорт. 14 апреля Итак, вчера были командные соревнования у лодочной станции. Все началось вполне нормально: отличная погода, отличный ветер, и отличное настроение – словом, все было здорово. Каждая команда должна была украсить свою лодку в стиле выбранной страны. Старшекурсники выбрали Россию (скорее, Россию выбрал Брагинский) а мы, конечно, выбрали Америку. Не могу сказать, кого представляли остальные команды, но у первокурсников были весла красного, белого и зелёного цвета, и на лодке были полосы, а весла третьекурсников были красные, а на лодке был нарисован полумесяц со звездами. По барабану, что это были за страны. В любом случае, гонка началась без проблем, и мы лидировали (Еще бы!), до тех пор, пока гребаный Альварез и его шайка подонков не появились, словно из ниоткуда и не врезались в мою лодку. Я заорал ему, что это не гребанная гонка со столкновениями*, а он просто ухмыльнулся и снова со всей дури врезался. Какой идиот позволил ему быть фак-капитаном? К счастью, я тоже был фак-капитаном, так что использовал свои удивительные навигаторские и лидерские навыки, чтобы отплыть на хрен, от него подальше. Только вот… я так спешил, что мое каноэ, как бы, столкнулось с другим, оказавшимся слишком близко. А оно принадлежало команде выпускников. И они, как бы, потеряли равновесие. И их лодка, как бы, опрокинулась. А тупица Брагинский вместо спасательного жилета одел шарф (как его вообще пустили в лодку?), так что я был совершенно уверен, что он запутается в своей дурацкой «удавке» и утонет; а я слышал, что утопленником быть не очень приятно, и просто не мог позволить такому случиться, потому что наблюдение за утопающим сродни убийству, и, короче, да, я, как бы, спас его. Потребовалось время, чтобы за нами пришли, потому что мы отгребли достаточно далеко. И я начал нервничать, так как он лежал без движения, а может, а может даже и не дышал… Так что я запаниковал и несколько раз похлопал его по щекам, чтобы привести в чувство; но ничто не помогало, а он был очень бледный, и до сих пор не дышал; так что я решил наконец-то взять себя в руки и вспомнить уроки ОБЖ. Эх. Да, именно так. Я сделал долбанному Брагинскому, этому экстраординарному мудаку, искусственное дыхание рот в рот. И, можете себе представить? Он притворялся. Прежде чем это до меня дошло, он уже незаметно обхватил своей тупой рукой мою спину и, улыбаясь мне в лицо, пытался проделать со мной что-то жуткое и гейское: например, притянул ближе. А я был настолько шокирован, что просто застыл… в полном шоке. Да. Но когда он попытался облизнуть меня, или что-то вроде того, я выпрямился и ударил его в челюсть. - Я просто поблагодарил тебя за спасение, - ухмыляясь, сказал он. - Ага, так я и поверил, - сказал я. – Такими вещами не шутят! И какого хрена ты надел шарф вместо спасательного жилета? Ты что, суицидник? Громадный, тупоголовый идиот! - для пущей убедительности я ударил его еще раз и добавил: – И, нахрен, даже не пытайся меня целовать! Брагинский только засмеялся. - Ничего не могу с собой поделать, - притворная ухмылка. – Я тебя чем-то побеспокоил? Блин, он начинал меня бесить. - Нет, - выдавил я. - Ты просто тупица. Но он лишь стал смеяться еще сильнее, даже схватился за бока, и это выглядело как-то даже мило. В абсолютно гетеросексуальном смысле. Ну, не мило, а, как бы, не жутко. Это был обычный смех. Ага. Обычный. «Обычный», наверное, звучит лучше чем «милый». А потом Брагинский перестал смеяться и просто посмотрел на меня. В его глазах не было странного блеска, и он не смеялся себе под нос привычным жутковатым смехом, а просто смотрел на меня. - Прости, - сказал он. Это было совершенно неожиданно. - За что? - За то, что ошибался в тебе, - сказал он. – Не пойми меня превратно, я все еще думаю, что ты довольно глупый. Но моя сестра, - тут его улыбка вернулась. – Моя сестра сказала бы, что ты... что у тебя есть сердце. - О чем это ты? - спросил я. – И сними шарф. Он насквозь промок, и может тебя удушить. Продолжая улыбаться, он покачал головой. - Это означает, что здесь, - он указал на голову, - у тебя, возможно, немного, но зато много здесь, - Брагинский указал на сердце. - Я не тупой, - он только фыркнул, и я закатил глаза. - Ладно, пофиг. Спасибо за комплимент. Если это был он. Настала пауза. Я ожидал, что он вспомнит тот мой косяк с шарфом, и был рад, что Брагинский этого не сделал, просто снял шарф и выжал его. А я все смотрел вниз. - А как поживает твоя сестра? - тихо спросил, ковыряясь прутиком во влажной почве. Брагинский ничего не ответил, и тогда я поднял глаза: оказалось, он снова пристально на меня смотрел. - Ну что такое опять? - спросил я раздраженно. Уверен, он собирался сказать что-то шокирующее… но к тому времени, когда он, наконец, открыл рот Артур и Мэттью, добрались до нас с медсестрой, поэтому поговорить не получилось. И, да! Третьекурсников дисквалифицировали из-за Альвареза (ха-ха), и, так как выпускники и второкурсники были, как бы, выведены из строя, первокурсники выиграли по умолчанию. По идее, это должно меня злить, но нет. Почему-то я чувствую только... умиротворение. Позже расскажу. Пикник вот-вот начнется, и я не позволю кому-нибудь поджарить мой шашлык. Позже Итак, судя по всему, правильный термин – «флаг-капитан». Моя ошибка. Наверное, я ослышался. 15 апреля Думаю, мне надо найти новых друзей. Серьезно. Между Мэттом и Франсисом, Артуром, и Кику... Блин, этот пикник был как один большой гей-парад. Не то чтобы я не радовался их гей-любви… Просто каждый раз я ощущаю себя каким-то скрипучим пятым колесом. Все происходило примерно так: Случайный чел: «Ах, Артур, Кику, вы, ребята, так мило смотритесь вместе! Но что за чувак рядом с вами?» Артур: «Ой, этот? Это всего лишь наш натурал. Не обращай на него внимания, он просто любит говорить о спорте, и ничего не понимает в моде». Случайный чел: «Ах, какой ужас! Как же вы справляетесь с этим?» Артур: «Вообще-то, обычно, мы просто держим его взаперти в своей комнате. Но любому иногда нужно подышать свежим воздухом, поэтому нам приходиться позволять ему таскаться за нами». То есть, серьезно, вот так я себя и чувствовал! Почему я здесь единственный натурал? Пианист не в счет. Кстати о геях: Романо наконец-то сделал над собой усилие и поговорил с Антонио. Я пока не знаю подробностей, мне известно только то, что они разговаривали на пикнике. Уверен, что они теперь снова вместе. Класс. (И слава небу). Всех уже достало эмо-нытье Антонио, не говоря уже о том, что Романо все это время был еще большей сволочью, чем обычно. Ладно, помимо всех этих гей-драм, пикник удался. Были объявлены победители и, поскольку мы не выиграли, мне не хочется об этом говорить. Но в любом случае еда была отличная, и я попал волейбольным мячом Альварезу по роже. Ну, тот, конечно, попытался оказать обратную любезность, но Мария его остановила и сказала, что он заслужил. Ха. Ему сказали! Обожаю эту девушку. Хотя Брагинского там не было. Не то, чтобы это имело какое-то значение, просто… Не важно. Позже Ох, только сейчас заметил: Наталья уже очень давно не появлялась в классе. Ох, это означает, что ее исключили? Круто. Круто! Может ли моя жизнь стать еще лучше? Позже Что-что, Артур? «Кику только что показал мне, как сочинять Хокку». Не смеши! Как будто я этому поверил. ...а все-таки, что, черт возьми, за хокку такое? Позже Артур и Кику такие лгуны: Верится меньше В сочинение хокку, Чем в ваш гейский секс. Ода Брагинскому: На эсэмэски Ты отвечать должен сразу Гребаный гандон Без названия: Так и осталась Ручка двери сломана ...бля, заплачу штраф. 16 апреля Итак, я посылаю смски Брагинскому снова и снова, и снова, а он не отвечает. Что за хрень? То есть, я, вроде как, сказал ему оставить меня в покое… но он, кажется понял, что я взял свои слова обратно после происшествия с каноэ. То есть, тогда у нас был хороший, мирный разговор и так далее. Не говоря уже о том, что я, блядь, спас ему жизнь. Так что, когда кто-то тебе пишет «как дела?» то будет весьма мило и вежливо ответить на это, черт подери! Позже Может быть, мне стоит просто поговорить с ним? Ведь это мне посоветовал Мэтт. Позже Ну уж нет. Я к нему не пойду. Какое мне дело? Он, наверное, опять попытается меня поцеловать, или что–то типа того. Позже Но мне, типа, любопытно. Было бы неплохо узнать, как у него дела. Нет, мне конечно же на него наплевать, но я же не бессердечный. Ему ведь сейчас тяжело, а - я знаю - Брагинский любит делать вид, что он сильный и непробиваемый. Но, уверен, ему тоже нужна жилетка, в которую можно поплакаться. Не то чтобы я хотел бесконечно выслушивать его нытье, как какой-нибудь девчонки. Но все-таки хорошо иметь хоть кого-то, с кем можно просто поговорить. В этом нуждаются все, даже такие жуткие ублюдки как Иван. 17 апреля Ох, на следующей неделе начинаются экзамены. Какого хрена мне никто не сказал? Позже Ну, правда. Мэттью должен предупреждать меня о таких вещах! Двойка ему за выполнение обязанностей младшего брата и хранителя расписания. Какого черта, мужик, какого черта? 21 апреля Все… Я не могу больше учиться. Артур все это время сверлил мой мозг символами и терминами; Франсис не затыкался о глаголах, временах, фразах и произношении; а Феликс с его: «Ал, ты, типа, полностью перепутал кривую спроса и предложения с графиком совокупных расходов, и твои, типа, графики тотально не шикарны»… Мой мозг сейчас взорвется. Сколько, по-ихнему, я могу запомнить? И Артур, и Кику – хреновы зануды. Они такие: «Учись усерднее!» А я в ответ: «Ребята, остыньте от вас мозг уже кипит». И после этого они меня колотят. Сволочи. 23 апреля Сегодня последний день перед экзаменами, который можно провести в библиотеке. Хорошие новости: мы не учимся. Плохие новости: Артур и Мэтт заставили меня сидеть в библиотеке вместе с ними и соответственно с их «игрушками» мужского пола. Я опять оказался на конгрессе гей-любви. По крайней мере, сейчас ребята ушли в кафе за кофеином за напитками. Но они оставили Кику, чтобы тот не спускал с меня глаз. Может, я смогу уговорить его сыграть в какой-нибудь «Саймон говорит»*… Пять секунд спустя Забью на «Саймон говорит». Брагинский сидит в читальном зале прямо напротив нас. Не знаю, заметил ли он меня, так как он обложился бастионом из книг, которых наверное не меньше 50. ...Тупой Кику. Он: «Совершенно очевидно, что ты на него пялишься». А я, типа: «Не понимаю о чем ты говоришь». И он: «Просто поговори с ним; я знаю, что ты хочешь этого. Если поторопишься, то успеешь прежде, чем они вернутся обратно, и никто тебя не остановит». Серьёзно, понятия не имею, о чем он говорит. Я определенно не пялюсь на Брагинского и, конечно, не хочу с ним поговорить, и даже если бы и хотел, то не могу, потому что должен учиться, и потому что, он - мудак. Позже Да... но мне позарез нужна помощь в тригонометрии. Но это единственная причина, по которой я буду с ним разговаривать. Пьеса: Русский по-имени Тупоголовый Мудак (который умирает, и его не жалко, так как он не умеет общаться с людьми). Автор: А. Ф. Джонс РОЛИ: Альфред Ф. Джонс - студент-второкурсник. Иван Брагинский – студент-выпускник. ДЕЙСТВИЕ ПРОИСХОДИТ: В читальном зале на втором этаже университетской библиотеки; на случайной улице; в похоронном бюро. Акт I, сцена I [в библиотеке. Брагинский читает. Входит Альфред.] Альфред. Привет. [Его игнорируют. Через некоторое время он прочищает горло и пытается снова.] Альфред. Привееееееет… Иван. Da, я и в первый раз слышал. Чего тебе надо? [Альфред проглатывает свою гордость. Что для него очень сложно, и потому это должно быть оценено.] Альфред. Я хотел с тобой поговорить. Нам так и не удалось закончить наш прошлый разговор. Иван. О? И о чем же ты хочешь поговорить? Альфред. Слушай, ты не должен быть так резок со мной. Может, забудем все и начнем с начала? Давай станем… друзьями. Иван. Не думаю, что… [Он осекается. Альфред бьет кулаком по столу. Несколько книг падают на пол.] Альфред. Может, блядь, наконец-то выясним все до конца? Ты долбанный извращенец, но я почему-то до сих пор хочу с тобой дружить, почему ты не можешь просто принять это и пересилить себя? Кажется, недавно ты хотел стать друзьями, так почему не теперь? А? Мне жаль, что я относился к тебе, как к дерьму. Почему мы не можем просто начать все сначала? Я уверен, что... Ну, я не думаю, что ты плохой, лады? Иван. Я не могу дружить с тобой, Альфред. Альфред. И с какого же это черта? Иван. Потому что… мне нужна не просто дружба. И я тебе уже говорил, что не соглашусь на что-то меньшее. Знаю, что это несправедливо по отношению к тебе, но я не буду извиняться за свое поведение, так как я такой, какой есть. Поэтому мы будем вынуждены либо идти разными путями, либо тебе придется уступить, и признать, что ты мой. Альфред. Да это... Это просто глупо и эгоистично! Мы не можем даже стать друзьями, потому что мне ты нравишься не так же, как я нравлюсь тебе? Это какая-то хрень, Брагинский. Меня прекрасно устроит, если все и дальше будет, как в последнее время, конечно, только без таких фокусов, как драки и... поцелуи. [Ивана начинает заметно потряхивать. Карандаш в его руке разламывается на две части.] Иван. Это я эгоист? Альфред О, да – ты! Вот я здесь изо всех сил пытаюсь с тобой подружиться, пытаюсь понять тебя, а ты... ты просто тупица! Мне правда жаль, что я не чувствую того же к тебе, усек? Но я просто не способен. Я не гей. И сожалею. Но... Но это не значит, что мне все равно, улавливаешь? Просто я такой. Но мне не безразлична твоя жизнь, мне интересно как твоя сестра, и поступишь ли ты в школу танцев. Конечно. Мне далеко не все равно. [Иван смотрит вниз.] Иван. [Его голос дрожит, он едва громче шепота.] Пожалуйста, уйди... Я скоро... не смогу себя контролировать Альфред. Иван, пожа… [Он осекается.] Иван. Я сказал УЙДИ! [Альфред вздрагивает. Он колеблется, но после паузы поворачивается к двери.] Альфред. Позвони мне, ладно? [Иван никак не показывает, что он услышал его. Альфред уходит.] Сцена II [Через несколько недель. Полночь, Иван идет по какой-то улице.] Иван. Наверно, мне стоило позвонить Альфреду... Он был прав, мы должны быть друзьями. Ради нашей дружбы я могу отложить свое гейство в сторону. [Он лезет в карман, за сотовым. В это время он переходит дорогу и не смотрит по сторонам. Тут его сбивает 18-колесный грузовик.] Иван. Ох... Я умираю... если бы я только успел сказать Альфреду, что мы можем стать друзьями... [Он умирает.] Сцена III [Несколько дней спустя, на кладбище. Похороны Ивана.] [Никто не пришел, потому что Иван был мудаком и не звонил людям, когда они его об этом просили, и вообще он дерьмовый друг. Так что да. Никто не пришел на его похороны. Так ему и надо.] Конец. 23 апреля Для него же будет лучше, если он позвонит. Потому что если нет... Я ведь полностью раскрылся перед ним совсем не для того, чтобы меня игнорировали. Мы все-таки будем друзьями, нравится ему это или нет. Иначе я найду 18-колесный грузовик и сам перееду его. Плюс экзамен по тригонометрии через два дня. И мне очень, очень нужна помощь. 24 апреля Брагинский так и не позвонил. Козел. Ладно. У меня первый экзамен через... 2 часа. Эх. Пожелайте мне удачи. Мне она скоро потребуется. ____________________ ОМАКЕ Романо - хозяин своего слова. Так что, когда он говорит, что никогда снова не заговорит с этим ублюдком, и что нет, это не просто ссора, а окончательный разрыв, то это означает, что так оно и есть. Честно. Он действительно такой. Если кажется, что он смотрит безучастно на свое барбекю и бросает косые взгляды на молодого испанца, сидящего через два места на другой стороне стола, то это просто свет так отражается, потому что, на самом деле, это не так. Он не такой, черт возьми, и эти последние несколько недель, не были такими мучительными. Хотя они были. Но он не расскажет об этом никому, и тем более Антонио. А где же его брат? В первую очередь, это вина Феличиано, что он здесь. Разве ему хотелось приходить сюда? Сидеть под знойным летним солнцем, вместо того, чтобы спать? Он оглядывается и видит младшего брата, который играет с друзьями в волейбол. Романо усмехается. Чего-то такого и следовало ожидать. Он переводит взгляд на свою тарелку. Почему согласился на это? Романо ненавидит такую еду. Тушеная фасоль, ломтики свинины... КУКУРУЗА. Ему бы сейчас доброго, холодного сальморехо*… О, но Антонио так и не научил его готовить это блюдо. И никогда не научит, потому что этим летом Антонио выпускается и уезжает домой в Испанию и, вероятно, никогда не вернется. Но разве это имеет какое-то значение? Романо ненавидит Антонио. Ненавидит его за фальшивую любовь. Ненавидит за то, что он заставил почувствовать любовь его самого. Ненавидит Антонио за то, что тот дал ему - впервые - понять каково это – не стоять в тени Феличиано. Ненавидит его за то, что он согласился на разрыв. Ненавидит его за то, что не стал бороться. Антонио не боролся за их отношения. И именно поэтому Романо знает, что Антонио наплевать, и что так было всегда. Он знает, что Антонио не оценит этого, так зачем же плакать? Романо грубый и вовсе не милый. Он знает, что своим поведением отгоняет людей. Он не имеет права плакать. Но плачет. Хотя замечает он это слишком поздно, когда первая слезинка уже пробежала по щеке, а за ней уже заторопились вторая и третья… Романо сердито вытирает их рукой, надеясь, что никто не заметил. Но никто, конечно же, не заметил, с удивлением понимает он. Оказывается, все уже вышли из-за стола. Все, кроме Антонио. Антонио, который через восемнадцать дней уезжает навсегда. Навсегда, навсегда… Он потеряется в летнем небе Мадрида, исчезнет где-то на улицах Памплоны, исчезнет на берегах Канарских Островов. Исчезнет для него. И Антонио все равно. И так было всегда. Ему все равно. Романо хотел бы встать и уйти отсюда так же просто, как Антонио ушел от него. Но он не может; не хочет показаться слабаком, словно, не в силах даже спокойно сидеть рядом с ним. Поэтому Романо остается. Тогда Антонио встает. Романо старается сдержать горькую улыбку. Антонио обходит стол и садится рядом с ним. Романо, не ожидавший такого, застывает от удивления. Ему хочется закричать, оттолкнуть его, ударить. И он так и сделает. Сделает сразу, как только его перестанет трясти. Но Антонио начинает говорить. И это не то, что Романо ожидал услышать; слова ему кажутся чуждыми, иностранными. Почему Антонио так говорит? Почему он лжет? Романо клянется, что прямо сейчас ударит его кулаком. Клянется. - Роми, прости, - говорит Антонио тоном, полным сожаления. О, но слова Антонио всегда вызывают жалость. Антонио всегда говорит так, словно искренне раскаивается. В этом он мастер. Но теперь Романо ему не поверит. Ни за что. - Я хотел сделать сюрприз, – продолжает он, – а получилось… – он останавливается. Тишина. Романо не может вынести тишину. - Если хочешь что-то сказать – выкладывай прямо сейчас, - говорит он. - Я не ожидал, что ты меня бросишь, - выпаливает Антонио на одном дыхании, будто не верит, что сможет выговорить это медленнее. Романо нечего возразить. Вообще-то, это он не ожидал, что Антонио просто… уедет из страны, не предупредив его. - Но, позволь спросить… почему? - Антонио говорит почти шепотом, и Романо, даже не видя его лица, чувствует этот хмурый взгляд. Но разве это настоящая печаль? Или просто маска?… Романо не знает. И не хочет знать. - Что «почему»? – все-таки спрашивает он. - Почему ты расстался со мной? Романо кажется очень забавным, что его спрашивают об этом только сейчас, спустя недели после расставания. И он грустно усмехается. - Я полагаю, по той же самой причине, по которой ты уезжаешь в Испанию, - говорит он. Антонио очень озадачен этим ответом. - Ты знал? - спрашивает он. – Тогда почему же… Романо не может больше это терпеть; он выходит из себя. Он разрывается между желанием ударить Антонио кулаком или сунуть его лицом в тарелку с едой, к которой так и не прикоснулся, и даже начал: - Ты су... Но прежде, чем Романо закончил свою мысль, Антонио сунул ему что-то под нос. Это - билет. Билет в Испанию. - Это и был сюрприз. Я хотел, чтобы ты поехал со мной к моим родственникам, - тихо говорит Антонио. И уже второй раз за сегодня Романо понимает что плачет. И впервые за долгое время, он сам себе признается, что, возможно, ошибался. - Stupido! (ит. тупица!) - говорит он снова и снова. Он бьет Антонио в плечо. - Почему ты не рассказал? Антонио смеется. - Это должно было стать сюрпризом, querido (исп. любимый). - Testa di merda! - кричит он и хватает Антонио, и целует его и бьет, и снова целует. – Я не люблю сюрпризы!