*****
— Это не вылечит меня. Сакура напряглась, но постаралась этого не выдать. — Ты не медик, ты ничего... — Хм, не нужно большого ума, — прервал он её, посмотрев небом на землю, — чтобы понять, почему травы, которыми ты поила меня, совсем не помогают. Сакура окаменела. Он был спокоен, как скалы, в которых была выточена его родная деревня. Словно не его принимали за наивного дурачка и держали, словно зверушку, между жизнью и смертью. — Я не виню тебя. Кто в здравом уме будет лечить нукенина? А ты залатала огромную дыру у меня в груди, кормила меня, ухаживала, ударила пару раз, — он сонно улыбнулся и накрылся одеялом. — Жаловаться мне не на что. Сакура не была уверена, должна ли она была услышать тихое «Я о большем и мечтать не мог». У неё опустились руки и глаза, упала чёлка на потемневшее лицо. Это не слова человека, чья смерть сидит рядом с ним. Он должен ненавидеть или бояться куноичи, которая могла поить его галлюциногенами, перерезать ему любую артерию, любое сухожилие, отправить его по частям в деревню и ещё оставить себе что-нибудь для опытов. Это не её миссия, это не её личный враг, это не её руки хотят убить его. Она еле слышно зарычала и схватилась за голову. «В здравом», да? Если уже даже её тело и разум предали друг друга, чему можно верить? — У нас в деревне, — вспоминал он, положив руки за голову, — не так много мест, откуда можно смотреть на звёзды. В детстве я всегда сгонял этих мест парочек. Они так мерзко ворковали. Блондин легко скривился при воспоминании. Сакура не перестала искать источник его недуга, но задним числом понимала, что её знаний – не только медицинских – для этого может оказаться недостаточно. Луна сменила много ликов, много раз куноичи пыталась связаться с деревней, но результат был одинаковый: она оставалась в древней хижине на отрезанной окраине закрытого на засов города с отступником на руках. Куноичи оставалось лишь ждать, дожидаться, тлеть. И узнавать о чужой деревне. А рассказал он ей много. Она почти что сама увидела их каге и его «дурацкого помощника»; она знала, что лишь в одном магазине продаются нормальные линзы; некая Куротсучи способна была вытянуть через уши весь мозг своим ворчанием и бранью; между рестораном с каким-то дурацким названием и тёмно-серым зданием он закопал несколько свитков. Теперь она тоже знала, где находятся лучшие для любования звёздами места. Он смотрел в окно. Что-то в его лице говорило ей: он очень не хотел уходить. Не только оттуда или отсюда, но и вообще. Она не знала, правда, где это и когда, она ведь никогда не была на его родине. С его места был прекрасный обзор на ночное небо, которое красило его глаза более тёмным и глубоким цветом. Долгим. Без своего киндзюцу он был совершенно обычным. Руки как руки, светлое пятно длинных волос, морщины в уголках глаз, осточертевшие рефлексы сильного тела. Так что же жалило её изнутри? Что укололо её, когда она поняла, что он пристально и вопрошающе смотрит на неё? Что ожило в ней, когда увидела непогасший и голодный шторм? Сакура с силой разжала губы, она много чего хотела бы облечь в слова, но её горло было сухим. — Я... Он протянул свою руку к ней и коснулся её щеки, и Сакура схватилась за неё, продлевая эту сладость. Сколько тоски было в нём, сколько непроливаемых слёз. Сколько времени Сакура хотела украсть для него, для них обоих, сколько она хотела дать того, чего у неё не было. Он сел, ни на миг не отрывая загрубевшей ладони от её лица, и у неё перехватило дыхание. Она не боялась, она не ненавидела, она не любила его, но как будто знала его так, как не знала себя. Себе она уже не могла доверять, обладателю неба – да, да. Доверить ему платье, шею, тело, выгладить его самого тёплыми руками, доказать ему, что он с ней, зовя по имени, сжигая его силы и оставляя в обезличенном мире лишь себя и его. Всё под грязной обманутой кожей заполнилось старым голодом по теплу. Сакура прижимала его голову к своей груди, чтобы он съел её кричавшее сердце. От этого крика у неё звенело в ушах. Он снова вспоминал про звёзды в своей деревне, и ей хотелось плакать, чтобы увидеть их вместе с ним. — Те... — сорвался хрип с её губ, когда она различила его уставшее и одинокое лицо в прозрачной темноте. Мужчина слизывал с её души корку, обнажая куноичи такой, какой она и сама не видела себя. Сакура вдыхала воздух и его слова, вспоминая, что ни с кем она не чувствовала себя так больно, так несокрушимо и так упоительно. Ей хотелось поглотить или стереть его с лица земли, чтобы он успокоился, уснул, забылся или сгорел вместе с ней. — Простишь меня? — спросил он, даря ей сотую историю и прося только о том, чтобы девушка под ним была настоящей. Той, что принесла его из леса и заменила всё в оставшемся огарке жизни. Сакура вжалась в него крепче. Она проснулась незаметно. В хижине стояла неудобная тишина, спина женщины была плотно прижата к чужому телу, прядь жёлтых волос свисала с её плеча и слабо сигналила полуденному солнцу. Сакура медленно, чтобы не потревожить Дейдару, перевернулась на спину и затаила дыхание. Не лучшая ночь в её жизни, не лучшее утро, но зато лучший за всю жизнь вид. Она любила просыпаться раньше мужчин: либо грелась в первобытной к ним ласке, либо их убивала. Ничего особо личного – задание. Ладно, немного личной неприязни. Чувство вины в ней не воскресало. Дейдара собственническим жестом обхватил женщину покрепче, не иначе как на уровне тонких материй уловив её настроение. Кончики его пальцев были нежнее, чем раньше – за прочими Сакура этого не наблюдала, и ей это так понравилось, что она повернулась к нему лицом и отпустила себя плавать в его тепле. Он был такой беспомощный и блаженный, что хотелось зацеловать. И когда он снова открыл безоблачные небеса, она поцеловала его. Снова и снова. Они как будто распахнули двери настежь. Луна оценила их эгоистичное гостеприимство, показала все свои лики. Сакура вернулась из всё ещё запечатанного, как жестяная банка, города, где она потратилась на вещи, которым в её глазах цены не было. — Смотри, что я принесла, — довольно оскалилась женщина, выкладывая содержимое бумажного пакета. Среди всего художества блондин выловил то, что предназначалось лично для него, потёр давно не бритую щёку и озорно усмехнулся. — Любишь опрятных, м? — И это тоже. «Ой, не ври», — смеялось небо в его глазах. Аппетитно смеялось. Дейдара подхватил бритву и гель, пружинисто уплывая за облитый солнцем дом, где его уже ждал таз с водой, а Сакура отыскала на полке зеркало и закинула в рот печеньку. Сколько бы раз она это ни видела – а опыт у неё, что ни говори, богатый, – всё равно было смешно. — Держи ровно, м! Хватит ржать! Но уголки губ не слушались, а бровь парня дёрнулась. Ему оставалось совсем чуть-чуть, право, и потом рядом с ней будет жить не щетинистый мужик, а вполне привлекательный мужчина в самом расцвете лет. Против щетинистого мужика она, если честно, тоже не была... — Эй! — вскрикнула девушка, когда Дейдара – гаааад! – вылил на неё воду из тазика. — Эй – это первые четыре райкаге! — съехидничал он, утирая клочки пены с лица, и двери – не этого дурацкого города, будь он неладен, – распахнулись снова. Они лежали на траве красные от смеха и белые от пены для бритья. Солнце приятно испаряло влагу с Сакуры, целуя её кожу и закрытые веки. Когда жужжащий красный свет совсем надоел, она открыла глаза и повернулась к Дейдаре, встретившись с двумя небесами. Сердце колко напомнило о себе. — Ну и солома у тебя, — она пощекотала его нос сухими кисточками его собственных волос. Он отмахнулся. — Как будто у меня было время следить за внешностью. Сакура послала предложение во взгляде и показательно изобразила ножницы. Чик. Чик-чик. — Хм, сейчас бы на море, — мечтательно произнёс он, краем глаза наблюдая, как падают в траву концы жёлтых прядей. Пустынные ящерицы так отбрасывали свои хвосты, когда им нужно было избавиться от лишнего груза. Сакура не остановилась даже на мгновение. — Никогда не видела моря. — Да ладно? — удивился Дейдара. Сакура сухо рассмеялась: какое море? Вся её жизнь прошла в листве и горах, вместо бескрайних водных пространств она видела перед собой скромные тарелки озёр. Она даже в стране Чая ни разу не была. Обидно, да? — Ну и скукота у вас там в стране Огня, м. Она положила свою ладонь на его плечо, теряя землю под ногами. Его рука легла сверху, обещая не отпускать. — Да, пожалуй, — тихо ответила она, обещая не плакать и готовясь вновь сломаться изнутри. По её телу прошёл озноб, Дейдара потёр её руки, инстинктивно пытаясь согреть, и кисло осмотрел подсохшие пятна на одежде. Им определённо стоило помыться. Он ушёл греть воду. Она осталась мешать тягучую патоку мыслей, пришла в себя в ванне с ним, используя его плечо как подушку, а вода уже начинала неприятно остывать. Он обнимал её, а ей всё равно было холодно. Сакура потянулась к нему, прося то ли прощения, то ли разрешения, и получила столько тепла, сколько рождалось вместе с новой связью, новой жизнью. Шиноби бросали слова, не пытаясь обуздать этот прекрасный жар или затушить его, не калечили рук, чтобы закрыть его. Её сердце своим же пламенем выжигало имя отступника, отзывалось на его биение, разрывалось петардами и звёздами, когда она зарывала свои руки в жёлтых прядях и чувствовала, как уходила вся его боль. Луна мерила лица и прощала их обоих. Её очередное утреннее письмо ушло в никуда, легкомысленная и богатая жертва решила сделать крюк и посетить вместе с семьёй дворец легкомысленного и, естественно, богатого даймё. Сакура тихо бесилась. Она просто убьёт его. Его, его брата, племянника и всех, кто будет мешать ей. Она не пойдёт в постель этой зажравшейся свиньи, чтобы перерезать ему глотку. Куноичи очень давно потеряла невинность, потеряла она и цель, отсчитав тысячи бесследных дней и проводив с цветами и саке многих товарищей, а теперь от неё ускользнул рассудок. С держателем безоблачного неба ничего из вышеперечисленного не было нужно. У него была мудрость принять и то, что с ним стало, и то, что она с ним и для него сделала. Укрываясь его рукой, Сакура блаженно улыбнулась. Её внимание привлекли болезненно красные лунки на его плечах. Посмотрев на свои руки она поняла, что, кхм, поломаные ногти, однако. Оу. Ооу. А вот это что-то совсем новенькое. Недостаток кальция, избыток эмоций. Но как же хорошо.*****
— Мы как свечи, — сказала она сломавшимся голосом. Этим утром она еле растолкала Дейдару, даже сейчас его глаза слипались, а поток чакры был нестабилен. — Не говори так. Сакура дважды себя прокляла. «Не говори так. Не хочу об этом вспоминать». — И не извиняйся, — прошептал он. Он не был болен. Он умел отпускать людей. А Сакура... Она знала лишь одного мастера печатей, но он будет не в восторге от её слов. Поэтому мир заканчивался здесь. Шиноби стоят на вершине его и корчатся на самом его дне, нукенины свободнее любого человека и скрываются от чужих глаз и ушей. Сколько ещё нужно людей, сколько нужно масок? Сколько раз нужно сломаться, чтобы забыть и полюбить жизнь заново? Сколько раз нужно умереть самому, чтобы кто-то продолжил жить? Именно сейчас Сакура вспомнила то, о чём забыла рядом с таким же сбитым, как она. Она не видела ответа, не видела счастья, не видела выхода. Перед ней был Дейдара, кашлял, бредил, но проклятые ворота закрытого города тоже были запечатаны. А он видел её. Он не хотел, чтобы она уходила, и она оставалась. Простила луну, страну, холодные скалы его деревни и своего друга, который был хокаге – и поэтому не мог помочь. — Я ничего не могу тебе дать, — тихо говорил он, смотря безоблачными глазами и проводя большим пальцем по её коже и костям её ладоней. Они урывали от вселенной нежность и гладили его лоб, сухие волосы, брови, скулы. — Можешь, — думала и говорила безнадёжно потерянная женщина со шрамами. Конец мира тлел в ней, разливал мазут и тряс её голос, руки, решимость. — И я могу дать тебе кое-что взамен. Если соединить две догорающие свечи, получится одна жизнь? — Дейдара? Она порывисто коснулась его руки. Огонь погас.