Опаленный дыханием ветра

— Я тебя ненавижу, Поттер! – не крик, не избыток злости, от которой хочется весьма показушно скрежетать зубами. Тихое шипение, не громкое и не тихое, но прямое, понятное и очевидное. Разворот туловища, шелест уже довольно мятой и сбившейся рубашки, ухмылка-улыбка, обнажающая ровные зубы. Кончиком языка провести по их верхнему ряду – привычка. Ощутить легкую боль, небрежно поморщиться, а девушка увидит в этом что-то ей предназначающееся и тихо фыркнет. Лили привыкла видеть в любом его небрежном движении что-то чисто для нее: знак, попытку, насмешку, слова сквозь неряшливые вполне естественные реакции. Ну чистой воды паранойя. А Джеймс привык… Просто привык. Делать то, что хочет, добиваться любых целей… Эванс знает это. Понимает ли, видит, просто догадывается, но не отрицает этой сильной черты в нем. Пожалуй, это ей нравится, но все остальное раздражает. — Ненавидят лишь тех, к ому можно испытывать сильную любовь, — он будто поет, но не голосом, нет, голос обычен и серьезен, а вот в глазах… насмешка? Издевка? Превосходство? Ай молодец, задел девочку, зацепил, загнал в ступор, да только вот немного не в том направлении движешься, не находишь? — Заткнись! – раздраженно, пискляво и теперь уже более правдоподобно. Да чего уж там, она готова пнуть Поттера, толкнуть, крикнуть что-то слишком оскорбительное, чтобы только загнать эти последние слова ему же в глотку. Пусть подавится собственными «остроумными» насмешками. — Я бы на твоем месте боялся, Эванс! – теперь уже в голосе все то, что раньше, казалось ей, ясно читалось в глазах: и насмешка, и издевка, и превосходство. И на губах – самодовольная улыбка-ухмылка, какой позавидует сам месье Чеширский кот. Джеймс того и гляди глаза прищурит, а уголки губ познакомит с ушами. Захотел – сделал. А теперь стоит тут со своей кошачьей довольно улыбкой, волчьим взглядом и оленьим упрямством. Он весь такой: словно сотканный из противоречий, и мыслительная деятельность у него такая звериная, непредсказуемая. Что в голову заберется прямым, идеальным и до жути простым лучом, то вылетит сквозь другое ухо. Но вот стоит чему-то извне принять вид скрученный, спутанный и туманно-размытый, сложный для принятия и понимания, как все похожие мысли-завитки в его голове крепко привяжут новое к себе. Лили Эванс – завиток, рыжий, яркий, быстрый и ускользающий, так что мысли, цели и стремления Джеймса не сразу приняли к себе новичка. А завиток с туманными перспективами так скоро все затмил, что стал для Поттера чем-то вроде болезненной необходимости. Слишком нужной целью, какой-то редкой и необычной формой параноидальной шизофрении, навязчивой мелодией, что никак не желает вылететь из головы. И он думал, если это мелодия, то она выветрится завтра, стоит подождать. А навязчивый звук ее голоса, повторяющего одни и те же обрывки, привычные, каждодневные и приевшиеся, и шелест сухих листьев, что иногда путались в ее длинных волосах цвета счастья, не оставляли. Они взяли и не исчезли. Ни завтра, ни послезавтра, ни даже в тот абстрактный понедельник, когда он обещал взяться за учебу и прекратить посещать общефакультетские попойки. Джеймс хотел легкого, невесомого и дымчато-прозрачного, как и все то, что ранее было в его голове, сердце, душе и даже…в костях? Да, есть и такие навязчивые идеи, въевшиеся до костей. Но даже они кажутся и ощущаются легкими, поверхностными: порой дают о себе знать тихим шепотом в ночи, легким дуновением ветра, что чуть отодвинул почти невесомую ткань тюля, представив к вниманию кувшин с кристально-прозрачной водой и свежим, будто только что срезанным, цветком. Отчего-то календулой, но с запахом сирени. Когда Джеймс это обнаружил, он мигом записал себя в сумасшедшие. И тут же заскрежетал зубами от злости: он же, черт возьми, слишком много и часто думает об Эванс. Эванс же не может быть… Она же должна – ха!- должна быть легким дуновением ветра, а не навязчиво ярким цветком с дурманящим и несвойственным ему совершенно запахом… И – ветер, доносящий до обоняния все тот же знакомый, привычный, но не растерявший с годами своей уникальной прелести, утонченной дерзости и порой резкой нежности аромат. Надоедлив? Ничуть, только не для него. Нервы напряжены, натянуты, сплетены или связаны, но оно положительное и приятное. Терпение, нетерпение, предвкушение, ожидание, страсть, нежность, легкая тоска, тонущая в бесконечной радости – все это, но не… Не счастье? Его нет. Оно, конечно, появится, быть может, позже, но сейчас… И – серьезное, угрюмое даже, но едва сдерживающее улыбку лицо Раздражает. Выводит из себя. Бесит. Не хватает ведь чего-то. Важного, иначе бы не рвало на части, на куски, в клочья. Иначе бы он не рассыпался на тысячи радостных, нетерпеливых, ослепительно сверкающих солнцем искр, опадающих, оседающих на волосах, листьях, местами на еще или уже голой земле. Он весь – сверкающая пыль, и хочется лишь осыпаться к ее ногам, рвануться, броситься, разлететься, медленно оседая вокруг, а может, добраться до ее волос, до головы, до сердца. В сердце, в голову. Она такая же? Так же думает, чувствует, переживает? Ее тоже рвет на части прямо сейчас?.. Джеймсу кажется, что кислород врывается в его будто воспаленные, горящие невидимым жарким пламенем легкие вспышками, толчками, одновременно по его воли и против нее. До слуха доносится заливистый смех, что буквально прорывает собой сплошное полотно свиста встречного ветра в ушах. Смех рушит невидимую стену, барьер, он лом, кувалда, стрела – что угодно, насильно прорвавшее кокон, которым природа нахально-заботливо защитила его, неуверенного. Спрятался? Ку-ку, малыш. Ты здесь, ты тут, в этом мире. С Лили, сухой листвой, заливистым смехом, тысячью искр, которыми ты себя представляешь, с теплой осенью и завтрашней свадьбой. Джеймс был совсем еще мальчишкой, амбициозным, корчившим из себя взрослого, а все же мальчишкой. Но из-за юной рыжей богини, которая, глупышка, не могла осознать всю степень своего очарования и влияния на одного из главных заводил школы, из-за навязчиво ярких идей, мелодий ее тихих и легких шагов, кадров взмахов длинных пушистых ресниц и многого-многого, от чего он терялся, злился, не понимал, сполна почувствовал, как… Как это нестерпимо больно, как это болезненно приятно, как… Как он безнадежно пропал, бесповоротно, безвыходно канул в море, нет в болото, невероятно зеленое и быстро затягивающее, как ее глаза. Канул, и поминай, как звали. — Не уйдешь! – он хищно прищуривается, его проясненный до предела жгучим адреналином, максимальной сосредоточенностью взгляд фокусируется на рассыпающихся лучами по безупречно прямой спине волосах, и Джеймс в который раз уже мысленно соглашается утонуть в них. Она далеко и близко, она лань, лисица, кошка, собранный сумасшедшим ученым гибрид, как и сам Поттер, но… Пять шагов. А нужно ли ближе? …на пять шагов дальше, на шесть, на семь… И – ясный взгляд без всяких признаков затуманенности, без пелены сомнений. Он сдернул ее, пелену, прямо сейчас, на бегу, задыхаясь от встречного ветра, обнажив взгляд охотника, хищника, волка… Он готов поклясться, что его патронус и его анимагическая форма в данную секунду иные. Джеймс волк, он быстр, он сосредоточен, он не воет прямо сейчас от жгучего адреналина лишь потому, что грациозная, неуловимая, беззащитно-прекрасная жертва может… Схватить ее, закинуть на плечо, забрать, утащить, связать, привязать, запереть… Не уйдет. Он же так долго охотился, слишком долго, чтобы отпустить ее вот так вот просто. Он бы действительно сильно страдал, если вдруг, когда-нибудь, при каких-либо обстоятельствах Лили уйдет… Не уйдет. Точно. Определенно. Ни за что и никогда, пока он, хищник, хозяин, теперь уже почти муж, не разрешит уйти. А он не разрешит, ведь… Ей же совсем не идет голубой цвет. Ей идет все, кроме того самого цвета свободы, того цвета, что имел бы влажный морской бриз в смеси с высокогорными ветрами, будь он видимым. Ей идет все, вплоть до безгранично счастливой и столь же несоизмеримо робкой и невинной улыбки, вплоть до отголосков невыносимой боли в бледных или темных бликах бесконечно искренних зеленых глаз. И – сбившееся дыхание, голос простуженный, замороженный, каждое слово тянет за собой хрип и свист. Раскрасневшиеся лица, растрепанные волосы, и от разгоряченных тел чуть ли не пар валит. Джеймс вдыхает запах Лили, ее собственный, уникальный, свойственный лишь ей одной запах, вперемешку с тончайшим ароматом легких духов, когда выбирает из ее волос мелкие сухие листья, которыми ветер заботливо украсил их прически. Он стоит близко, почти вдавливает в сухой грубый ствол дерева ее расслабленное уставшее мягкое тело. Лили смущена: она робко улыбается, смотрит украдкой, подавляет всеми силами желание нервно прикусить губу. А им не впервые ведь оказываться так, под деревом и теплым солнцем, после утомительной игры в догонялки, она помнит… Помнит, как Джеймс сорвал с ее нежных губ первый мучительно-короткий поцелуй, как он опалил их своим жарким дыханием, как она вся вспыхнула, став одним сплошным румянцем. И Джеймс это тоже помнит. А еще – как быстро и резко болезненная, маниакальная необходимость превратилась в… Во что-то более здоровое, но чему никак невозможно – ни сейчас, ни тогда – подобрать название? Ему не впервые это ощущать, он помнит… И свидание, и неловкое касание ее холодной белой руки без перчатки, и обжигающее дыхание на губах, и мягкое обнаженное тело… Но отчего, отчего же так хочется назвать это тем бризом или горным ветром, спихнуть все на них, а ему… Да, Джеймсу ведь идет этот самый голубой. Они оба опаленные солнцем, бесконечно теплым, ласковым осенним солнцем, ведь солнце – в ней, в Лили, в самом ее центре, в каждой части совершенного тела, в каждом жесте, в каждом взгляде, полувдохе… И Джеймс уверен, все это – что есть, что было и что будет – дома на утесе, на самом-самом его краю, вечное солнце, вечный соленый, жгуче-свободный ветер, нескончаемый шум волн, крик чаек, и… И пускай ей совсем-совсем не идет голубой, осушающая до последней клетки свобода, чертов дом, что свалится в любой момент, пускай ей не идет все то, чем жил и живет так любимый ею по иронии судьбы Джеймс Поттер… И – неясный, затуманенный, совсем, ничуть, ни капельки не хищный, не волчий и даже вообще не звериный взгляд. Нервы напряжены, запутаны, скручены, связаны, натянуты на кулак. Раздражает. Бесит. Выводит из себя. Снова же не хватает. А ты спи, Лили, завтра важный день. А ему просто нужно немного ветра и того цвета, что тебе так не идет…