Родные люди

– Дядь Паш, ты чего?! – Ромка, племянничек мой ненаглядный, смотрел на меня огромными ничего не понимающими глазами. Хлопал ресницами, переводил недоумевающий взгляд с меня на спортивную сумку с его пожитками. – Дядь Паш? Здоровый лоб, институт закончил, работать собирается, а все ведет себя как малолетка несмышленая. «Дядь Паш»! Жалобно-то как! Аж прослезиться хочется. – Что тебе непонятно? – стараюсь говорить ровно, чтобы не сорваться, чтобы не вытрясти из сучонка душу, чтобы не вломить кулаком по башке. Был бы толк. Мозги-то все равно на место не встанут. Да, я сам виноват, упустил парня. Что уж кулаками махать, поздно. – Дядь Паш, ну прости, пожалуйста! Не выгоняй! Хочешь, я на колени встану, – он и в самом деле со стуком бухается на линолеум в прихожей и смотрит несчастными глазами. – Только я правда не понимаю, что такого сделал… – Роман, ты уже взрослый человек. Мне казалось, что я вложил в твою голову хоть немного этических норм, оказалось, что казалось. Я видел из окна, как вы напали вчетвером на одного. – Дядь Паш! Обалдуй вздыхает с явным облегчением, и оно проступает на лице, разглаживая скорбную складку между бровями. Он даже улыбается, предвкушая простое и логичное объяснение, которое я приму и сразу же прощу и разрешу остаться. Ромка не чувствует себя виноватым, наоборот, он в своем праве показывать недовольство. – Он же педик! – выкрикивает он и смотрит на меня с надеждой: вот сейчас я понимающе улыбнусь, похлопаю его по плечу и приглашу на кухню пить чай. – Он человек и абсолютно ничего вам не сделал, – пытаюсь сдержаться, но внутри все кипит. – Дядь Паш, – Ромка закатывает глаза, – он голубой, понимаешь? Извращенец! Его лечить нужно! – В больнице от побоев? – уточняю я и скриплю зубами: сколько в своей жизни приходилось вести подобных разговоров, и каждый раз стена, которую не прошибить. – В дурке! – просвещает меня племянник и продолжает горячо, убежденный в своей правоте: – Вот распустили этих уродов, права качают, хотят доказать свою исключительность, а того не понимают, что не по природе это! Что мужик с мужиком… – Ром, шел бы ты уже, – сил спорить нет. Из меня как из проколотого воздушного шарика вышел весь воздух. Осталась оболочка. Цветная тряпочка, никому не нужная и валяющаяся на дороге. Все, финиш, приплыли. – Дядь Паш! – он вопит во всю мощь луженой глотки. Обиженный, непонимающий. – Ты из-за него, да? Из-за этого урода, да? – Из-за того, Роман, что я так и не смог воспитать из тебя человека. Миша Сергеев хороший мальчик и ничего плохого никому не делал. – Да ты не слышишь меня, что ли?! Пидорас не может быть хорошим! Это их гейство как зараза распространяется. Эти суки добиваются, чтобы все стали как они. Ты посмотри на долбанную гейропу, – Ромка горячился, захлебывался словами и очень, очень торопился донести до меня свою точку зрения. – Права равные требуют. Им же детей усыновлять разрешают! Они же из них… – Что? – тихо спрашиваю я. – У детей нет выбора, из них педиков растят, и эти, которые типа родители, – он делает руками такой жест, как будто обозначает кавычки, – потом с ними и спят. Педофилы! Я стою в прихожей, куда проникает свет из открытой двери. Его не слишком много, но и этого хватает, чтобы увидеть, какое жесткое лицо становится у Романа, как играют желваки и фанатичным блеском горят глаза. Мне страшно. Страшно, что я упустил что-то важное в воспитании и это теперь уже не поправить. Ему все равно, что говорят ученые, он все для себя решил и вынес приговор без суда и следствия. – Была бы моя воля, я бы их отстреливал, как бешеных собак. В его голосе нет угрозы, только простая констатация факта. И правда бы отстреливал. Ромка, когда же ты превратился в такое чудовище? Когда я упустил тебя? Единственный родной и близкий человек, как же больно от твоей неприкрытой ненависти и неприятия. Я смотрю на его светлую майку и вспоминаю тот далекий день, когда сестра родила четырехкилограммового богатыря. Как давно это было. Мы тогда напились до потери пульса с Димкой, ее мужем, отмечая. Кто же знал, что меньше чем за полтора года сеструха сгорит от болезни, а Димон задохнется угарным газом в машине, когда Ромке не исполнится и двух? Что делать с ребенком, вопрос не стоял. Никаких интернатов или детских домов – исключено! Я решил заменить ему семью и сделал это, отказавшись от личной жизни, отказавшись от себя. Редкие встречи с кем-нибудь на нейтральной территории и никаких гостей дома. Дома ребенок. Табу. До последнего времени мне казалось, что я справился. Он же рос хорошим, добрым мальчиком. Когда все изменилось? Я перебирал в памяти и события прошлого, и недавние. И не находил ничего, что могло бы послужить звоночком, сигналом к сегодняшнему положению вещей. – Дядь Паш… – Ром, у тебя есть квартира. Твоя квартира, доставшаяся от родителей. Деньги у тебя тоже есть. Все, что платили квартиранты, за вычетом коммуналки, я клал на счет. Сберкнижка, вот она. Проживешь, не пропадешь. Работать будешь. Справишься. – Ну елки же зеленые! – вопль Ромчика оглушает. – Все, все! – я пытаюсь выпихнуть племянника из прихожей, но он сопротивляется, не хочет уходить. Тогда ухожу я. На кухню. И слышу за спиной Ромкин топот – вот уж кто никогда не умел ходить тихо – и сердитое сопение. – Дядь Паш, ну что ты в самом деле? Как маленький прямо. Из-за какого-то придурка ссориться не дело. Я же тебя люблю, ты мне дороже всех на свете и родней, – бубнит он в спину. – Пять минут назад ты сказал, что в меня нужно стрелять как в бешеную собаку. Что я испортил тебе жизнь и вообще я педофил. Принуждал и насиловал, уродовал психику… – Дядь Паш, ты чего? – Ромка ошарашенно смотрит и пятится к стене под моим бешеным взглядом. – Ружья нет? – меня несет. – Так ты ножичком, ножичком! Или в дурку отвези! – я уже ору, не в силах сдерживаться. – Может, вылечат, – заканчиваю я тихо, запал прошел. Я тяжело опускаюсь на плюшевое сидение кухонного уголка и закрываю лицо руками. На душе… да как будто нет ее. Душу порвали в клочья чьи-то острые когти, и теперь внутри меня лишь ошметки. Я слышу шуршание одежды, удар в стену… «Кулаком, наверное», – отстраненно думаю я, – и быстрый топот ног в направлении прихожей. Дверь с грохотом прикладывается к косяку и открывается обратно – замок не успевает сработать. Надо бы пойти прикрыть, но нет ни сил, ни желания. Впервые я жалею, что не курю. Сколько всего было в жизни – никогда не тянуло, а тут… Жалею, что дома нет спиртного, мы с Ромкой покупали только по мере необходимости, на праздники там или вечером иногда пили пиво. Пустота на месте души требует заполнения хоть дымом, хоть водкой… Идти только в магазин сил нет. Пытаюсь убедить себя, что свобода. Вот она – наслаждайся и радуйся. Приводи домой кого хочешь, иди куда хочешь. Я горько усмехаюсь в ставшие почему-то влажными ладони: только некого звать в гости и самому идти некуда. За сорок с лишним лет привык быть один. С Ромкой то есть. Зачем-то на автомате ставлю чайник. Ни чая, ни кофе пить желания нет, но простые действия успокаивают. Наблюдаю, как медленно закипает вода, появляются пузырьки в узком окошечке и чайник с громким щелчком отключается. Снова нажимаю на кнопку, и чайник с недоуменным ревом опять вскипает и отрубается. Рука тянется повторить действие, и я сам не знаю, зачем раз за разом кипячу воду… Сколько я так сижу, не знаю. Выпал из реальности, не думаю ни о чем, просто пытаю чайник. Прихожу в себя, только когда хлопает входная дверь – соседка заходит узнать, не случилось ли чего. Уверяю, что все в порядке, и она, успокоенная, уходит, кинув напоследок на меня странный взгляд. Или на окно? Я оборачиваюсь. За крыши многоэтажек садится солнце. Кухня выходит на запад, и яркие оранжевые лучи заливают ее нестерпимо ярким светом. Ромка ушел до обеда. Если не взял сумку и ключи от той квартиры, то где он может шляться? Сердце начинает ныть, предвещая неприятности. Ромка, Ромка, не сотворил бы чего! Я хватаю с вешалки ветровку и ключи с полочки – нужно пойти поспрашивать приятелей о нем. С Тошей, Виталиком и Аликом они не разлей вода. Я морщусь, вспоминая утренние события, но пересиливаю себя и иду. Через два часа становится ясно, что друзья не в курсе, где пропадает Ромка. Качели во дворе старые, железные и ужасно скрипучие. Дети их избегают, а я сажусь на холодное сиденье и пытаюсь найти в себе мужество подняться в квартиру и начать обзванивать больницы и морги. – Дядь Паш, – из глубины темной прихожей на меня надвигается что-то бесформенное, белая Ромкина майка кажется привидением, случайно залетевшим в квартиру. – Ты где был? Прихожу, тебя нет… Я в милицию звонил, – жалобно говорит он. – И что сказали доблестные стражи порядка? – интересуюсь я, а внутри становится теплее. – Чтобы через три дня заявление приносил, – бурчит он и внезапно сжимает в медвежьих объятиях, – я чуть с ума не сошел. Я обнимаю его в ответ, и он как в детстве прижимается крепче и кладет голову мне на плечо, хотя с его ростом это совсем неудобно. В объятиях нет сексуального или какого другого подтекста. Просто нам обоим нужна поддержка. – Ты где был-то? – спрашиваю я спустя вечность. Он вздыхает и нехотя отстраняется. Сразу становится неуютно. – По городу бегал. Сначала злой был, а потом пытался увязать одно с другим. – Увязал? – Типа того. Я не возлюбил внезапно всех э-э… нетрадиционных товарищей, но… – Пусть живут? – интересуюсь я. – Пусть живут, – соглашается он, и по голосу слышно, что говорится это с улыбкой. Ромка тормошит меня, говорит еще что-то, тянет на кухню, уверяя, что голоден как волк и жаждет выпить чаю с бутербродами или хотя бы печеньем, потому что дома из еды больше ничего нет. А я чувствую внутри небывалую легкость, какой не испытывал, пожалуй, никогда. Когда-то давно один приятель говорил, что признался родителям и что будто камень упал с души, когда они его приняли. Теперь я был полностью с ним согласен. Только не камень, а скорее бетонная плита или статуя в исполнении гигантомана Церетели. – Ты меня слушаешь? – Конечно, – тут же отзываюсь я. – Так что я могу просто погулять, когда… ну тебе будет нужно. – Ром, успокойся. Я решал свои проблемы раньше и буду решать впредь без жертв с твоей стороны. Спасибо, конечно, за заботу, но здесь никого не будет. – Ну как знаешь, – говорит он с плохо скрываемым облегчением и продолжает болтать уже совсем на другие темы. Я сижу на своем обычном месте, грею руки о горячие бока чашки и улыбаюсь: у нас снова все как всегда.