Потухшее солнце

– Я хотел бы сделать это быстро, но так ты не почувствуешь весь вкус жизни в его шкуре, – капли крови, смешанные с потом, стекали с его лба на исказившееся от гнева лицо жертвы. – Смерти. Смерти в его шкуре. Я помню, как солнце тянулось к его улыбке. Озаряя своим звонким смехом мою жизнь, он делал каждый ее день ярче. Представляешь, его делало счастливым какао. Просто теплая кружка какао с домашним молоком. Ни денег, ни украшений, ни слов любви. Ничего не надо. Видел бы ты его восторг, когда я приходил домой пораньше. «Слушай, слушай, я тут такое придумал,» - еще даже не успев открыть дверь, кричал он… Хотя ты, наверное, видел. Видел ли ты тот угасающий огонек надежды в его глазах, когда за дверью оказался совсем не тот, кого ждали? – Каково, каково это… Габен лишь поднажал на лезвие и даже не повышая голоса, продолжил: – З… – но жертва, жадно глотая воздух, перебила его. – Если бы твой малыш не выделывался, не показывал зубки, то, может быть,… – В аду наговоришься, мерзавец, – жертва взвыла от внезапной боли, тщетно пытаясь вырваться. Убийца извивался подобно змее, что-то шипя в лицо своему мучителю. Но тот вовсе не слушал. Габен, морщась от неприятного ему запаха крови, морщась от еще большей боли, вел алые тропинки по телу жертвы. Жертва скребла ногтями по полу, упираясь в стенку, все еще что-то шипела сквозь стиснутые зубы, захлебывалась от своего последнего эмоционального букета. – Смотри, сколько в тебе эмоций. Прямо как в нем. Тебе, видимо, еще таких никто не дарил. Безумная улыбка не слезала с лица жертвы. Наконец, шипение, сопровождающееся булькающим смехом, начало преобразовываться в еле разборчивые слова. – Знаешь… Он больше никогда не увидит солнце. А они друг друга любили. Солнце дарило ему веснушки и теплые лучи холодным утром, а он… Габ замялся, ослабил лезвие «перышка». – Гексли пек солнцу каждое воскресенье блинчики. Он поливал их клиновым сиропом и приговаривал перед едой: «Солнце, солнце…» – Он, - прошипела жертва, хватаясь за стул, – умирал также. Пронзительный скользящий звук, треск старого дерева. Ножик отлетел в дальний угол. Жертва, растягивая раны, окрашивая интерьер в алый, подходит к обезоруженному мучителю. У того кровь у виска и ни единого движения. Спокоен, тих, вовсе не зол. Естественный. Но совсем на себя не похож… Чист, приятен. Будто нечего не было. Лишь кровь у виска. – Все-таки твой малый молодец, – он поднял пистолет. – Нам сказали, что у него была вся информация. А он не сдал ее… Хорошую псинку выдрессировал. Щелчок, выстрел. Кровь просочилась сквозь старые половицы, на этаж ниже. Проползла под дверью в коридор. Капли падали на белые кучери проснувшегося от резкого шума мальчишки. Струя потекла вниз, по лестнице, поблескивая в тусклом свете старых ночников. Ему часто снились кошмары. Он никогда-никогда не рассказывал мне, о чем они. Молча брал книгу и садился перед моей кроватью. Читал и следил за мной. За каждым движением, за каждым шорохом. Охранял? Хранил. Как ангел-хранитель. В любую сложную для меня минуту ты был рядом. Хранил, оберегал. А я и не замечал… Прости. Я не понимал, почему ты не хочешь пойти повеселиться в «теми» ребятами в клуб. Я мало был рядом, я был… Очень-очень плохо к тебе относился. Прости. А ты хранил, оберегал. Заботился. Всегда знал, что я вернусь. Я возвращался. Скажи, скажи мне, из-за чего же тебе кошмары снились? Ты был на себя не похож. Такой чистый, естественный… В последнюю такую ночь он попросил больше никогда не готовить те самые блинчики солнцу… Прости. Гостям они не понравились.