***
Под прощальными лучами уходящего в закат небесного светила рыжие волосы Солнцева переливались золотистыми, алыми и бордовыми оттенками. Парень, полностью сосредоточившись на предплечье капитана, не замечал, что тот наблюдает за ним. Впрочем, ничего в этом противозаконного и не было — Ланской слишком часто ловил себя на том, что именно этот парнишка притягивает взоры всех остальных в целом, и его в частности: рыжий-рыжий, весь в веснушках, с выпирающими ключицами, тонкий и немного неуклюжий, он всегда дарил толику тепла каждому, озаряя изнутри исходящим светом. Артем, а для всех остальных Тема, унывать вообще, видимо, не умел. Даже когда они, сидя в засаде, готовы были есть землю от голода, Солнцев умудрялся выглядеть вполне довольным происходящим – и что самое удивительное, улыбка его была искренней и не капельки не вымученной. Вот Ланской, например, так не умел. — Вы, капитан, поосторожнее с рукой-то будьте, — пробормотал новоиспеченный врач, перевязывая рану. — Ничего серьезного, конечно, скоро заживет, но не дело это – совсем о своем здоровье забывать. Смешно-то как это звучит в сложившихся обстоятельствах. — На мне все, как на собаке заживает, — пожал плечами Владимир, пропустив мимо ушей советы юного, самопровозглашенного эскулапа. — Вы нам живой нужен. Куда же мы без Вас, — прошептал Артем и, не оборачиваясь, под тяжелым взглядом капитана, посеменил к остальным.***
— … и все они, знаете ли — твари конченые! Каждого, каждого бы из них собственными руками задушил! — в порыве гнева кричит Станислав Журавлев, активно размахивая конечностями и сверкая свирепым взглядом исподлобья. От такой гневной тирады Ланскому становится немного не по себе – слишком много озлобленности и свирепой, неподвластной человеку агрессии. Капитан уже хочет что-то произнести, даже рот распахивает, однако тихий голос сбоку останавливает. — Мне кажется, не могут они все быть такими плохими, — едва слышно говорит Артем, буравя взглядом землю. — А коль даже и так, то нам опускаться до их уровня – не дело. Лично я побоялся бы стать безвольным механизмом для убийства, подвластным желаниям фюрера. — Ничего ты не понимаешь, мальчишка! — капитан из третьего взвода, с которыми и должны были ранее объединиться Ланской с солдатами, сурово зыркнул в сторону Солнцева. — Вот когда увидишь, как это зверье крушит все на своем пути, оставляя лишь выжженные избы и изломанные души, ты поймешь то, что я тебе твержу! — Опускаться до уровня животных — их привилегия. Не наша, — упрямо тянет свою нить Тема. Владимир хмурится, видя в глазах подчиненного что-то странное, словно бы горящее изнутри. Сейчас он, раскрасневшийся, крепко сжавший челюсти и упрямо поднявший подбородок, кажется слишком взрослым. … впрочем, как и все они. Повзрослевшие на десятки лет всего лишь за пару месяцев. — И пусть! Пусть я буду животным, но убью каждого! Своими руками. И если у меня не будет оружия, я вгрызусь зубами в их глотки, — Станислав бьет кулаком по земле, на которой все они расположились, и смотрит на упрямого юнца. — Вот когда ты увидишь, как они методично вырезают твою семью, ты поймешь смысл моих слов. — А Вы думаете, я не видел? — шелестит бледными губами Артем, вставая. На мгновение все замирают, ошарашенные услышанным. — Если Вы так уверены, что знаете о боли все, то Вы заблуждаетесь, капитан. Простите, я слишком устал и хочу спать. Спокойной ночи. Когда Артем уходит, никто так и не решается вновь заговорить на эту тему. Обмениваясь странными взглядами, они натянуто улыбаются и бредут восвояси искать место для ночлега помягче. И в голове каждого роятся свои мысли.***
Владимир никогда бы не мог подумать, что именно Тема останется с ним после года боевых сражений. Их девизия распалась, растерялась и рассыпалась. Они оба видели измученные, изувеченные тела напарников, раскинувшиеся под свинцовым, хмурым небом. Ланской не раз наблюдал, как Солнцев, валясь с ног от усталости, холода и голода, тонкими пальцами перевязывал раны и варил какие-то непонятные, но неизменно терпко пахнущие растворы из трав. Трав, которые собирал сам в теплые времена года и хранил в мешочке. Капитан боялся, что однажды увидит, как ломается этот мальчишка. Боялся, что тонкие губы дрогнут, исказятся и больше никогда не растянутся в мягкой, теплой улыбке. Боялся, что в груди образуется черная воронка, которая впитает все самое светлое из этой необъятной, невероятно сильной души. Боялся держать его на руках. Переломанного физически. Надломленного морально. Отхаркивающего собственную кровь. Ланской и сам не заметил, как это ребенок заменил ему все. — Для того чтобы победить, мы должны иметь цель. Если есть причина для победы – то мы вырвем ее зубами, капитан, — тихо произносит Солнцев, смазывая Владимиру рану собственноручно приготовленной мазью. — У Вас есть цель? — У меня есть сестра, Мариночка, — шепчет едва слышно мужчина, не в силах отвести взгляд от тонких запястий своего врача. — Ей тринадцать. В тот момент, когда на наш поселок напали, она находилась у родственников. Я писал ей несколько писем. Последнее – в этом месяце, когда мы в городе были. Надеюсь увидеться с ней после всего этого дерьма. Артем мягко улыбается, дергает головой, и длинная челка закрывает его глаза. Смешной. Невесомый. Родной. Владимиру до боли в пальцах хочется прикоснуться к россыпи веснушек на щеках, прижать к себе и защитить от войны, смерти, и от этой чертовой жизни. — А у тебя есть цель? Артем замирает на мгновение, а руки, колдующие над ранением, застывают. Он распахивает глаза, моргает часто-часто, кусает губу. — У меня не осталось родных, капитан. Убиты. — Немцы? — Владимир не удивлен. Он догадывался. Сложно было не догадаться после диалога парня с ныне уже покойным Журавлевым. — Наши, — усмехается Тема. Капитан вздрагивает от нотки боли и тоски в голосе, которая трелью бьет по душе. Что ж. О таком он и подумать не мог. — Знаете, капитан, страшнее всего не то, когда противник нападает. Страшнее, когда бьют родные, — вздохнув, Артем затянул узел и отпустил руку мужчины. — Мои родители были довольно влиятельными людьми: богатые, но не самодовольные сволочи, помешанные на деньгах. У отца был… брат. Если его, конечно, можно после всего этого назвать братом. Мы с ним практически всегда были вместе – с самого детства я помню, как дядя Валера таскал меня на плечах, водил на рыбалку и учил езде на велосипеде. Он был хорошим. Он был моим вторым отцом. Добрым. Ласковым. Смешным. Но не настолько сильным, чтобы не поддаться влиянию денег. У них с папой были совместное дело и, насколько я помню, они что-то не поделили. Скандалы, крики, хлопнувшая дверь. Я не видел его около месяца… а потом он вернулся. Ночью. В ту ночь я никак не мог заснуть. Я пошел в комнату родителей, услышав странный шорох. Я видел, как он убил собственного брата. И рука его не дрогнула… я видел, как он прикончил мою мать. И даже не моргнул. Я помню, как он, обернувшись, увидел меня. Он смотрел на меня лишь несколько секунд, а потом, всем телом вздрогнув, направился ко мне. Он шел и рыдал. Я видел его крупные слезы, больную дрожь и… я развернулся и сбежал… я бежал со всех ног, капитан. Бежал так, словно бы за мной гналась стая диких волков. А потом я кое что понял. Он не догонял. Он не гнался. Он позволил мне уйти. А я сбежал, как трус. — А что было потом? — произнес хриплым от переполняющих чувств голосом Владимир. — А потом была война. И никому не стало дела до смерти одной семьи… Тема замолчал, наклонив голову и судорожно комкая пальцами траву, на которой сидели оба. А Ланской, впервые не сдержавшись, обнял мальчишку, притянув к себе и, уткнувшись носом в макушку, вдохнул мягкий аромат волос. Артем пах травами. И не сопротивлялся. Хлюпал носом, уткнувшись в грудь мужчины, и доверчиво прижимался к горячему телу. Тогда Владимир впервые осознал, насколько силен этот мальчик. И насколько для него важен — тоже.***
Рука Артема теперь не дрожала. Он устраивался поудобнее, прицеливался, слегка щурясь, и нажимал на курок. Он уже не промазывал — знал, что любой промах будет ценой чьей-то жизни. А, может, и собственной. Артем кусал губу, пожимал плечами, и неизменно находился всегда рядом с капитаном, готовый помочь, прикрыть, успокоить мягким голосом. Владимир смотрел на то, как Солнцев сжимал в руках оружие, и не мог отделаться от ощущения нелепости и несправедливости сложившейся ситуации. Этот парень был не создан для такой жизни. Абсолютно. — Капитан,— окликает Артем едва слышно, дотрагиваясь холодными пальцами до плеча мужчины. Тот, словно бы не в силах пошевелиться, уже впав в полудрему, лишь переворачивается на спину и сопит, так и не открыв глаз. Сейчас они оба находятся в окопе – грязные, испачканные, оставшиеся на страже. И Ланский слишком обессилен и устал, чтобы что-то говорить. Легче притвориться спящим и тогда, возможно, не придется смотреть в эти безумно глубокие глаза, чувствуя сладкую дрожь. Не придется успокаивать пожар в груди и говорить себе, что все это невозможно. Неправильно. Не по-человечески. Хотя на самом деле капитан знал, что именно эти чувства все еще оживляют в нем человека. — Спасибо Вам, капитан, — шепчет парень, и не успевает Владимир понять, к чему это было сказано, как его губы накрывают другие – покусанные, потрескавшиеся, но такие желанные. Поцелуй легкий и мимолетный, но… но сердце предательски разрывает грудную клетку, а кровь, превратившись в огненную лаву, рассекает сосуды. Хочется обнять, прижать к себе, подмять, впиться, прильнуть губами к губам. И не отпускать. Никогда. Ни за что. Но Владимир так и не находит в себе сил открыть глаза. Потому что с ними полностью откроется и душа – и тогда он просто не сможет отпустить от себя парня. Хотя где-то на периферии сознания мужчина понимает, что уже поздно.***
Солнцев смеется звонко, переливчато, искренне. Барахтается в воде, плескаясь в капитана прохладными каплями, и в глазах его танцуют чертята. Он хрупкий на вид – кажется, сломаешь, стоит лишь дотронуться, - но Владимир знает, что внутри крепкий стержень. У него уже твердый взгляд, выправка, молниеносные решения и хорошо развитые рефлексы. Война – дорогой, но очень хороший учитель. И у Ланского уже язык не повернется назвать Артема мальчишкой. Мальчишки не ходят наперевес с оружием, не пачкаются в кровь врага и не видят вспоротые пулей тела своих товарищей. Война отчаянно учит их не привязываться друг к другу. Но именно в этом она оказывается хреновым учителем. — Идите сюда, капитан, водичка совсем теплая! — все еще смеется Артем, смотря в упор на мужчину. И тот идет, словно завороженный; идет, смотря в упор и утопая в нежности; идет, и совсем не замечает, как подходит к Солнцеву практически в упор. Тот смотрит на него прямо, не опуская взгляда и трепыхая длинными ресницами. С губ медленно сходит улыбка, и всё вокруг словно замирает. — Ты дрожишь. А говорил, вода теплая, — хрипло говорит Владимир, проходя кончиками пальцев по нежной коже щеки. — Вы ведь понимаете, что вовсе не в воде дело, правда? — шепчет Тема, не в силах отвести взгляда. И Владимир срывается. Прижимает его к себе, кусает губы в каком-то бешеном, зверином поцелуе. И распаляется еще больше, когда чувствует, что ему отвечают. Разгоряченные пальцы сжимают охлажденное водой тело, царапают спину и судорожно дрожат. Внутри словно бы ломается какой-то предохранительный механизм. И становится совсем не важным тот факт, что в сотне метров от реки, в лесу, обедает их отряд. Вообще все становится не важным.***
— Не бойся, — в очередной раз зажмурившись от звука взрыва, Артем лишь посильнее прижался к родному телу. Заскулив, словно побитый щенок, парень попытался в потемках найти губы капитана, а когда у него это получилось, оставил невесомый поцелуй-метку. — Не бойся, мой родной. Все будет хорошо. И Артем верил в это. По крайней мере, пытался. Он поудобнее устроился на груди мужчины, чувствуя его сбивчивое дыхание, и молился. Молился о том, чтобы они действительно остались целыми. Чтобы их и без того хрупкий мир не рухнул под тяжелыми сапогами немцев. И это было единственным, что у них оставалось. Вера и любовь, поделенные на двоих.***
А еще у них была война. Суровая, гнусная и уродливая в своей обнаженной правде. И Артем никогда не сможет забыть, как цеплялся пальцами за запястье любимого, шептал надрывно «Володя» и понимал, что никакие лекарства не смогут излечить прямое в сердце. Наблюдал за тем, как капитан силится улыбнуться, и медленно умирал от чувства сжимающей, сковывающей, электрическим разрядом разрывающей боли. — Я люблю тебя, Тема. Я очень тебя люблю.***
Когда Артем увидел ее серо-голубые глаза, внутри все перевернулось. А раны, до этого кое как зарубцевавшиеся, вновь закровоточили. — Марина? Девушка, до этого открывшая дверь, медленно кивнула, смотря распахнутыми глазами на нежданного гостя. — Меня зовут Артем. Я… я лишь хотел сказать, что… — Он писал, что Вы, как солнце, Артем, — кивнула девушка, отходя и пропуская Солнцева в дом. — Мне пришла похоронка. Я знаю. Парень кивнул, не зная, что сказать, и что вообще дальше делать. После окончания войны он был награжден не одной медалью, пошел учиться на врача, всячески пытался занять свое время… но так и не смог заполнить пустоту внутри. И он так и не понял, зачем приехал к ней. Возможно, чтобы увидеть эти глаза? Такие чужие и родные одновременно. Они были похожи. Брат и сестра. — Я не знаю, если честно, зачем пришел, просто… — Я ждала Вас, Артем. Присаживайтесь и, пожалуйста, составьте мне компанию за столом. Я так хочу услышать о своем брате… Владимир писал ей, что Артем – рыжее солнце. И сейчас, смотря на седого совсем еще молодого мужчину напротив, Марина отчаянно нуждалась в его таланте дарить тепло. А Артем — отдавать его.