Deutschland, Deutschland über alles, Über alles in der Welt.

Тихое «не делай этого, это опасно для людей» заставило меня убрать руку от кнопки электрошокера. Я не знаю, что со мной творится. Просто вся жизнь изменилась буквально за несколько недель. Я схожу с ума. В моей голове постоянно живёт голос, запрещающий мне выполнять приказы начальства. Это просто безумие. Я всегда был образцом преданности моему Оберстгруппенфюреру и Третьему рейху, готовым на всё, чтобы защитить интересы командования. Теперь же я не могу выстрелить в пленного или включить электрошокер — то, что привычно просто до автоматизма, но теперь кажется настолько жестоким и неправильным, что противно об этом даже думать. Почему? Не знаю; я думаю, это шизофрения. Возможно, сказывается усталость: меня призвали на фронт в самом начале войны. Прошло уже практически четыре года, я дослужился до Штандартенфюрера — многие за всю жизнь не достигают подобного звания. Я не хвастаюсь, просто пытаюсь показать, насколько незыблемым и прекрасным образом для меня является Германия. А сейчас я действую против неё. Невыполнение приказов командования плохо отразится на солдатах — они могут позволить себе своеволие, которое просто недопустимо в стройных и непобедимых рядах нашей Армии. Чёртов голос заставит меня отдавать не те указания, и я сорву все планы тех, кто продвигает Третий рейх к могуществу и созданию великой Империи, сам того не желая. Я срочно уйду в отпуск. Как только представится возможность, уеду в родной городок и попытаюсь избавиться от этого наваждения, заставляющего меня делать то, что я не хочу. Отпуск дают практически без колебаний, но только перед этим я должен уничтожить предателя. Насколько мне объяснили в штабе, он — вундеркинд, человек, проникающий в мысли других людей и внушающий им действия. Первоначально он был завербован в разведку, но меньше чем через месяц сбежал, ссылаясь на невозможность работать в подобных условиях. Мальчишке просто было страшно смотреть на кровь и боль войны, на то, что в принципе является её неизменным атрибутом. Какой тогда смысл идти на фронт, почему бы просто не спрятаться в тылу, где рядом будет мать или жена? Мне не понять. Пленный – худощавый светловолосый парень. Длинные волосы спутаны, кое-где слиплись от запёкшейся крови — наверное, его били в попытках заставить отказаться от своих слов против политики Рейха. А он не сломался, раз его привели сюда, что делает ему немного чести. Но всё же из-за своих действий он заведомо низко пал в моих глазах. Противно к нему прикасаться, боюсь испачкать свои руки его трусостью и лживостью. Пересиливаю себя, подхожу ближе к нему, беру за подбородок, поднимая голову и заставляя смотреть себе в лицо. И замираю, поражённый открытостью и добротой каре-зелёных глаз. Несмотря на всю ту боль, которую ему уже пришлось пережить, он не стал озлобленным; я не вижу страха или ненависти, только свет в глазах, желание сделать этот мир лучше и добрее. Но когда я отрываюсь от его глаз, внезапно понимаю, что на меня сейчас смотрит практически идентичный мне молодой человек, похожесть скрывают только ссадины на его лице. Откуда? Я же… — Оставьте нас, — приказываю я. Конвоиры бесшумно удаляются. А я беру стул и сажусь напротив парня. — Ну что ж, ты знаешь, почему ты здесь? — Я не хотел использовать то, что умею, против людей. Не вижу в этом смысла, — он смотрит мне прямо в глаза, и я понимаю, что он не собирается врать. — Но зачем ты вообще подался на фронт? — желание уничтожить его почти пропало, но я более чем уверен, что это всё из-за тихого голоса, звучащего в моей голове: «Не делай мне больно. Я не заслужил». — Меня просто забрали, — он тряхнул волосами. — Кто-то рассказал о моём таланте, и меня насильно привезли в какой-то штаб. Пытались тренировать, промывали мозги, заставляли отречься от собственных убеждений, а я сделал вид, что согласен, уже тогда решив сбежать. — Почему не сказал о своём несогласии командованию? — мой голос прозвучал куда холоднее, чем я хотел. — А меня слушали? — на секунду его губы растянулись в горькой улыбке, но она исчезла так же быстро, как и появилась. — Выбора не было, я пытался их убедить, но мне не давали применить способности для убеждения. Отпусти меня, ты же понимаешь, что я не причиню вреда, — это не столько просьба, сколько приказ. Он уверен в том, что может влиять на людей, и этому нельзя противиться. Но я должен заставить… — Это ты мешал мне нести службу? — поднимаюсь, отшвыривая стул в сторону. Ненавижу, когда кто-то не ломается в моём присутствии, ненавижу тех, кто долго держится, пытаясь демонстрировать собственную дерзость! — Да, — никакого раскаянья в голосе. И он даже не морщится, когда я с силой бью его по лицу. Просто немного отшатывается, но не из-за собственного желания, а скорее по инерции. — Как ты меня нашёл? — снова удар. На этот раз уже не болевой, а скорее чтобы унизить. Пощёчина. Самое неприятное и обидное для мужчины. — А то ты сам не видишь? — он сплёвывает кровь — кажется, самым первым ударом я разбил ему губу. — Я по твоим глазам увидел, что ты понял нашу идентичность. Ты – это я, а я – это ты, — голос звучит завораживающе, спокойно, размеренно, словно погружая в некое подобие транса, не заставляя, но мягко прося подчиниться. — Отпусти меня, — мои руки сами тянутся к верёвкам, которыми он привязан к стулу, но я вовремя останавливаю себя. — Врёшь, — бью ногой по ножкам стула. Он падает на пол, вызывая невольный стон пленного. — Я просто твоя случайная жертва! — хочется избить его. До полусмерти. Чтобы он потом встать не мог несколько дней, захлёбывался своей кровью и проклинал тот день, когда дерзнул противиться Рейху. Но голос в голове заставляет меня перестать наносить удары: «Остановись! Я не враг тебе. Отпусти. В войне нет смысла. Нет смысла в крови и боли. Давай сбежим вместе, ты же устал от всего этого, хоть и сам боишься в этом признаться». Я осел на пол, хватаясь за голову. Чёртов… — Брось всё это, твои руки и так в крови, не стоит марать их ещё больше — ведь по природе своей ты не преданный пёс Рейха, — он говорит очень быстро, всех слов не разобрать, но они словно эхом повторяются в моей голове. — Спаси себя, спаси свою душу, брат. — Ты мне не брат, — форменная ткань тихо шуршит, когда я поднимаюсь на ноги. — Ты просто трус, который не смог перебороть себя ради своей Германии, — я тихо рычу. — Ариец должен понимать, что есть долг, — на последнем слове я сделал ударение. – И, крутись как хочешь, но ты обязан выполнить этот долг — но нет, ты действуешь только ради себя. Эгоизм неприемлем! — я снова ударил ногой в его живот, морщась из-за того, что капли крови попадали на тщательно вычищенные сапоги. — Остановись, — хрип. Нет, морально он не сломлен, просто тело не может выдержать того, что я делаю. — Позволь уйти хотя бы мне, я больше не буду вмешиваться в твою жизнь, — он готов отступить, но только для того, чтобы не быть забитым насмерть. Он боится за свою жизнь. Наверное, ему есть к кому вернуться домой. — Тебе нет смысла жить, ты бесполезен, — свет электрической лампочки бликует от воронёного ствола браунинга. Тихо щёлкает предохранитель. — Мне плевать, что ты похож на меня внешне, — я хватаю его за волосы и поднимаю на высоту своего роста. Он морщится от боли, пытается вырваться, но моя хватка слишком сильна, годы войны дают своё. – Не вижу для тебя смысла жить, — я нажимаю на спусковой крючок, и перед тем, как тело безвольно повисло в моих руках, я услышал крик в своей голове: «Не убивай ме…». Крик словно разбивается на осколки, звучит эхом в каждой клеточке моего тела, но выбора у меня нет. Тот, кто ставит себя выше Рейха, не имеет права на жизнь. Выхожу из комнатушки, оставляя тело на полу. Я надеюсь, что больше никогда не услышу этого проклятого голоса в голове, который будет пытаться мешать мне верно служить Германии. Германия превыше всего. Важнее всего на свете.