Квирвольф

Я — тот, кто бродит по лесам, вечно голодный, но не в поисках пищи. Я — тот, кто скрывается в чаще и охотится, но не на животных. Я — тот, кто бродит близ деревень, ища смерти, но не может обрести покой. Люди прозвали меня квирвольфом. * Вам интересно, кто такой квирвольф? Кто я, спросите вы? Моё имя — настоящее имя — Учиха Саске, но все называют меня квирвольфом. Я расскажу вам о том, как превратился в чудовище и как встретил того, кто помог мне вернуть разум и вновь стать человеком. Я не всегда был квирвольфом. Я родился таким же, как обычные дети, но после превращения потерял право называться человеком, и с тех пор сторонился людей. По крайней мере, пока находился в здравом уме. Одно время я жил в горах, вдали от тех, кому боялся причинить боль. От тех, кого, подчинившись желаниям, мог избрать своими жертвами. И всё же, моё тело жаждало освободиться от сжигающей его похоти, удовлетворить бушующие в нём нечеловеческие страсти, которые управляли сознанием. И я спускался к близлежащим деревням, где, затаившись, поджидал того, кто избавит меня от мук. Затем я возвращался обратно в пещеры. Горы так и не стали мне настоящим домом. У меня не было дома. Я не заслужил права на дом. Спускаясь в долину, я путал следы, в надежде что меня не станут преследовать. Я не боялся охотников, но пока мог справиться с собой, избегал их. Беда была в том, что большую часть времени я был безумен. И хуже всего то, что моей вины здесь не было. Когда мне было не больше тринадцати, нашу деревню посетил зловещий странник. То была лихая година: на деревню обрушилась чума, и этот мужчина, Орочимару, пообещал спасти нас. Он принёс с собой зелья и знал, как лечить. Он вернул к жизни моего старшего брата, Итачи, которого уже две ужасных недели мучили жуткие язвы. Когда Орочимару зашёл под наш кров, Итачи била предсмертная лихорадка. От людей в селении мы слышали, что этот странник исцеляет, не требуя платы, и поэтому отец и мать с готовностью согласились принять его лекарства, не задумываясь, во что им обойдётся спасение жизни моего брата, их старшего сына, их драгоценного Итачи. Как и надеялась моя семья, этот человек не взял платы. Тогда не взял. Прошло три недели. Орочимару излечил всех в деревне. Когда стало ясно, что чумы больше нет, он созвал всех жителей и предупредил, что грядёт вторая волна болезни. Он сказал, что в его силах предотвратить её. И все замерли, затаив дыхание, в ожидании нового чуда, которое ему предстояло совершить. Кто-то спросил, что он собирается делать, и Орочимару залился зловещим смехом. Смех его был так жуток, так неприятен, что я до сих вспоминаю, как меня пробила холодная дрожь. Я сидел рядом с отцом, но даже он, мой смелый отец, замер от этих ужасных звуков. Продолжая смеяться, он повторил, что может спасти нас. Но зачем ему это? Зачем, если мы ничего не можем ему предложить взамен? Он ждал достойной награды. Сперва Орочимару казался таким благородным, таким хорошим. Он излечил деревню, но то как он вёл себя сейчас, как смеялся, вмиг опорочило всё то, что он сделал до этого - в глазах тех самых людей, которых он спасал, спасал якобы безвозмездно. Теперь люди узнали его истинную сущность, увидели и услышали, что он безумен. Раздались перешёптывания. Может быть, он сам и наслал чуму на эти края. Орочимару вновь рассмеялся, и его искажённое лицо ясно дало понять людям, что за его услуги нужно платить. И вот он озвучил цену за то, что убережёт деревню от следующей эпидемии, которая непременно разразится, если не выполнить его требования. Он желал мужчину, молодого, чтобы сделать его своим помощником. Но всем было ясно, чего он хочет на самом деле. Расширившиеся от похоти глаза, язык, пробежавший по губам, приглушённый голос — всё говорило само за себя. Он хотел молодого любовника, а не помощника. К ужасу моих родителей он потребовал Итачи. Моя семья оказалась в безвыходном положении. Этот человек спас жизнь Итачи, только для того, чтобы забрать её, в противном случае угрожая уничтожить всю деревню. У родителей не осталось выбора, кроме как выдать Итачи, их первенца, чтобы защитить всех от чумы. Неохотно, Итачи согласился, и вместе с Орочимару они покинули деревню. Я часто вспоминал брата и не прекращал думать о нём. Он был вынужден уйти с безумцем, пожертвовать собой, чтобы спасти деревню. Я ужасно скучал по нему, но одновременно боялся встречи, потому что это значило бы увидеть и Орочимару. Ходили слухи, что Орочимару появлялся в разных деревнях и также приносил с собой горе. Говорили, что везде в качестве оплаты он забирает юношей — хотя насчёт этого я не уверен, ведь то были всего лишь слухи, распространяемые пьяницами в тавернах. Пьяницы любят приукрасить. Но даже так, когда до меня доходила молва, что Орочимару где-то поблизости, я отправлялся искать его — чтобы встретиться с братом. Спустя два года Орочимару вернулся сам. Он был в гневе. Этот злой гений утверждал, что Итачи покончил с собой, и расценивал его поступок как предательство. Отказ Итачи значил смертный приговор для моей семьи. Орочимару убил всех — кроме меня. Мне же предстояло унаследовать судьбу Итачи. Я помнил бессилие, которое испытал, когда через две недели вернулся домой. Прослышав, что в соседней деревне видели Итачи, я со всех ног бросился туда. Несмотря на весь страх перед Орочимару, я надеялся хоть краем глаза посмотреть на брата. А вместо этого узнал о его смерти. И под крышей родного дома меня тоже больше никто не ждал — родители скончались от той же чумы, которая два года назад едва не унесла жизнь Итачи. В ужасе я стоял, глядя на их тела. Я всхлипывал и вдыхал отравленный воздух так глубоко, что тоже заразился чумой и почти мгновенно слёг. Будучи не в силах шевельнуть пальцем, я лежал ожидая прихода смерти, а затем, окатив меня волной нового страха, отворилась входная дверь. Вошёл этот ужасный человек. Орочимару встал надо мной, зловеще усмехаясь. Головокружение было столь сильным, что я даже не мог подумать о том, чтобы постоять за себя. Я боялся, что, воспользовавшись моей слабостью, он осквернит моё тело так же, как — несомненно — поступал с телом брата. Однако он сдержался. Лишь много лет спустя я пришёл к выводу, что чума, должно быть, внушала отвращение даже ему. Хотя как и остальные Учихи, я был заражён чумой, и так же, как ранее — брату, Орочимару сохранил мне жизнь. Он «спас» меня, одновременно превратив моё существование в пытку. Когда он «лечил» меня, он что-то изменил в моём теле, ввёл в шею какую-то жидкость. Он обещал вернуться, когда мне исполнится семнадцать. К тому времени он собирался закончить с какими-то неотложными поисками, а заодно выразил надежду, что став старше, я стану больше походить на брата. Мне давалось два года отсрочки. Если бы через два года он не нашёл меня здесь, он бы уничтожил всю деревню. Почти сразу я ощутил, что введённое зелье извратило мой разум. Итачи по всей видимости отказывал ему, и поэтому Орочимару решил удостовериться, что со мной у него не выйдет тех же трудностей. Он ввёл в меня зелье, которое пробуждало в теле похоть, неистовую похоть. Я хотел, чтобы ко мне прикасались и хотел терзать сам. Это сводило с ума. Я приходил в ужас при мысли о его возвращении. И одновременно, жаждал его. Временами я терял всё человеческое. Прежде я был тихим ребёнком, но это зелье превратило меня в дикого зверя, разрываемого на части похотью и страстью. Жажда не спадала до тех пор, пока я не удовлетворял себя. И хотя я никогда не видел своего отражения, я чувствовал, что в пик наслаждения превращаюсь в чудовища. Клыки выдавались вперёд, ногти загибались как когти. До тех пор, пока я не получал тело — мужское — я был способен на всё. Я боялся и не хотел причинять вред соседям, но то и дело кто-то и из них становился жертвой моей похоти. Зелье Орочимару, тёкшее по моим венам, полностью контролировало меня. Я перестал быть человеком и превратился в чудовище. Когти стали жутко длинными, тело изменилось. Но я повторяюсь, верно? Давайте двигаться дальше. Так вот, о внешности. Не могу сказать наверняка, но, скорее всего, мои глаза тоже изменились. Жажда была так сильна, что я едва ли обращал внимание на то, как выгляжу, — внимание было сосредоточено на одним-единственным участке между животом и бёдрами; органе, который имел весьма чёткие желания. Я заметил ногти и зубы только потому, что им уродовал моих несчастных жертв. Там, где я впивался в их плоть зубами и где раздирал её когтями, на их спинах оставались следы укусов и красные полосы. Люди боялись меня. Они прозвали меня оборотнем. Суть моя была как у оборотня, но я не был человеком-волком, я был чем-то гораздо более ужасными. Я был порождением Содома. В возрасте шестнадцати лет, я покинул деревню. Мне пришлось. Они догадались. Они догадались, кто я, они узнали о моей похоти. Я жаждал плоти других мужчин, и за одно это превратился в изгоя. Я знал, что вокруг сотни деревень, где слыхом не слыхивали о том, что я такое, я знал, что существуют монахи, ведущие жизнь содомитов, но я не мог вынести самой мысли о том, чтобы жить среди тех, кого могу ранить. Я не хотел поддаваться искушениям, которые разрушали меня, и принял решение держаться подальше от людей. Не говоря уже о том, что скоро должен был вернуться Орочимару. Думаю, последнее обстоятельство страшило меня больше всего. Остальная деревня боялась не меньше. Моё свирепое безумие, моё вожделение другого мужчины — были делом рук Орочимару. И измученные жители уже предпочли бы принять любую кару, нежели иметь дело с моими извращёнными преступлениями. Бежав из родной деревни, я отправился скитаться по лесами. Когда жажда обладать другим человеком становилась невыносимой, я превращался в чудовище, и знаю, несколько раз едва не убивал мужчин, которых в горячке подчинял себе. Я всегда выбирал своей целью незнакомцев. Некоторые из них знали, что я такое, да, слава обо мне облетела всю округу, почти все слышали о горных дорогах, на которые я выходил на охоту. Подозреваю, некоторые шли, чтобы ощутить на себе мою страсть. Они приходили в поисках легендарного квирвольфа, то есть, меня. Такие люди внушали мне отвращение. Они использовали мою болезненную страсть, чтобы удовлетворить собственные фантазии. Разве они не видели, как сильно я мучился? Чего мне стоило не превратиться в раба похоти? Разве они не видели, что я хотел стать нормальным? Нет. Ни один из них. Ни один человек не понимал. Дни моего добровольного отшельничества слились в настолько размытую полосу, что когда мне исполнилось семнадцать, я даже не задумался, пришёл за мной Орочимару или нет. Даже если он приходил, то ещё не добрался до мест, которые я выбрал своим укрытием. Я поднялся повыше в горы, как можно дальше от людей, невинных людей, которых я мог ранить. Я бежал в горы, сулившие мне покой и безопасность. Подальше от злодея, который мог прийти за мной и которому — я боялся — я не смогу противиться. Если вы спросите, как я выжил в этой глуши, то я затруднюсь с ответом. День сливался со днём, способность думать возвращалась ко мне крайне редко. Кое-что я помню, но между этими редкими часами — сплошной пробел. Догадываюсь, что иногда, должно быть, охотился: когда обращался в животное, способное только на то, чтобы жаждать другое животное. Короткая вспышка памяти: я гонюсь между деревьями за каким-то зверем и пожираю его сырым. Я превратился в дикаря. Мои привычки могут внушить такой ужас, что я не смею даже упоминать о том, что помню. Единственное, что я хотел бы, но не могу забыть, - постоянная похоть. Похоть, превратившаяся в кошмар. Как бы я хотел не помнить о ней. Жажда плоти, плоти другого мужчины сводила меня с ума и вынуждала выдавать себя. Я спускался из своего укрытия в горах и прокрадывался к деревням. Я помню об этом только потому, что в момент удовлетворения, мой разум на краткий момент прояснялся. Ощущение, которое испытываешь, пробудившись от кошмара только для того, чтобы понять, что в кошмар превратилась вся твоя жизнь. Иногда я был ещё внутри моей жертвы. Тогда меня тошнило, я хватал одежду и, как будто за мной гнался дьявол, со всех ног убегал прочь. Иногда моё тело было в крови, и я невольно спрашивал себя — но старался не концентрировать на этом внимание — сколько же времени я терзал своих жертв. Воображение ужасало меня. Я изо всех сил отгонял эти мысли. Даже не просите меня вспоминать, что за чудовищем я был. Я жил в страхе. Так прошло несколько лет. Память точно назло напоминает об ужасе и отчаянии одних мужчин, или восторге и удовлетворении других, получавших удовольствие от того, что я с ними проделывал. Последних я ненавидел. Но, кажется, об этом уже шла речь. Я снова повторяюсь. Простите за некоторую путаницу, я чувствую непреодолимую потребность повторять некоторые вещи, потому что я потерял годы жизни, вращаясь в этом замкнутом круге. За несколько лет ничего не переменилось. То и дело ко мне возвращался разум, но в основном я оставался один на один с образами своих жертв. Я разрывался между желанием убить себя, и этим безумием, настойчивым стремление погрузить свой член в неподготовленного мужчину, войти в него одним движением и ощутить, как тесно его мышцы сжимают мой орган. И непрестанно преследовали мысли, что однажды придёт Орочимару и, найдя меня, заставит делать то же самое с ним — а возможно, предпочтёт оставить меня не удовлетворённым и займёт моё место. И я ненавидел себя. Ненавидел, зная, что если он придёт, я последую за ним, в надежде, что он облегчит муки, которые причиняет мне неуёмная животная похоть. До меня доходили слухи о том, как люди представляют меня. Имя «квирвульф» следовало за мной от самой деревни. Жители горных окрестностей боялись меня не меньше, чем я сам боялся себя. Но затем всё изменилось. Изменилось тогда, когда пришёл он — другой. Я даже не могу вспомнить день, в который это произошло. У меня нет чётких воспоминаний о том времени, когда я увидел другого — того, чьё имя я теперь боюсь и отказываюсь произносить. Я только ясно помню, что в первый раз я увидел его, затаившись между деревьев. Он медленно шёл по дороге, ведущей в деревню. Странные, ни на что не похожие мгновения. Я был так захвачен одним из своих неистовых желаний, что заступил черту, за которой уже не мог сдерживать себя. Я спустился по горной тропе в деревню, ко входу в долину — и там взглянул в глаза другого человека. Мгновение — и мой разум прояснился. Глаза были голубые, такие яркие голубые глаза, и светлые волосы. Он шёл не один, с друзьями, как я потом выяснил, и он увидел меня. Он крикнул своим спутникам, чтобы они предупредили деревенских о моей вылазке. Похоже, он уже слышал о ком-то — или о чём-то, думаю, так меня тоже можно назвать — кто спускается с гор и насилует людей на дорогах. Не знаю, как он разглядел меня в моём укрытии, или как узнал, кто и что я такое. Он не отводил взгляда, и в моей голове прояснялось, мысли становились больше похожими на человеческие. Но стоило ему отвернуться, как меня внезапно одолела слабость, и пока я выбирался из кустов, чтобы лучше рассмотреть его, он уже ушёл. Дрожа от странного чувства, которое вызывал его взгляд, я поплёлся обратно к горам, к моей пещере. Я свернулся там в углу и заскулил, чувствуя, себя странно ослабшим, странно опустошённым и гораздо больше похожим на человека, чем за все последние годы. Я снова почувствовал, как на меня нахлынула вина — ощутив себя человеком, вновь примерив человеческие эмоции, я взвыл от боли. Жертвы называли меня волком, и хотел бы я быть им, чтобы никогда не переступать через угрызения совести. Но опять, опять я повторяюсь. Впервые мне пришлось скрываться. Люди пришли искать меня, и я снова увидел его, златоволосого, это он привёл их. Из-за того, что на меня охотились словно на животное, меня охватил такой гнев, что я захотел напасть. Но людей было слишком много. Так прошло около трёх недель. Три недели, из которых я запомнил каждый день. Ночь следовала за днём, а после ночи наступал день. Ещё одна ночь и ещё один день. Узор повторялся, складываясь в когда-то привычную схему, я чувствовал течение времени, и то, что называлось жизнью. Я чувствовал себя человеком. Нет, не правда. Животным. Существо, которым я был до этого дня, не имело права на жизнь. Чудовища не заслуживают жизни. Животные добрее друг к другу, чем я был к своим жертвам. Нет, я так и не поднялся до уровня человека. Мои мысли перекашивало из стороны в сторону. И всё же, вряд ли кто-то поверит, как я был счастлив оттого, что снова видел разницу между днём и ночью. Прежде, до встречи с Орочимару, до его проклятья, я воспринимал как должное ту лёгкость, с которой ориентировался в мире. Но не теперь! Однако, охота на меня продолжалась, и через несколько дней, я почувствовал, как моё «я» снова пропадает. Похоть. Как же я ненавидел её. Как же она одолевала и терзала меня. Три недели прошло, три недели, в течение которых на меня охотились те, кто устал терпеть мою жажду. Три недели, в течение которых тот златовласый человек не раз проходил мимо меня. Но, разумеется, я каждый раз прятался от него в зарослях. Было в нём нечто такое, что притягивало меня. Казалось, в нём заключена какая-то сила, как будто, он знает, как поступать с такими, как я. Когда на четвёртую ночь он едва не поймал меня, я решил, что он охотник на демонов. Прочие, кто был с ним, - просто спутники. Прислуга. Люди, и вполовину не такие интересные, как он. Он чуть не застал меня врасплох на четвёртую ночь. Он искал меня, держа факел высоко над головой. Я считал, что хорошо спрятался, но он, похоже, обладал обострённым чутьём, которое дало знать о моём присутствии. Мне пришлось удирать от него и от остальных. Когда свет факела упал на меня, короткое - в то же время бесконечно длинное - мгновение мы смотрели друг на друга. В тусклом свете я бросил взгляд на его лицо. Лунный свет освещал его правую щёку, свет факела — левую, и на каждой я разглядел по три отметины, три отметины, которые определил как следы когтей. Он повернулся, чтобы позвать подмогу, но я оказался слишком быстр для него. Когда он развернулся обратно, я уже убежал. Но я не мог забыть его взгляд. Было в нём что-то такое, что-то близкое, и что бы это ни было, оно подавляло во мне чудовище, и я всё более и более походил на прежнего себя. И мне было грустно, непередаваемо грустно. Я видел человека, видел его лицо, видел мужчину, который должен был улыбаться. Мужчину, который — несомненно — когда-то легко смеялся. Мужчину, который выглядел таким потерянным и одиноким. Мужчину, который, казалось, испытывал сострадание ко мне. Мужчину, который, казалось, понимал меня. Его взгляд преследовал меня на протяжении всех трёх недель. Я невольно сочувствовал этому человеку, которого не знал. У меня было чувство, будто я должен знать его. Я испытывал потребность ласково прикоснуться к нему. Я чувствовал, он понимает мою боль, но кто ещё мог бы её понять? Я знал, он понимает. Его глаза говорили, что он знает мою боль. На седьмой день третьей недели я мечтал о его бесконечно прекрасных глазах. Я мечтал о нём. За последние три года мне не снилось снов, кроме кошмаров, а этой ночью я видел его. Я видел его глаза. Я видел его, стоящего рядом, счастливого. Каким-то образом в моём сне он был счастлив. Но он не был. Я не мог объяснить этого. Он был так счастлив, как только мог, он делал всё, чтобы стать счастливым, он всё равно оставался одиноким. Во сне было больше, но я запомнил только его глаза и то, как он смотрел на меня. Я хотел протянуть к нему руку. Я хотел, чтобы он потянулся ко мне. Не знаю, чего я ждал на самом деле, но я знал, что должен что-то сделать. Когда я очнулся ото сна, я был растерян. Сон ощущался таким реальным, и мне так долго ничего не снилось, что в тот момент, когда я открыл глаза, я испугался и почувствовал себя одиноким. До сих пор я не осознавал, насколько я одинок, насколько чужд всему миру. Я так долго не был способен чувствовать, одолеваемый похотью и страстью, мой мозг сжигали желания и жажда насилия. Одиночество. Такое жуткое глубокое одиночество. Оно казалось до странного чуждым, и оттого воздействовало лишь сильнее. Бог знает с каких времён я не был способен чувствовать ничего, кроме похоти, и другие эмоции обрушились так внезапно, что причинили мне боль. Физическую боль. Я напрягся, тело начала бить дрожь. Я ненавидел. Я уже и думать забыл о таких вещах, как одиночество. С виной я мог сжиться. Я знал, что она лежит не полностью на мне. Ответственность лежала на Орочимару. Моя вина тоже была, но не такая. Однако одиночество — его я ненавидел всей душой. А оно росло. Росло и выросло в считанные минуты. Дышать стало тяжело. Я хотел перестать чувствовать себя одиноким. Моё тело отреагировало — но на этот раз не столько от похоти, сколько от ненависти. Я ненавидел этого чужака, человека, который пробудил во мне чувства. Разум снова изменился, снова стал животным. Я захотел заставить этого человека бежать, убраться прочь, чтобы он больше не приходил за мной с друзьями. Было очевидно, что они следовали за ним, как и то, что только ему было по силам выследить меня. Но как? Мой мозг работал, как никогда за последние годы. Голова раскалывалась оттого, что яд, который воздействовал на тело, воздействовал и на способность мыслить. Я игнорировал физическую боль. Я хотел заставить уняться этот одинокий вой. Я был уверен, что если отделаюсь от этого человека, то избавлюсь и от одиночества. Чтобы осуществить план, нужно было захватить его, заставить самого попасться в ловушку. Для начала мне предстояло избавиться от мучительного желания. Почти всё время я был возбуждён, а любая мысль об этом человеке обжигала огнём. Боль от постоянного напряжения была так сильна, что становилась невыносима, мне нужно было удовлетворить себя, но я не смел, пока они висели у меня на хвосте. Возможно, это сломает его, остановит, и он прекратит преследовать меня. Я раню его так сильно, что он уйдёт. Если же нет, тогда придётся убить его. Закончив с планами, я стал ждать. Той ночью он, как обычно, пришёл с друзьями. Никто из них не попал в расставленные мною ловушки, однако, пока они преследовали меня, я обратил внимание на одну деталь. Они не были так быстры, как златовласый. Я собирался бежать - но не на пределе сил. В мой план входило разделить их, и когда расстояние между ним и его друзьями станет значительным, напасть на него и захватить. Опустилась ночь, но то была светлая ночь. Стояла полная луна, светившая чуть ярче, чем обычно, и пронизывающая своими лучами прежде тёмный лес. Луна помогала мне, пока я прятался в своём убежище, наблюдая за преследователями и прислушиваясь к их разговорам. Их проще было разглядеть, и в сияющем лунном свете от моего взгляда не могла укрыться ни одна тень. Я услышал их задолго до того, как увидел, однако мог сказать наверняка: этой ночью они были осторожнее, чем обычно, ночью, когда им было некуда спрятаться. Он — тот, кого я искал — появился передо мной первым, и луна позволила мне вновь разглядеть на его щеках тонкие отметины когтей. Странно, но они показались мне ярче, чем прежде. Взгляд его быстро скользил по окрестностям, и когда он остановился на моём укрытии, я замер, не в силах пошевелиться. Было мгновение, когда я спросил себя, а не может ли он учуять меня? Я не успел задуматься об этом, потому что понял: он нашёл меня. Но прежде чем он успел позвать своих товарищей, я бросился бежать. В одно мгновение ночные звуки изменились. Я слышал как свистят и ломаются ветки, пока преследователи продираются за мной сквозь подлесок. Я бежал. Я бежал больше часа. Он по-прежнему гнался за мной, а его друзьям, как я мог заключить, оказалось не по силам выдержать эту гонку. Я спросил себя, осознаёт ли он это, а затем подумал, имеют ли они право называть себя его друзьями, если позволили ему продолжить преследование в одиночку. Я много думал о нём, столько думал, одни мысли были обыкновенными, другие казались инородными и каким-то образом странно знакомыми. Загадка, вот что не давало мне покоя! Вот как это называется, его загадка — потому что я был любопытным. Я едва ли помнил это чувство, но стоило мне снова испытать его, как я понял, что ко мне вернулась ещё одна часть моей человеческой души. Мне пришлось напомнить себе, что я никогда не смогу снова стать человеком. Я не хотел чувствовать, я не мог позволить себе такую роскошь. Я был изгоем, и этого нельзя было изменить. Я смирился со своей судьбой. Освободить меня могло только самоубийство, но я не хотел. Выбор моего брата не имел ничего общего с моей жизнью. Но эти мысли обошлись мне дорого — он напал первым. Погрузившись в размышления, я не заметил, как он подобрался слишком близко. Я быстро пришёл себя, чувствуя, как горит щека там, куда пришёлся тяжёлый удар, которым он опрокинул меня на землю. Я мгновенно вскочил на ноги и впился в него взглядом. Первыми меня поразили его глаза, потом — запах. Он взмок, и я чувствовал запах его пота. Оттого, что мне никак не удавалось удовлетворить свою демоническую похоть, она обрушилась на меня всей своей мощью. Когти, как, впрочем, и зубы, удлинились, и я наблюдал за тем, как он стоит безмятежный, словно перемены в моей внешности не задели его. Словно угадав мои мысли, он сощурил глаза. - Я здесь не для того, чтобы ранить тебя, Саске, - спокойно заговорил он. Он смотрел прямо на меня, и я замер, ошеломлённый тем, что он знает моё имя. Если бы не сводящее с ума желание, я бы вновь потерялся в его взгляде, как это было в первый раз, когда мы встретились на тропе. Но теперь моё тело искало чужое тело, мне нужно было утолить жажду. Я был на пределе уже три недели назад, когда он только начал эту погоню, а с момента проклятия я ни разу не воздерживался так долго. Так и не ответив, я стал кружить вокруг него. Он поворачивался вслед за мной, не сходя с места и следя за тем, как я пожираю его глазами. Во время дикой погони он цеплялся за сучья, и его одежда порвалась. Помимо трёх длинных шрамов на лице появились свежие царапины. Его грудь тяжело вздымалась, пока он восстанавливал дыхание. Я не находил его лицо безукоризненно красивым, но было что-то в его глазах, что подкупало и покоряло меня, сдерживало похоть, пробуждало желание заставить его принадлежать только мне. - Я могу помочь тебе, Саске. Меня зовут... - И он произнёс имя, которое я не смею повторить! - я могу спасти тебя, - продолжил он. Он в самом деле назвал имя, в самом деле назвал. Но я не упомяну его в моей истории. Я не могу. - Позволь мне, - мягко попросил он. Он говорил ещё, пытаясь успокоить меня, но я падал в бездну. Его голос, то, как он говорил, заставило меня раствориться в эротических фантазиях. Я представил, как погружаюсь в него, как придавленный моим весом он движется, как я потею и как смешивается наш пот. Я физически ощущал сладость, видя, как в первый раз погружу в него член, а затем подведу его к оргазму, я чувствовал, мне это по силам, и заранее наслаждался тем, как он застонет от удовольствия — и от боли. Физическая боль заставит его испытать эмоциональную потрясение. Прямо сейчас он наверняка боится меня и оттого пытается смягчить. Эти образы поглотили меня, и я потерял способность мыслить. Смотреть на него стало недостаточно, и я оттолкнулся от земли, набрасываясь на него, раздирая когтями одежду, оставляя на его теле отметины — отмечая его как своего. И тогда произошло это, то, к чему я не был готов. Я не ожидал. Я был глупцом, вообразив, что он боится меня. Последним глупцом. Я помню когти, вонзившееся в мою кожу — его когти. Его облик изменился, тело стало похоже на моё, ногти отросли и изогнулись, отметины на щеках стали совсем отчётливыми — отметины, которые на самом деле были звериными усами. Не знаю, как так получилось, но стоило за его спиной появиться девяти хвостам, как он оказался обнажённым. Хвосты были невероятно цепкими, и он обвил ими мои руки и ноги, прижимая меня к земле и сдирая с меня остатки и без того изодранной одежды. В одно мгновение я оказался голым и уязвимым; поставив меня на колени и заставив упереться руками в землю, он прижался грудью к моей голой спине. Четыре его хвоста надёжно фиксировали моё тело, я ощущал его твёрдые мышцы и чувствовал себя абсолютно беззащитным. Я всегда брал моих жертв со спины. Такая поза потрясла меня, я начал сопротивляться, мой зад ударялся об него, и после каждого рывка я ощущал, как его напряжённый орган упирается в меня. В отчаянии я забился у него в руках, наконец, испытывая то, через что, должно быть, проходили мои жертвы, неспособные освободиться, неспособные вырваться из моей хватки, чувствуя себя жалкими, чувствуя себя беспомощными. - Я могу помочь тебе, Саске, - прошептал он мне на ухо, прижимаясь своей щекой к моей. Я содрогнулся и снова попытался оттолкнуть его, но в ответ он только потёрся членом о мою ягодицу. - Я узнал о твоём существовании два года назад, и с тех пор не прекращая искал тебя, - хрипло сказал он. Я опять дёрнулся, но его хвосты оказались проворнее. Он бережно провёл руками по моим бокам. А затем, надавив на бёдра, переместил их к члену, и я снова содрогнулся, желая, чтобы он прикоснулся ко мне и страшась, что он не сделает этого. Почему он застыл? Почему он тратит время на разговоры? Почему он просто не сделает со мной то, что я хотел сделать с ним? - Я хочу помочь тебе, Саске, - повторил он. - Пожалуйста, - надсадно простонал я и взмолился: - Помоги мне. Боль пронзила меня, когда без дальнейших предупреждений он протиснул в меня свой член. Это было мучительно. Такая изысканная мука. Он снова наполнил меня, и боль усилилась, я застонал. Он не прекращал двигаться, снова, снова и снова. Я чувствовал его, чувствовал внутри себя его член, проникающий туда, где его не должно было быть. Так глубоко, что мне казалось, что он проткнёт меня. Он сжал руками мой член, и я едва не задохнулся, когда он начал двигаться во мне, одновременно сдавливая эрекцию. Он тяжело дышал мне в ухо, его движения, когда он ударялся о меня своими бёдрами, были дикими и бешеными. Я содрогнулся от спазма, когда почувствовал приближение оргазма, когда ощутил, как окаменел мой член. Я кончил, и моё семя залило его руки. Он не остановился. Моё тело дрожало, пока он продолжал двигаться внутри меня, удовлетворяя собственную плоть, однако он ни на мгновение не забывал обо мне. Он позволил мне кончить, да, но затем его руки снова сдавили мой обмякший член и, используя моё семя, как смазку, он задвигал ладонями по всей его длине. Новая мука. Я был так чувствителен после того, как кончил. Когда я испытал прилив нового болезненного возбуждения, удовольствие походило на пытку. Его руки не давали моему телу забвения, он кусал и посасывал мою шею. И придерживая меня за бёдра, он заставил меня двигаться навстречу его бешеным рывкам, которым не предвиделось конца. Он не останавливался и заставил меня снова испытать оргазм. Этот оргазм пришёл быстрее и был сильнее и гораздо болезненнее первого. - Прекрати, - зарычал я, изгибаясь ему навстречу, а он снова нашёл мой член и продолжил истязать моё тело, причиняя блаженную боль. В третий раз мне потребовалось много времени, чтобы кончить — почти насухую, словно внутри меня ничего не осталось. Наконец, он тоже кончил, прекратив непрерывно наполнять меня. Он вышел из меня, убрал руки от моего члена и, поддерживая меня хвостами, позволил обессиленно упасть на землю. Я подавил всхлип. Я был осквернён, разбит, и зная, что должен испытывать совсем другие чувства, всё равно ощущал себя удовлетворённым и желанным. Тем, кого хотели и о ком заботились, хоть немного. - Твоя похоть ушла? - прошептал он. Не удостоив его ответом, я подавал очередной всхлип. Он мягко перевернул меня на спину, вынудив оказаться с ним лицом к лицу. Боль, пронзившая поясницу, заставила меня зашипеть. Я посмотрел на него сердито, враждебно, зная, что не имею права злиться, поскольку хотел обойтись с ним так же. Наклонившись надо мной, он бережно поцеловал меня в губы. Я укусил его. Казалось, это ни капли не смутило его, и, протянув руку, он стал осторожно поглаживать меня по волосам. Я повернул голову и укусил его за запястье — даже сильнее. Он вдавил руку мне в рот, отчего зубы ещё глубже вонзились в его плоть, возможно, прокусывая её до костей. То, как он повернул руку, не позволяло мне разомкнуть зубы, разжать челюсть, и я не смог отстраниться, почувствовав, как его кровь струйкой течёт по языку. Он поднял другую руку и, пользуясь тем, что я больше не могу кусаться, снова стал перебирать мои волосы. - Ты тоже был одиноким, да? - спросил он. - Никто не подходил к тебе, потому что ты был заражён чем-то тебе неподвластным, верно? - продолжил он. Он так и не убрал руку из моего рта, и я не смог ответить, хотя мне было интересно, откуда он узнал о моём прошлом. - Ты такой же, каким был я, - пробормотал он, и я почувствовал, как мне на щёку упала слеза. Я распахнул глаза, внезапно осознавая, что он плачет - из-за меня, и собственные слёзы, с которыми я не мог ничего поделать, побежали из глаз. Он стёр их и снова стал гладить меня по голове. Он лёг на меня всем телом, но не имея в виду ничего такого, о чём вы можете подумать. Наконец, я осознал, что он пытался сделать, и всхлипнул, понимая, что он жалеет меня. Кто-то в самом деле жалел меня, жалел оборотня, квирвольфа. Когда моё тело задрожало от всхлипываний, он наконец убрал из моего рта руку. - Ты не виноват Саске, - сказал он, позволяя мне плакать, и я, наконец, снова взглянул в его глаза, зная, что он по-настоящему понимает, о чём говорит. Очевидно, его прошлое было отражением моего; зубы и клыки с лихвой доказывали это, хотя я и предположить не мог, откуда у него звериные усы или хвосты. - Ты не виноват, - снова сказал он. Он позволил мне плакать, позволил свыкнуться с эмоциями, и впервые с тех пор, как я был проклят, я почувствовал себя полностью человеком. Ощущения захлёстывали меня, вина наконец сделала своё дело — в тот момент, когда я узнал, чего моя похоть стоит другим. Не знаю наверняка, почему он отпустил меня, но я помню, как вдруг заметил, что его облик снова стал «нормальным», хвосты исчезли. Он легонько придерживал меня за бедро, не переставая перебирать волосы. Так мы просидели ещё какое-то время, пока я окончательно не успокоился, ураган в мыслях не утих, а тело не расслабилось. Что-то изменилось, не знаю точно почему, но мне стало спокойно. - Я должен уйти, - тихо сказал он. - Друзья станут искать меня. Не бойся, мы больше не потревожим тебя, - обнадёжил он, но мир, на минуту установившейся в моей душе, оказался разбит вдребезги этими словами. Я потянулся за ним. - Не уходи, - взмолился я, зная, что мой голос звучит жалко, и оттого чувствуя себя глупцом. Он улыбнулся мне, словно зная, что я чувствую. - Всё прошло, - сказал он. - Твоя похоть исчезла. Я не нужен тебе. Ты свободен. - К-как? - спросил я, злясь на себя за глупый и наивный вопрос. Он только улыбнулся. - Потому что я обещал тебе. - Он заставил себя подняться и, ещё раз улыбнувшись на прощание, растворился среди деревьев. Я хотел пойти следом, но моё тело было слишком измучено, чтобы я мог пошевелиться. Болела каждая косточка, а ещё каким-то образом я знал, что если сейчас последую за ним, то дарованное мне успокоение будет утеряно. С тех пор прошло несколько недель. Марево страсти, оплетавшее меня своей сетью, затуманивавшее разум, наконец, растаяло. Я больше не чувствовал уже ставшей привычной жажды. Тоски. Определив, насколько далеко я нахожусь от дома, я решил вернуться в деревню и узнать, что сталось с теми, кто жил в ней. После я собирался отправиться на поиски моего златовласого спасителя. Деревня оказалась на прежнем месте, и груз вины разом стал легче. Я привык думать, что узнав о моём бегстве, Орочимару стёр с лица земли всех, кого я знал, но это оказалось не так. Мне было безумно интересно узнать, что случилось, но я боялся переступить границы деревни. Когда-то, ещё до того как похоть начала снедать меня изнутри, разрушая и уничтожая, я был гордым, очень гордым, а теперь мне ещё только предстояло вернуть себе чувство собственного достоинства и репутацию. Я тайком прокрался к моему старому дому. Он, как ни странно, был пуст, и стало ясно, что люди избегают его как (неужели я осмелюсь это выговорить?) как чумы. Никто не посмел переступить порог, и за это одно я был благодарен. Я немного подрос в сравнении с тем, каким был, и вещи отца пришлись мне впору. Я нашёл старую сумку и собрал в неё часть имущества: драгоценности матери - на продажу, рыболовные снасти, снаряжение для охоты, несколько ножей и кое-что из одежды отца на смену. Ещё я взял старый отцовский плащ и пониже натянул капюшон, чтобы скрыть лицо от тех, кто мог узнать меня. Взяв найденные деньги, довольно значительную сумму, я вышел из дома и направился к деревне. Я отметил, насколько она разрослась, и в очередной раз возблагодарил бога за то, что её не постигла кара. Выбрав человека, который казался мне незнакомым, я подошёл к нему - в надежде, что он тоже не узнает меня. - Господин, - поздоровался я и спросил: - Дом за теми огромными дубами выглядит заброшенным. С кем я могу поговорить, чтобы приобрести его? Мужчина смерил меня подозрительным взглядом и пошёл прочь. Очевидно, чужакам здесь больше были не рады. Что неудивительно после того инцидента с Орочимару. Мне пришлось повторить этот вопрос не раз и не два, прежде чем я встретил человека, который согласился поговорить со мной. Как я понял, он был сказителем и искренне радовался, когда ему выпадала возможность рассказать байку. - Ты, должно быть, странник в этих краях. Дом, о котором ты спросил, раньше принадлежал Учихам. Почитай семь лет назад на деревню обрушилась чума. Тогда к нам пришёл лекарь и исцелил всех больных. Сперва мы приняли его за посланника бога, но буквально назавтра он потребовал с нас платы и забрал старшего из сыновей как раз из той семьи, о которой ты спросил. Его гнусные намерения были ясны даже слепому. Спустя два года он возвратился. Он жестоко убил родителей мальчика, а младшего сына отравил заразой, гораздо более страшной, чем смерть. Этот злодей - его звали Орочимару - сказал, что старший покончил с собой, тем самым нарушив договор, и избрал младшего Учиху своей следующей жертвой. Но вся беда была в том, что он бросил мальчишку здесь. Обезумевший Учиха стал нападать на мужчин и насиловать их. Обычно это были пьяные, которые забывались и подходили слишком близко к дому, но что мы могли поделать? Нашим долгом было сохранить его живым для Орочимару, в противном случае тот бы убил нас. И всё же, мальчишка под грузом вины совсем утратил рассудок и сбежал за год до назначенного срока - за год до своего семнадцатого дня рождения. Он замолчал. - Что было потом? - спросил я его. - К дню рождения Учихи Орочимару так и не вернулся. - Сказитель усмехнулся настолько широко, что я заметил, что у него нет большей части зубов. - Вместо него пришёл другой человек, юноша. Это было где-то через год после того как мы ждали Орочимару. Он сказал, что его имя... - и рассказчик назвал имя моего спасителя. Я едва не задохнулся. - Из того, что мне удалось узнать, старший Учиха не совершал самоубийства. Судя по всему, Орочимару заинтересовала другая игрушка, которая лучше удовлетворяла его извращённым потребностям. Этот юноша... - Он снова произнёс имя моего спасителя, мои веки сомкнулись, а тело содрогнулось. - Этот юноша и был тем, кого он выбрал. Проблема заключалась в том, что Орочимару не мог с ним совладать. Охваченный желанием обладать другим подростком, он сам убил Итачи. Но юноша, о котором я говорю... - опять знакомое имя, и я снова затрясся, - этот юноша оказался умнее. И сбежал. Именно тогда Орочимару вернулся в деревню, чтобы убить Учих и заразить их сына. Возможно, тогда он не взял младшего с собой, потому что надеялся отыскать... - На этот раз при звуке имени, я вздрогнул так страшно, что мой собеседник прервал рассказ. - Ты в порядке? - спросил он. - Да, - ответил я, пытаясь как мог совладать с собой, - пожалуйста, продолжайте. - Этот новый юноша, - начал он и, взглянув на меня, воздержался от того, чтобы произнести его имя. Кажется, он понял, как сильно оно воздействует на меня, - нашёл способ контролировать те страсти и похоть, которые владели юным Учихой. Именно он остановил Орочимару. Он собрал целую группу друзей и они помогли ему убить злодея. Затем он стал искать нашу деревню, чтобы встретиться с семьёй Учих и, чувствуя себя виновным за то, что Орочимару сделал с Итачи, молить их о прощении. Думаю, он винил себя, потому что Орочимару убил Итачи из-за него. Как бы то ни было, смерть Учих его сильно опечалила, но гораздо сильнее - судьба единственного выжившего. На следующий же день он взялся за поиски юного Учихи и сказал, что не остановится до тех пор, пока не найдёт и не принесёт ему покой, не спасёт.Не думай, что он в самом деле был в чём-то виноват. Разумеется, Орочимару решил убить Учих и отравил младшего, но, скажу я тебе, такова уж была его суть. Молодой человек, отчаянно хотел найти юного Учиху, и мы по мере наших сил пересказали доходившие до нас слухи. Мы посоветовали ему следовать за молвой, окружавшей квирвольфа. Надеюсь, ему удастся отыскать его. Он казался таким отчаянным, с таким рвением отправился за Учихой, а тот, по правде, не заслужил того, что Орочимару сотворил над ним. - На этом мужчина, наконец, закончил свою историю и выжидающе посмотрел на меня. - Благодарю, господин, - ответил я и, поклонившись, пошёл прочь. - Странник! - окликнул он меня. - Разве ты не хотел узнать, у кого можно купить этот дом? - спросил он. - Теперь не хочу, - сказал я. Он коротко кивнул, полагая, что от покупки дома меня отвратили живо описанные им ужасы. Пройдя ещё несколько шагов, я оглянулся, поняв, что должен вознаградить этого человека за его рассказ. Поскольку он был сказителем, я подумал, что счастливый конец истории вполне подойдёт. - Спаситель этой деревни - он нашёл меня и тоже спас, - добавил я. Сказитель странно посмотрел на меня - прежде чем на его лице отразилось понимание и он широко разинул рот. Я кивнул ему и, в последний раз пересекая мою родную деревню, пошёл к воротам. Ища его, моего спасителя, я обошёл много земель. Он оставил меня в одиночестве, и я хотел знать, почему. Почему он спас, а затем покинул меня? Почему не позволил остаться рядом? Но, думаю, я знал ответ. Он видел, что мне нужно время, время, чтобы снова научиться жить, время, чтобы искупить грехи, которыми я пусть невольно, но покрыл себя. Во время странствий я помогал людям, смывая свою вину. Хотя похоть исчезла без следа, я обнаружил, что остался невероятно сильным. Возможно, cвоей силой я был обязан прежнему безумию, просто в своём постоянном похотливом наваждении я не замечал её. А возможно, сильным я стал оттого, что долго жил как дикий зверь. Или, возможно, силу давал мне он. Я подозревал последний вариант. Я познакомился со многими людьми, пока искал его. Иногда я помогал бедным отстраивать их дома. Иногда - собирать урожай. Иногда - останавливал мужчин, которые издевались над женщинами так, как недавно я сам издевался над ними. Три года минуло, пока я бродил от деревни к деревне, высматривая его или кого-то из тех, кто был тогда с ним. Я уже готов был сдаться, когда наконец столкнулся с одним из его друзей, который - скрепя сердце - рассказал мне, где он живёт. Мой спаситель поселился недалеко от моей родной деревушки, и я тут же устремился туда. Он стоял возле крохотного домика, когда я вновь увидел его. Его окружали дети, и он показывал им фокусы своими ловкими руками, и рассказывал о своих старых проказах. Как и прежде, он широко улыбался, а глаза сияли синевой. Было странно стоять здесь и смотреть на него. Он казался таким счастливым и таким оживлённым, он излучал любовь и словно принадлежал этому миру. Я ждал в тени, наблюдая за тем, как дети смеются над его представлением, и почувствовал, как тяжело сжалось сердце. Я был здесь чужим. И всё же, я не мог заставить себя сдвинуться с места, ноги словно пустили корни. Я наблюдал за тем, как он шикает на детей, разгоняя их, говоря, что проголодался и собирается ужинать. Он проводил их до забора, улыбнулся, и только после этого устремил свои глаза прямо на меня. Я не должен был удивляться, что он знает о моём присутствии. Разве не находил он меня так легко прежде? Стоя перед ним, я почувствовал себя глупо и неловко. Он и я едва знали друг друга. Три недели я убегал от него, а он три недели гнался за мной - чтобы избавить меня от похоти. Почему я вернулся к нему, если не знал его? Почему он должен был ждать меня, если он не знал меня? - Моего ужина хватит на нас двоих, - позвал он и мягко улыбнулся, словно только и ждал, что я приду к нему. Сердце в груди затрепетало. Он улыбнулся ещё шире, когда несмотря на густую тень, разглядел в моих глазах облегчение. Он пошире открыл калитку, и я наконец покинул своё убежище. Я подошёл к нему и прошёл мимо калитки, которую он продолжал придерживать. Я помедлил, чтобы заглянуть ему в глаза, и почувствовал, как сбилось дыхание. Они были такими же, как я их запомнил, я заметил в них и отблеск одиночества - от которого тут же поклялся его избавить. - Я... - начал я, желая объяснить, почему я здесь, желая объяснить, почему мне нужно быть здесь, с ним, но он прервал меня. - Я понимаю, - сказал он, улыбаясь. - Ты можешь оставаться со мной, сколько захочешь. - Он закрыл калитку и прошёл к дому. Чувствуя непривычное удовлетворение, я последовал за ним. Я находился там, где должен был быть.