Fehu You was right. Always.
You wanna hear my voice, my mind, my demons But not too much Or you'll give up
Вечеринка еще не закончилась, хотя давным-давно перевалило за полночь, а пространство вокруг буквально пахло приближающимся рассветом. Воздух был чистым и свежим, а небо ясным. Гроза, бушевавшая вдалеке, сюда так и не добралась, но успела загнать даже закоренелых гуляк под уютные крыши близлежащих доступных домов, а потому белая полоска пляжа Санта Моники была пустынна. Но Адаму больше не было там места. Голова немного гудела от выпитого и слегка кружилась, глаза слипались, а душа рвалась вон, за пределы вычурных стен. Он шел по берегу океана, одинокая фигура в белом. Босые ноги зарывались пальцами в песок, тонкие загорелые щиколотки выделялись на фоне закатанных до колен широких штанов. На узкую цепочку следов накатывали прозрачные волны, местами слизывая отпечатки, оставляя только мокрый разбухший песок, влажно сереющий в отступающей темноте. Ветер немного успокоил гудящее нутро и голова была пуста, как девственная гладь океана за его спиной. Над ним мутнели и начинали гаснуть звезды, уступая свое право новому дню. Он вспоминал. Если встать рядышком в тени предмета – то всегда увидишь суть, – так говорила мама. Поэтому маленьким Адам всегда любил тень и почти никогда – свет, хотя на последнем ему чаще приходилось находиться. Это было смешно, потому что открытый искренний экстраверт, яркая улыбка которого родилась на свет, наверное, раньше, чем он сам, предпочитал тишину и прохладу ночи. Ночь была укрытием, ночь была заступницей. Проводником. Ночь была единственным временем, когда Адам еще мог чувствовать его, ощущать и осязать всем нутром, не беспокоясь, что он покажется кому-то нелепым, что он будет выглядеть смешным в чужих глазах, что он не оправдает ожиданий или натворит глупостей, заняв его, Адама, место. Ведь он может, он имеет право. Но растворится в первых солнечных лучах. И это было тонкое пряное чувство, родное нутряное состояние. Узнавание... То, чем вместе дышали, то, что питает синхронно, то, от чего одинаково бьется пульс... И у них были одни на двоих Следы.. Иногда Адаму казалось, что он видит не только цепочку собственных отпечатков, оставленных босыми ступнями позади, но и точно такую же – еле заметную, еще не смытую быстрой, украшенной белесой пеной волной узкостопую ниточку следов впереди. И он шел по ней. Он не знал, куда та приведет его, но почему-то был уверен, что там обязательно много солнца и ветра. Там пустынно и нет никого, только он, ветер, вода и песок. Его стихии. И Адаму не придется кричать вслух «I won't apologize», даже тихо выговаривать. Потому что звучит не вслух – звучит где-то внутри, а он просто мурлычет себе под нос, повторяет и вторит. Не кому-то. Себе. В последнее время все так норовят поковыряться внутри, что – как всегда – не видят очевидного. А очевидное-то снаружи, рядом... Оно везде и вокруг – у плеча, там где пульс на шее, в широко отрытых глазах и просто в расслабленной позе. Я больше не буду извиняться перед тобой… Я уже большой мальчик.. Он опять разделил свое настоящее и прошлое, хоть как всегда не сразу заметил и распознал. Правую руку оплетали витиеватые узоры барокко, романтически, наивно и по-детски легко. Левая же была во власти строгости – четкая графика, острые линии и углы, скрупулезные грани настоящего кристалла. Так я сам стою на распутье, стою «между» – между тобой и им, тем, которым когда-то стану. Кем могу стать. Без тебя и благодаря тебе. Ночью был шторм, день обещает быть ветряным. Сейчас берег океана окутан теплом, хотя ветер все еще порывистый – но разве океан может быть другим? Он дышит мощностью, мощью, силой.. Широкая белая полоска Санта Моники простирается на многие мили вокруг, маня за собой чистотой и практически первозданностью.. И Адам идет по ней босиком. Закатанные штаны, белая рубашка и щекочущие щиколотки волны. Они смывают его следы, но оставляют еле различимые отпечатки – это Адам шел здесь, это он был тут в простодушном одиночестве, кутаясь в него как в объятья. Адам шел легко. Ему давно так не шлось. Опущенная голова была полна той же легкостью, которая сквозила в каждом шагу, в развороте плеч, выливалась в слабую полногубую улыбку. Закатанные до локтей рукава, загорелые руки, упрятанные в карманы. Он был собой. Тихий шум волн медитативно нашептывал что-то на ухо. Расслабленность захватывала тело и сознание, увлекая за собой в предрассветный мир грез. Вдалеке послышался резкий крик одинокой чайки. Адам оглянулся и с тоской посмотрел ей вслед. Было странно, но на душе уже спокойно... полный штиль. Как на океане после шторма. Для меня это важно, ты же понимаешь? Быть собой - не тобой... Хотя... Ты не можешь не понимать, ведь так? Ты это я. Всегда… Рассветное небо полыхало огнями, с каждой новой минутой отдаваясь во власть восходящему солнцу. По ярой синеве расплывались пятна красно-розового и желтого, протягивались, вытягивались, извивались, как воздушные лепестки диковинных цветов, взращенных солнечным светом. Запрокинуть голову, закрывая глаза и позволяя ветру ерошить отросшие – пора бы подкрасить – волосы, забираться под ворот расстегнутой рубашки, проходиться прохладными пальцами по груди. Твои глаза бесстыжи, как у шалого подростка, но ты и есть младше меня на целую жизнь, ведь так? И Адаму показалось, что там, вдалеке, он увидел Его. Тот взлохматил пальцами синюю челку, хулигански зарываясь пятерней в пряди, закатил обсыпанные блестками серо-голубые глаза. Фигура вдалеке помахала на прощание рукой, так, как до сих пор делал он сам – всей раскрытой ладонью – и улыбаясь развернулась, чтобы навсегда уйти. - Теперь не ты будешь жить в моей тени, отныне я – твоя тень… I tell you something It's a double edge sword you're givin I can't see the truth in living When we hide behind a wall of fear. And you don't see it It's a twisted dream you believe in And what's the use in pretending, Let's make the smoking mirrors disappear. So there I said it And I won't apologize to you anymore Cuz I'm a grown ass man and won't live again And I'm sick and tired of living in your shadows. So there I said..