Беседа с Богом.

      С умиротворённым лицом он сидел на простом деревянном стуле и смотрел на меня. Его черты лица мне не запоминались, но я знал, что они были спокойными, мягкими, как у ребенка, и ему сразу хотелось доверять. Он не улыбался, но и не был серьезным. Он просто был, сидел и смотрел. Только смотрел как-то грустно, устало и понимающе. Я читал в его взгляде ответы на свои вопросы и понимал, что я безмерно туп.       Бывает, что живешь себе, радуешься, дышишь воздухом и не задумываешься о том, что стоит верить. Не так, как это делают фанатики, а просто и без лишних мыслей. Верить в него – все равно, что любить маму, которая тебя ничем не предавала. Никогда. Ведь он тоже не предавал и верил в тебя.       У тебя к нему много жестоких вопросов, которые должны были бы поставить его в тупик, но ты их не задаешь, потому что понимаешь, что так оно надо и не он так захотел. Ты не игрушка для него. Нет. Ты – любимый ребенок, чьему пути он не препятствовал, ведь тогда бы ты начал возмущаться и говорить, что это твоя жизнь, и ты волен поступать так, как хочешь только ты.       Он не делал ничего, за что мог бы заслужить те жестокие слова, которые произносятся вместе с его именем и в его адрес. Его имя… так хотелось спросить, как его зовут, но почему-то я тогда так и не смог решиться.       Он должен был смеяться надо мной, задавать ехидные вопросы... Но в тот день мы просто сидели друг напротив друга и смотрели. Я впитывал его образ, как губка, и мне было спокойно, словно я оказался в любимом доме. Только мысли мои были заняты теми жестокими вопросами, которые накопились внутри в течение жизни. Некоторые вопросы были от моего имени, а некоторые я где-то услышал, счел их правильным и принял на свой счет, хотя бывали и те, которые просто отпечатались в памяти.       До этого дня я думал, что если встречусь с ним, то обязательно поставлю его на место, потому что он этого заслужил. Но, глядя на него, я понимал, что люди виноваты сами. Кто из всех этих кричащих стал бы помогать тем, кто в них не верит? Ни один. А он помогал. Нет, не всегда, но тогда, когда можно было помочь. Он всесилен. Да. Только и у него есть слабости.       В тот день я понял многое, но не запомнил абсолютно ничего, потому что встреча с ним опустошала и забирала с собой все. Это – отпущение грехов. Это – забрать боль. Это – подарить уверенность в том, что все было так, как должно было быть, и так, как хотел только ты. Рядом с ним ты не имеешь права осуждать себя и других за то, чего ты не хотел, потому что у тебя был выбор, даже когда ты умирал.       Я смотрел на его теплые, как мне казалось, руки, и понимал, что если бы мы обнялись, то слез у меня бы не было, хотя плакать очень хотелось. Но он их не заслуживал, ведь они - жалость. Руки его были изрядно потрепанными, хоть и светились родным, домашним, своим. Они были обуглены, изломаны и в некоторых местах была видна белая, как снег, кость. Только он этого будто и не замечал. Словно это не его руки были такими, а чьи-то чужие, не приносящие боли. Но это были его руки. Чужая боль точно бы его ранила.       Его ранило все, что происходит вокруг, только он и не думал жаловаться, просить помиловать, пожалеть его и перестать приносить ему боль. Он стоически принимал все, что ему давали, потому что он любил. Не той любовью, от которой можно было сойти с ума и потом биться в истерике. То была любовь на всю жизнь, любовь, которая согревает и которая есть всегда, несмотря ни на что. От этой любви ни у кого бы не закружилась голова, но появилась бы уверенность в том, что все не напрасно, а в случае ошибки всегда есть родное плечо.       При нашей встрече он не ерзал, не чесался, в его глазах не было желания избавиться от меня поскорее. Мы не разговаривали, но после у меня было чувство, будто меня выслушали и не перебивали, не пытались привести примеры из своей, чужой для меня, жизни. Он меня слушал и я был услышан. И это все было добровольно, словно я – самое важное, что есть в его жизни.       Рядом с ним пропадали все грязные мысли и воспоминания, растворялись жуткие дела, исчезали пошлые помыслы. Я будто рождался заново и был готов услышать, что кто-нибудь скоро зайдет и скажет, что тебе пора рождаться в новой семье. Только никто не заходил и не прерывал, а я все перерождался и растворялся во всем светлом, и чувствовал, что заслужил все это. А он… он просто смотрел на меня и любил, не смотря на то, что я не верил в него, презирал его и высмеивал.       Он был. Он был и любил.