Sweet n Spicy

Занятия под палящим солнцем всегда утомительны, но не только светило является истинной причиной истощения. Вокруг Доминика крутится новенький, и Мэтт не мешает ему до поры до времени наслаждаться скупым, но оттого дразнящим и толкающим на большее вниманием. Доминик прекрасно знает, как держать дистанцию, он родился с этим умением. Для него это было так же естественно, как держать ритм. Продержавшись на удивление долго – целых полчаса, – Мэтт отталкивает руки мальчика, совсем ещё парнишки, от Доминика, который изъявил желание сделать растяжку, перед которой полагается толковый массаж. Спина болит ему чаще положенного. Но выдержать чьи-то, не его, касания к этой самой спине Мэтт не в силах. – Ещё чего-нибудь хочешь? – вертится вокруг новичок. Когда Марк просил дать его протеже шанс, как мог Мэтт подозревать, что тот без зазрения совести будет наматывать круги вокруг Ховарда, как будто тот был новогодней ёлкой на детском празднике. – Мороженого, – Доминик облизывается. Мэтт морщится. Конечно же, от солнца. – У тебя прекрасные трицепсы, – говорит это непонятливое создание с коротким, смешным чубчиком волос, но Мэтт не находит в нём ничего забавного. Потому что он смотрит аккурат на ягодицы Доминика, а это скорее досаждает. – Мне карамельное, – кидает Мэтт и оттесняет парнишку в сторону. Он принимается за плечи Доминика, выводя косточкой больших пальцев круги по коже. Доминик довольно облизывается напоследок и машет ручкой, как королева Елизавета. Кидает Мэтту, как только парень исчезает из виду: – Сильнее и левее. Не сбивайся со счёта. – Я не считаю. – В этом вся проблема, – хихикает Доминик очень ехидно. В этой шутке две задоринки – вторая из них относится к тому, что такты отсчитывает всегда он, Ховард. Было бы чем гордиться. – Быстрее. Мэттью дёргается, когда Доминик вдруг откидывает голову на его плечо, мешая продолжить начатое. На соседних площадках тоже занимаются люди, и обзор им прикрывает только исхудавшее от постоянных солнечных атак деревце. – Поясницу. Доминик, кажется, готов мурлыкать. Мэтт прекрасно знал, каково это – избавляться от осточертевшего напряжения в нужных частях тела, когда наконец-то появляются руки, которые без устали и жалоб разминают именно там, где нужно. Освобождение Доминика от напряжения даётся Мэтту легко. Он может фактически почувствовать по вздохам Ховарда, как дрожь гуляет по нижнему отделу его позвоночника, а там недалеко и до... – Пойдём быстрее в душ, – Дом вырывается с неожиданной резвостью, хватает свои немногочисленные вещи и уходит. Это не выдумки разума, нет – его бёдра покачиваются от расслабленной ходьбы, потому что были так долго напряжены. К сожалению, причиной этого являлось совсем не то, чего бы Мэтту хотелось. – Кажется, он для меня целый мир принесёт, – довольный смех Доминика слышится уже сквозь шум воды. – Поторопись. – Что ты задумал? – Иди уже сюда. Или тебя дрессировать надо? – Иди к чёрту, – фыркает Мэтт, отчасти и от воды, попавшей на лицо, когда стягивает с себя шорты. – Я что-то не улавливаю, или ты заразился особым сортом «бича» сегодня? Он хватает Доминика за бёдра, обвивает руками и прижимает к себе. Ощущение карамельно-сладкое, день тягучий, полдень душный, а вода массирует разгорячённую кожу – что может быть лучше? – Гель для душа в твоём распоряжении. Мэтт улыбается и в изогнутой ладони устраивает целое мыльное озеро, а затем начинает... мыться. Доминик замечает неладное только через пару минут. Руки Мэтта совсем не там, где ему хотелось. Они совсем нигде. – Ты собираешься мыться, или мы будем трахаться? – Я просто свой забыл, – Мэтт дёргает бровью; залог того, чтобы вести себя как сука – требовать прежде, чем уточнять желаемое. Доминик замирает на месте, прямо напротив – его тёмные волосы уже облепили голову, а поднявшиеся на шее от прохладной воды волоски добавляют его виду какой-то особой притягательности. Не упоминая уже напряжённые от такого контраста соски. – О, – глубокомысленно изрекает Мэтт. – Конечно. После того, как Мэтт намыливает его везде за две минуты, Доминик показательно отставляет задницу и скользит пальцами куда надо. Мгновенное удивление Мэтта его явно веселит. – В затылок напекло? – издевательски сладким голосом тянет Ховард, улыбаясь и шипя от своих же манипуляций. Мэтт ещё наблюдает некоторое время, как ловко указательный и средний палец его левой руки растягивают мышцы, и член Беллами начинает жить собственной жизнью, как и обычно. – Даже у твоего хера больше мозгов, чем у тебя, – дразнит Доминик, и Мэтт оттягивает его за волосы. Душа его тут же выворачивается наизнанку – Доминик хочет? Что ж, пускай получает. Доминик сегодня такой, каким он бывает в моменты отдыха после долгой череды напряжённых дней. Он греется на солнце, попивает кокосовую водичку через трубочку, расстёгивает рубашку до пупка и наслаждается собой. В общем, его капризы дают слабину, он будто развязывает узел, за который цепляется его эго. И в такие дни он, конечно, безумно сексуален, но слова, которые покидают его пухлые и яркие от холодной воды губы, вы не услышите каждый день. Поэтому Мэтт не в пример Ховарду резко двигает пальцами, не обращая внимания на капризы. Нежнее, резче, сильнее, какая разница, если все эти манипуляции приведут к одному и тому же концу? Доминик нахально двигает бёдрами и не забывает хлопать ресницами, глядя через плечо. Они светлые, и Мэтт уже не раз предлагал покрасить их тушью Софи. Костюмер бы с радостью проделала это сама. Мэтт смеётся от такой картинки – Доминик с накрашенными ресницами – и не обращает внимания на оскорблённый прищур глаз. Мэтт не понимает, что произошло, даже когда Доминик хватает его член и самостоятельно направляет его куда надо. – Устал ждать? – тихо посмеивается Беллами, раздвигая его ягодицы в стороны. – Стью скоро вернётся, хочу успеть сходить с ним куда-нибудь, – хмыкает Доминик, но ухмылка совсем скоро превращается в возбуждённое «о». Мэтт толкает его на кафельную стенку и придерживает достаточно, чтобы в пару мощных толчков ворваться в него и погрузиться полностью. Голова кружится от горячих мышц, он чувствует каждый вздох, который делает Доминик, каждое его движение. Соблюдая интервалы между поступающими движениями, Мэтт одиночно толкается и не даёт Доминику выбора – Ховард знает, что если он пошевелится, Мэтт выскользнет из него полностью. Он слишком нетерпелив на этот раз, поэтому терпение приходится прикладывать немного в другом направлении. Мэтт сжимает его руками, ощупывает плечи, бока, бёдра, возвращается наверх и совершенно игнорирует требования «быстрее» и «резче». – Слушай, если ты не трахнешь меня так, как я этого хочу, то это сделаю я. Смех Мэтта Доминика не устраивает, но Мэтт всё-таки начинает резче вколачиваться в даже не столь растянутого Доминика. – Увы, детка, – шепчет он, излюбленным ухватом оттягивая Доминика за волосы. – Это ты хочешь мой хуй, и кто я, чтобы лишать тебя этого удовольствия? – Да? Мне уже показалось, что твои способности заканчиваются на черте «трепаться языком». – Языком я могу не только трепаться, – Мэтт мстительно сгребает бёдра в руки и улыбается сквозь стон и воду, которая стегает по спине, двигаясь жёстче. – Как тебе? – Точно не пора к сексологу? – но он не договаривает, давится стоном. – Ебать. Вот так! На этом «вот так!» и строится весь нескончаемый запал Мэтта – он трахает Доминика до тех пор, пока тот даже не может стонать, а спина самого Беллами превращается в потёртое поле от постоянных струй воды. – Ебливая ты сука, – шепчет Мэтт, когда совсем рядом паренёк зовёт Ховарда по имени. Доминик затыкается, кусает костяшки, подмахивает, и весь его блеф выходит наружу – никакие пареньки с блеском восторга в глазах, никакое клубничное мороженое не заменят ему Мэтта Беллами. Особенно ту часть его, которая располагается ниже пояса. Приходится сильно постараться, чтобы пошлые шлепки кожи о кожу не нарушали покой душевой. Мэтт трахает Ховарда с оттяжкой, предчувствуя скорый конец. – Я в душе! – Тебе не нужна помощь? – Вот же мелкая зараза, – шипит Мэтт. Он не ревнует, но его выводит из себя подобная наглость, а уже одно это сказывается на ритме его толчков. – Не-а, спасибо, – голос Доминика выходит почти обычным, даже дружелюбным, но со специально сильной подачи Мэтта Доминик звучно втягивает в себя воздух, а затем скидывает гель на пол, чтобы хоть как-то оправдать себя. Когда паренёк со своим бормотанием хлопает дверью, всё возвращается на круги своя – быстро и резко, так, как Ховард и хотел. Из душа они выползают совсем уж истощёнными, если не сказать измученными. Кожа спины ноет, и Мэтт старается не чесаться слишком сильно, но иногда не может сопротивляться соблазну. Но это ничего – материал рубашки приятно холодит и успокаивает. Он замечает краем глаза, как Доминик записывает номер парнишки, морщится, но не от досады – таких номеров у Доминика невероятно много, и все они в специальной группе в телефонной книжке. Она называется «чепуха». И уже в машине Доминик с притворной досадой замечает: – Мы забыли мороженое. Но Мэтт знает – никакое мороженое не нравится Доминику так, как ехать с открытым верхом, и именно он, Беллами, спасает его от жары, выдавив педаль газа. На эти пару дней они в сладкой американской сказке.

* * *

Сидеть очень некомфортно, даже немного больно, и потому Доминик постоянно ёрзает, стараясь найти оптимальное положение для своей многострадальной задницы. Его манипуляции заставляют Беллами самодовольно ухмыляться, и Дом не знает, какое же желание в нём преобладает: то ли, наконец, как-то успокоить саднящую пульсацию, отдающую в копчик, то ли, плюнув на все приличия и правила безопасности, стереть раздражающую ухмылку с лица Мэтта прямо сейчас. Они подъезжают к дому, когда часы показывают уже семь вечера. Солнце, впрочем, не спешит уходить с небосклона, и его лучи всё также продолжают обжигать плечи через ткань чёрной борцовки. Ховарду нестерпимо жарко и хочется пить, вся послеоргазменная нега куда-то бесследно ушла, и сейчас организм желает только упасть на мягкую постель и хорошенько выспаться. У Мэтта таких проблем нет и в помине: радостный, он суетливо подхватывает в руки пакеты с едой из супермаркета, в который они заскочили по дороге, и, хлопнув дверцей машины, идёт к дому. Остаток дня обещает сегодня быть на редкость умиротворённым и ленивым. Доминик сладко потягивается, стараясь расслабить натруженные мышцы. Идёт следом за Беллами, с затаённым удовольствием наблюдая за округлой, мягкой задницей, которую в подобные моменты хочется укусить. Хоть скоро и начнёт темнеть, но духота всё никак не спадает, заставляя спину покрываться липким потом, а желание залезть в охлаждающую ванну становится просто зверским. Лёгкий ветерок, иногда лениво качающий листья деревьев и стебли цветов, не особо спасает. Именно поэтому, постояв в раздумьях какое-то время, Ховард идёт к бассейну. Идеально чистая и прозрачная вода манит прохладой, которую, кажется, можно потрогать руками. Он стоит какое-то время, раздумывая и ожидая, на какую же сторону качнётся чаша выбора внутренних весов, а затем начинает лениво стягивать шмотки. С каждым движением в душе растёт детское желание с разбега сигануть в бассейн бомбочкой, подняв тучу брызг. Из-за этой внезапно проснувшейся непосредственности расслабляются натруженные за день мышцы, а плечи свободно расправляются. – Бесплатный стриптиз? Как интересно, – Мэтт показывается из дома неожиданно, но в его улыбке преобладает предвкушение, и это подталкивает к какой-нибудь безумной выходке ещё больше. Доминик ухмыляется, наконец-то оставшись в одном белье. Солнце, его бессменный ласковый друг и постоянный соперник по части лучезарности, немедленно обволакивает всю стройную худощавую фигуру своей полупрозрачной паранджой из жара и золота. Подчёркивает худые бёдра и накаченные руки, выделяет золотистые волоски на теле и выпирающие ключицы. Доминик прекрасно осведомлён об этом, и потому готов к любым взглядам. Мэтт смотрит представление, исполняемое для него одного, внимательно и больше ничего не произнося – всё, что только можно пожелать, свободно читается во внимательных глазах. Доминик осязает всем телом, как этот взгляд скользит, ощупывает и оценивает, будто выбирает самый аппетитный кусочек на богато сервированном столе. Ховард поворачивается к Беллами спиной, идёт к трамплину, всё ещё ощущая это приятное чувство принадлежности, а затем, взобравшись на качающуюся доску, выполняет свой излюбленный трюк – прыгает спиной вперёд, сильно прогнувшись и войдя в воду под идеально правильным углом. Проплывает так пару метров, а затем выныривает, встряхивая волосами, с которых льётся вода. Мэтт, уже давно разувшись и стянув носки, устроился на самом бортике, и теперь наблюдает за тем, как Дом делает пару кругов, мощными гребками волнуя гладь. Мэтт улыбается, а солнце отбивается в маленьких капельках на широкой, покрытой золотистым загаром спине. Ховард же, когда делает очередной вдох, красиво приоткрывает яркий рот, дышит глубоко и жадно. – Любовался бы на тебя вечность, нимфа ты моя, – Беллами фыркает, подумав немного, закатывает штанины и усаживается болтать ногами в воде. Его поза, выраженная в откинутом на расставленные руки корпусе, и ленивый прищур довольного жизнью кота показывают, что происходящее ему крайне нравится. Он облизывается, когда Доминик подплывает ближе. Мэтт обводит кончиком пальца контур полных ярких губ, когда Дом пристраивает подбородок на сложенные руки совсем рядом и наблюдает томными глазами; на светлых ресницах застыли капельки влаги. – Но я думаю, что ты выбрал неудачное время для принятия солнечно-водных ванн. Не то, чтобы мне не нравилось смотреть на тебя и вспоминать, как я трахал твою восхитительную задницу, но скоро начнёт темнеть, – говорит Мэтт. – Вылезай, простудишься ещё. Он поднимается на ноги и подаёт руку обиженному таким поворотом Доминику – вода уже не обжигает холодным прикосновением, а ласково обволакивает всё тело, и потому вылезать чертовски не хочется. Не оборачиваясь на озадаченного такой реакцией Беллами, Ховард вылезает самостоятельно и идёт в дом. Шлёпает по паркету босыми ногами, оставляя за собой небольшие лужицы, потому что влага, повинуясь закону гравитации, теперь стекает вниз тонкими, но многочисленными ручейками. – Bitch in da house, – Мэтт хмыкает где-то за спиной, откровенно любуясь и длинными ногами, в меру накаченной спиной, под кожей которой красиво прорисовываются мускулы, и ягодицами, облепленными тканью самых обычных трусов, которые, кстати, уже отправились куда-то в угол. Полностью обнажённый Доминик, тряхнув головой и сверкая очаровательно белыми ягодицами, показывает напоследок фак, а затем, гордо прошествовав по коридору, скрывается в спальне. Вечер приносит с собой неприятный сюрприз в виде больного горла и насморка. Доминик, укутавшись в тонкое покрывало, пластом лежит на диване и мрачно наблюдает за мечущимся по комнате Беллами. Простуда, конечно, штука хреновая, да и жар, в дополнение к так и не прошедшей заднице, дарит не самые приятные ощущения, но всё это не может оправдать того волнения, которое демонстрирует Мэтт. – А я тебе говорил. А ты меня не послушал. – Трахать меня надо было аккуратнее, – Доминик шмыгает носом, и, немного подумав, чихает в подтверждение своих же слов. – Вот только не надо меня виноватым делать. Сам же вымогал, чтобы я тебя выебал посильнее, – Мэтт хмыкает, предавшись на мгновение приятным воспоминаниям, но затем вновь становится серьёзным. – Так-с, посмотрим, что ещё. Плед – есть, жаропонижающее – есть, антивирусное – есть, любовь и забота… – он быстро чмокает не успевшего отвернуться Дома в нос, а затем, со смехом любуясь недовольным лицом того, подытоживает, – тоже есть. Что ж, осталось лишь одно… – трагическая пауза не заставляет недовольство покинуть излом светлых бровей, и потом Беллами вздыхает, заканчивая уже без заметных в голосе смешинок, – как насчёт глинтвейна? – Хм, было бы неплохо. Подобная реакция – большее, на что можно было рассчитывать, и Мэтт немедленно скрывается на кухне, гремит там посудой и ёмкостями со специями, иногда выглядывая проверить, как там себя чувствует ненаглядная «нимфа». Которая, к слову, медленно, но верно впадает в подобие яркого, немного галлюциногенного сна, который так часто бывает при жаре. Вскоре его мягко будят, а нос щекочет приятный, пряный запах. Усаживают осторожно, дают в руки чашку с горячим напитком. Ховард принюхивается сильнее, различая корицу и гвоздику, и ещё, кажется, совсем немного красного перца. А затем первым же глотком проливает на себя почти треть. – Осторожнее, обожжёшься, – Мэтт выхватывает из слабых пальцев ёмкость, проверяя, нет ли ожога. По счастью, почти всё оказалось на крае пледа. – Давай я лучше сам. Сил сопротивляться этой возмутительной заботе совсем нет, и потому, вздохнув, Доминику приходится покорно принять то, что его поят, словно маленького ребёнка. Горячая терпкая жидкость согревает горло, покрывая слизистую своеобразным защитным слоем, и оседает в желудке комком тепла. Ховард облизывает губы, замечая, как внимательно за ним наблюдает Беллами. Смотрит, не отрываясь: взгляд его перебегает с раскрасневшихся губ на виднеющийся из пледа краешек шеи и обратно, посылая по телу стаи мурашек. – Мне жарко, – температура тела и правда неприлично высока, но мужчина думает, что это не только из-за простуды. Мэтт сидит слишком близко, касаясь своим коленом его бедра. Да и этот чёртов взгляд покоя тоже не прибавляет, заставляя сердце стучать значительно быстрее, чем это положено в данной ситуации. Перед глазами всё немного плывёт и покачивается, отчаянно хочется погрузиться в блаженный сон, но одежда под пледом сковывает движения, неприятно липнет к влажной коже и мешает адекватно думать. Доминик высвобождает руки из клетчатого кокона, тащит края футболки вверх, с трудом, взъерошенный и порядком уставший от такого нехитрого дела, избавляется от злосчастной вещи, отбрасывая её куда-то в сторону. И охает от неожиданности, когда тёплые губы и щетина Беллами касаются кожи на шее. Охает, и сам в ужасе замечает стонущие, просящие нотки в голосе. Мэтт ведёт языком от впадинки между ключицами до кадыка, слизывая редкие капельки глинтвейна, всё-таки попавшие на самого Ховарда, а не на одежду или ткань пледа. Буквально пробует на вкус, смакуя ощущения. К терпковато-сладкому и острому прибавляется солёный, и Мэтт дует потом на влажную дорожку, отчего Ховард дрожит и запускает пальцы в тёмные, вечно растрёпанные волосы любовника. – Хочешь поцелую там, где болит? Сразу всё пройдёт, – голос у Беллами снизился до опасно критической точки, но сейчас у Доминика ещё есть выбор: то ли дёрнуть стоп-кран, то ли подтолкнуть. – Болит там, где не сможешь поцеловать, – кажется, он выбирает второй вариант, потому что тело будто само меняет положение, вытягиваясь на диване, а ноги слегка раздвигаются так, что Мэтт оказывается между ними. – Детка, ты меня недооцениваешь, – Беллами хмыкает, скользит рукой по голому торсу к резинке коротких шорт, второй ласково оглаживает бедро и не перестаёт обжигать влажными, медленными поцелуями шею. – О нет, только не говори, что ты… Но Доминика уже перевернули, самым постыдным образом заставив приподнять бёдра и положить подбородок на подлокотник, чтобы осматривать жадным, собственническим взглядом. Рука Мэтта мнёт через одежду многострадальную задницу, и чувство дискомфорта, вроде бы успокоившееся, возвращается колючим чувством, распространившимся вокруг входа на ягодицы и копчик. – Я тебя зацелую всего так, что и как думать забудешь, не говоря уже о чём, – Беллами хрипит, уже с трудом сдерживаясь, сгребает ткань в кулак, потянув вниз и предоставляя свету лампы желанную, восхитительную задницу. Кусает с низким рокотом одну из ягодиц, целует вторую со звонким звуком. Возится позади, устраиваясь удобнее, а Дом в это время прячет лицо и думает о том, что такого его воспалённое сознание точно не выдержит и покинет где-то на середине процесса. Тем временем Мэтт, освободив длинные ноги от только мешающих сейчас одежды и белья, внимательным взглядом осматривает открывающуюся ему картину. Ховард, прекрасный, взмокший и взбудораженный, распластался перед ним подобно натурщице эпохи Возрождения. Он полностью обнажён, и можно с вожделением наблюдать, как острые лопатки периодически сходятся от накатывающего предвкушения и волнения; краешек пледа слегка прикрывает покрытую испариной узкую, красивую поясницу, и, подумав немного, мужчина решает оставить всё, как есть. Подобная деталь добавляет пикантности, оставляя иллюзию защищённости и целомудрия, особенно если ниже призывно отставлена красивая, подтянутая задница, а сам Доминик, одолеваемый жаром болезни и возбуждения, часто и хрипло дышит, прикрыв веки. Беллами медленно склоняется над ягодицами, разводит их в стороны, неторопливо ведёт языком от копчика до самой мошонки. Облизывается, сплёвывая на сморщенное, чуть покрасневшее кольцо мышц, и лёгкая дрожь проходит по телу Ховарда, когда тёплая слюна скользит по быстро остывающей коже. Вновь касается языком, теперь уже кружа у входа, кусается пару раз, вырывая несколько тихих, чувственных стонов. – Тебе уже легче? Ему нравится разговаривать во время подобных занятий, не отвлекаясь особо, впрочем, от главного. Удовольствие доводить любовника до края словами не менее острое, чем от прямого физического воздействия. – Заткнись и начинай уже активно-о!.. Закончить фразу Доминику не позволяют, потому что Мэтт скользит кончиком языка по краю, а затем толкается внутрь, сильнее разводя ягодицы любовника в стороны. Отстраняется, чтобы подразнить, лижет ложбинку, не уделяя особого внимания тому месту, где оно ощущается острее всего. Урчит, проводя широко языком и покусывая, впиваясь ногтями в нежную кожу, а затем вновь быстро проникает в дырку несколько раз языком, имитируя собственные движения членом. Пытается толкнуться как можно дальше, потому что так стоны Ховарда становятся просто невыносимо потрясающими, превращаются в поскуливания, а сам он начинает двигать бёдрами навстречу и перестаёт контролировать срывающиеся с губ слова. Стояк больно натягивает ширинку, но Беллами старается не думать об этом, быстро и ритмично вылизывая Дома и периодически отвлекаясь на что-то незначительное и ужасно раздражающее в момент, когда сладкая дрожь уже начинает заставлять сводить бёдра и выгибаться сильнее. Проникает языком глубже всё быстрее и быстрее, добавляя больше слюны, чтобы между ягодиц было крайне мокро. – Как же мне хочется тебя трахнуть, но я ведь сегодня Доктор Бобо, приходится терпеть. Ты сейчас потрясающе красивый и доступный, – он подтягивается выше, шепчет это Ховарду на ухо, между тем делая вид, что хочет толкнуться в тесную, пульсирующую дырку пальцами. Доминик только согласно стонет на такое заманчивое предложение, вскидывает бёдра навстречу медленным движениям и не особо реагируя на слова. Вся дневная спесь будто исчезает вместе с напряжением, оставляя после себя сладко-пряное послевкусие. – Ты хочешь почувствовать внутри себя кое-что посущественнее, детка? – одна фаланга всё же проникает внутрь, растягивая стенки, затем вторая. Беллами сгибает палец, начиная медленно двигать рукой, нащупывая простату, вырывая из любовника череду чувственных вскриков. Желание проникнуть в Дома членом просто ужасное, и потому, стиснув зубы, он заставляет себя прекратить затеянную маленькую игру, напоследок жадно целуя Ховарда в шею и между лопатками. Переворачивает неадекватного барабанщика, впиваясь поцелуем в губы и смыкая пальцы на члене. Хватает пары движений, чтобы завершить начатое и позволить, наконец, разомлевшему Доминику провалиться в сон. С трудом встав на дрожащие ноги, Мэтт вытирает Ховарду живот, похожими, быстрыми и рваными движениями приводит к финишу и себя, внимательно смотря на расслабленное лицо. На нём – умиротворённость, довольство, а также те два оставшихся дня, за которые они успеют куда больше, чем могли подумать когда-нибудь давно. Эти часы свободы предстают перед глазами Мэтта во всей своей жаркой прелести, когда он укрывает Доминика пледом и устраивается полулёжа поверх него, прикрыв глаза. Сладко-пряный привкус остаётся на языке. Это – вкус сегодняшнего дня.