Они не понимают

      Они не понимают меня. Они восхищаются мной, но не понимают.       Не понимают, как можно быть спокойным, когда вокруг взрываются бомбы, обрушиваются лавины. Когда на границе расстреливают наших, когда кто-то разбивается насмерть о скалы.       Они не понимают, почему я постоянно улыбаюсь. Ломают головы, как можно спокойно реагировать на наезды Студера, обыгрывать его в буру и навязывать долги.       Они не понимают меня. И никогда не поймут.       Они берегут папиросы, крутят козьи ножки, воруя друг у друга табак. Они забываются в никотиновом аду, веря, что если у них есть зависимость, значит, есть и смысл жить.       Они даже не знают, что зависеть можно не от табака, который в любую секунду может закончиться. Можно зависеть от боли. От кровавых мозолей на кончиках пальцев, от порезов, оставленных заиндевелыми струнами. Можно зависеть от наслаждения. От прикосновения деки к колену. От идеальной совместимости собственного бедра и изгиба гитары. Можно зависеть от собственного голоса. От напевания заунывного блатного шансона, когда невмоготу уже терпеть эту чёртову школу.       Можно. Но они не понимают меня.       Они матерят друг друга, сбивают в драке кулаки, ломают друг другу кости и разбивают лица. Они вымещают злобу на других, надеясь, что причинение боли другим спасет их от собственной.       А пробовали они хоть раз в истерике с размаху шарахнуть гитару о стол? А потом слезно извиняться перед нею же, поглаживая её шрамы и вновь крутя колки, успокаивая расстроившийся инструмент.       Они не пробовали. И потому не понимают меня.       Они выливают в курилке желчь на начальников за их спинами. Они огрызаются, считая, что за своим гонором можно скрыть страх.       Они не понимают, что вставленный через слово мат не создаёт барьера между ними и теми, кто выше. Так они только подчеркивают свою беспомощность. А я смотрю каждому в глаза, и моё отчаяние выдают лишь пальцы левой руки, крепче сжимающие гриф гитары.       Чтобы сыграть без изъяна, нужно уметь фальшивить. Нужно уметь, промахнувшись мимо струн и зажав вместо баре ми минор, оставаться с непоколебимым лицом, будто бы именно так и надо. А они не умеют — да и не хотят — врать. Потому-то и говорят срывами. И не понимают, почему я вечно спокоен.       А я прячу бешеный, рваный стук сердца за глубокими вздохами и тихими напевами. Знаю ведь, что эта сука загнула шпильку, разработав идеальный план моего убийства. Пусть думает, что победил. Уже неважно. Но настоящий маэстро на сцене до конца будет делать вид, что всё идёт так, как и должно быть.