Краски

Я помню его как парня, который приносил мне краски. Меня передергивает от назойливого тиканья часов в плохо освещенном помещении, и я понимаю, что мне никуда не деться от глаз психолога. Я был предельно откровенен с ней, так как действительно хотел поскорее свыкнуться со своей новой жизнью, новым столетием, и наконец полностью контролировать свои действия что в бою, что в спокойную рутину. Хоть сначала я отказывался от посторонней помощи, после того инопланетного вторжения осознал, что она мне все же понадобится. Слишком много картинок из сороковых перед глазами. Я из того времени, и мне нелегко свыкнуться с тем, что наступила другая эра - технологий и космоса, в которой угроза таится даже в самых укромных и скрытых уголках. Когда в почете другие качества. Но я начал привыкать ко всему этому. Чувствую, что вливаюсь. Доктор видела это и хвалила меня. Но сейчас она серьезно смотрит на меня. Я тру ладони и не поднимаю глаз. Один кадр из того времени вонзился в мое сознание как нож, раскрывая и воспаляя плохо прикрытую американским флагом рану, заставляя вспомнить, что я не прыгнул тогда, подсознательно принимая то, что я нужен своей стране. Я солдат. И это была война, на которой нет места чувствам. Только сейчас этот шрам, вырубленный мной же, мне ни от кого не скрыть. Флаг куда-то сполз, в самые низы, тронутый одной фразой. 'Какой к черту Баки?' Я не прыгнул тогда, хотя мог спасти. Не спас его. И 'Какой к черту Баки?' звучит донельзя логично, так как я похоронил его в снегах, смотря туда, в эту белоснежную пропасть. Но он взглянул на меня. Наташа говорила, что он призрак, хладнокровный убийца, не знающий пощады. Он смотрел на меня, будучи реальным, осязаемым. Отозвался. Солдат не убил меня в ту же секунду. Я его задание, я знал это, он повторил это очень много раз, когда я старался помочь ему вспомнить. Когда он бил меня, я думал, что я не смогу достучаться. Думал, но верил в обратное. Я посмотрел в его глаза, и увидел, что убийца действительно был призраком, который опустошал Джеймса все это время. Наполнял его бессознательное состояние смыслом, какой-то идеей. Но Баки все это время существовал. И, черт подери, я не могу простить себя из-за еще большей уверенности в том, что я виноват. Мой доктор смотрит на меня и говорит, что я наверняка ошибаюсь. Отмечает, что человеческое сознание после такого количества зачисток не может оставаться в порядке, что его, скорее всего, уже никак не вернуть. Что я, может быть, увидел в его глазах то, что хотел увидеть, а не то, что должен был. Что в моей голове - процесс отрицания. Ее "скорее всего" и "может быть" меня только злят, и эти эмоции я не могу контролировать в полной мере. Пусть у меня не стопроцентная гарантия того, что он что-то вспомнил, и что в нем осталось нечто от того Баки, которого я знал и, черт подери всех, знаю; но я ухвачусь за этот процент, который и заключается в этих "скорее всего" и "может быть". Я знаю, что ничего не смогу исправить, и это обжигает мою рану на душе страшным огнем. Но я могу вытащить самого близкого мне человека, которым я когда-то пожертвовал, из-под снегов этой вечной зимы, в которую его поместили. И наконец дать ему то, что всегда должен был. Я выхожу из плохо освещенного кабинета и стараюсь контролировать свои эмоции, подавить злость и другой негатив. Это важно для дела. Если я хочу помочь, я должен быть предельно спокоен. Вот только как? Должен спросить психолога, от которого ухожу, не дождавшись окончания своего часа, но я не зайду в этот кабинет. Только один кадр из сороковых, за который я ухвачусь. И даже если мое сознание рухнет с поезда вместе с моим единственным достойным смыслом жить дальше, то я буду знать, что пытался. Выхожу из здания, в котором располагается кабинет моего врача, и поднимаю воротник куртки - меня могут узнать, чего я не хочу. Но людей на улице, залитой теплым, вечерним солнцем, словно расплавленным золотом, нет; душно и пустынно. Я не хочу возвращаться в свою квартиру и усиливать свои переживания из-за четырех стен вокруг меня. Присаживаюсь на скамейку и обвожу взглядом улицу. Медленно выдохнув нерешительно достаю блокнот и огрызок карандаша из внутреннего кармана куртки, переворачиваю его обложку и смотрю на чистые, еще не тронутые мной листы. Я начинаю рисовать то, что вижу. Он утверждал, что мне не хватает красок для того, чтобы у меня получались шедевры. Я говорил Баки, что он дурак и ничего не смыслит в искусстве - разве что, соблазнения. Он смеялся и подмигивал мне, в шутку флиртуя и говоря, что тут я не ошибаюсь. Я и сам смеялся. Но на самом деле, на краски у меня не было лишних денег, потому моим верным помощником был карандаш, обязательно обкусанный мной со всех сторон. Я думал, что мне хватит и его. А однажды Баки притащил множество разноцветных баночек в коробке из-под гвоздей. Джеймс так и не признался, где он достал аж шесть банок приличной краски, как бы я не ругался и не пытался убедить его, что мне это не нужно - его голубые глаза смотрели ободряюще, с задором и такой неожиданной заботой, что я не смог отвести завороженного взгляда вплоть до того момента, когда он силой усадил меня за собранный из какого-то хлама мольберт, не поставил передо мной холст и не вручил мне кисти. Он сказал, что у меня сейчас обязательно выйдет шедевр. Через час я был сильно расстроен и зол на себя - Баку эти краски обошлись в черт знает сколько, а у меня выходила какая-то ерунда. Цветные пятна на моей рубашке и на моем лице и то смотрелись лучше, чем то, что выходило у меня на картине. Когда Джеймс сказал, что я действительно сотворил шедевр, я лишь обиженно посмотрел на него, понимая, что он льстит мне самым страшным образом. Я посмотрел на него, и резко перестал злиться. Кое-что понял. Эти голубые глаза смотрели на меня с таким теплом и любовью. Я помню его как парня, который тогда приносил самые яркие краски в мою жутко темную на тот момент жизнь. Я почему-то вывожу портрет Баки вместо пейзажа и тяжело выдыхаю, потирая переносицу. Смотрю на его лицо и вижу Солдата. Нет, дело не в том, что нет улыбки. Другое. Глаза. У меня не получается передать этот взгляд с помощью простого карандаша, это невозможно. Я не такой мастер своего дела, и мне нужно нечто большее. Зимний Солдат безлик, бесцветен - это и делает его идеальным убийцей. Парень, которого я знал, был ярким пятном в моей жизни, и для него не достаточно обычного карандаша. Именно поэтому я вскакиваю со скамейки и как можно скорее несусь к зданию, в котором находится моя квартира. У меня точно были краски, я в этом уверен - мне приносила их Нат, узнав, что я умею рисовать, я положил их, кажется, в тумбочку у своей кровати, неуверенный в том, что когда-либо их достану, а сейчас, кажется, самое время. Я решаю срезать путь через подземный переход, в котором полно людей - им и плевать на меня, только смотрят с укором из-за того, что я несусь сломя голову и постоянно всех задеваю то рукой, то плечом. Я чувствую эти взгляды, и все эмоции этих людей передаются мне как не самый приятный холодок. Но я игнорирую это вплоть до того момента, как внезапно ощущаю легкую вспышку тепла невдалеке. У самого выхода резко торможу и мотаю головой в растерянности, не осознавая, что конкретно меня остановило. Людской поток обходит меня, обтекает со всех сторон и для них я не более, чем очередная фигура в толпе, только остановившаяся на пару секунд - отдохнуть, может, позвонить, или сделать что-то еще. Люди обходят другую фигуру, практически незаметно для меня, но я продолжаю чувствовать тепло и ловлю на себе взгляд, из-за которого цепенею и теряю карандаш. Я чувствую, как начинает таять снег под ярким небом. Какой уже к черту Зимний Солдат.