Легенда о двух художниках

Склонившись над большим часословом, они долго разглядывали иллюминации, их лица будто огонь озаряли киноварь и золото со страниц книги. - Я не смогу, - обречённо пробормотала Анна. Томас вопросительно посмотрел на неё. - Не смогу рисовать так, как следует. - Почему? - Господи, да вы только посмотрите на эти рисунки! Они же… чёрт… Они же талантливые, они такие правильные, здесь такое мастерство, такая выдумка… Она безнадёжно махнула рукой. - Но ты же умеешь… Я сам видел, ты умеешь рисовать, у тебя твёрдая рука и верный глаз. - Мастер Томас… Но подумайте сами: эти люди - они учились рисовать так, они занимались этим всю жизнь. Сколько книг они пересмотрели, сколько иллюминаций видели, прежде, чем создать такое… Понимаете, когда смотришь на настоящее произведение искусства, чувствуешь себя так, будто из тёмной комнаты ты вдруг вышел в сияющий день, тебе становится тепло и светло, - на этих словах Анны Симон понимающе улыбнулся. - Я могу нарисовать похоже, но где мне взять этот свет? Достойны ли будут созданные мною жалкие подобия вашей книги? - она с печальной нежностью провела кончиками пальцев по странице с изображением пеликана с птенцами. Симон взглянул на Томаса: внешне тот оставался задумчиво-спокойным, но Симон был его другом много лет и потому знал, что Томас глубоко разочарован. - Вот что, - сказал он после недолгого молчания, - я расскажу тебе одну историю, а ты уж сама решай. Здесь все знают эту легенду. Мне её рассказал мой наставник много лет назад, я тогда и кисточку толком в руках не умел держать, всё больше так же, как ты, рассматривал иллюстрации да буквицы. Суть в том, что давным-давно один герцог, вернувшись из дальних походов и решив посвятить себя делам мирным, однажды задумал построить на своей земле часовню для своего семейства. Нанял он лучших архитекторов и каменщиков, и те ему возвели небольшую часовню точно в срок. Едва часовня была готова, только-только леса сняли, герцог стал искать живописцев, чтобы те украсили стены и своды новой часовни фресками. Жили в тех краях тогда два художника: работали вместе, были равными друг другу в мастерстве; они-то и согласились взяться за эту работу. Часовня была небольшая и художники думали, что управятся довольно быстро. Раз за разом они начинали роспись, но что-то не ладилось, и им приходилось забеливать уже нанесённые предварительные рисунки. Много раз начинали они работу, но потом снова и снова уничтожали плоды своих трудов. Часовня была слишком хороша, слишком ладно и стройно всё было в ней: как благородная дама, которая привыкла к парче и шёлку, эта часовня требовала самого изысканного убранства, самых лучших фресок. И тогда оба взмолились они, чтоб Господь даровал им возможность хоть одним глазком, хоть совсем ненадолго увидеть райские сады, чтобы потом запечатлеть увиденное на стенах часовни. Но Бог молчал. И они продолжали молить Его о чуде. Однажды ночью им явился ангел и сказал, что Господь услышал их мольбы. Но, к их удивлению, ангел стал отговаривать художников от их замысла, мол, созерцание Эдемских садов не поможет им, а только навредит. Как может навредить безупречная красота? - удивились художники и продолжали настаивать на своём. Тогда ангел подвёл их к дверям часовни. Вместо привычного двора мастера, к своему изумлению, художники узрели за порогом бескрайние поля и сады, где вечно царили весна и лето: на одних деревьях только распускались цветы, одевая кроны в бело-розовое кружево, а на других уже висели спелые плоды, ярче и ароматней самых прекрасных земных фруктов… Ещё увидели они всевозможных зверей и птиц: пёстрых барсов и огненных львов, тысячецветных павлинов и снежных лебедей, розовых как рассвет пеликанов и синих, как море, горлиц, золотых лисиц с лисенятами и чёрных, как грозовые тучи, вепрей, и множество других созданий, неведомых, невиданных… Ещё увидели они людей - праведников и святых, и кротких ангелов, исполненных неизъяснимой и невыразимой красоты... Когда пришло время вернуться, мастера просто открыли глаза и обнаружили, что лежат на полу часовни. Ни слова не говоря, они бросились к выходу и распахнули двери: тогда была ранняя весна - они увидели пустую землю, чёрную, ещё прихваченную морозом, голые деревья, тусклое серое небо… Всё это было так привычно и так непохоже на только что виденное ими... Первый с упоением принялся за работу, стал наносить рисунки на стену, но вскоре с ужасом отбросил уголь: нарисованные им цветы и птицы показались ему мерзкими жабами, лики ангелов и святых - безобразными лицами прокажённых. Он закрыл глаза, и перед его внутренним взором вновь возникли небесные сады во всём своём великолепии. Он открыл глаза: со стены на него глядели уроды и чудовища. Художник всё забелил и начал заново, потом ещё раз и ещё... Через несколько дней он оставил своё занятие и стал носить чёрную повязку на глазах, чтоб вид земного мира не нарушал созерцание Рая, но со временем понял, что это не помогает, что райский образ постепенно гаснет… Симон перевернул кочергой головни в очаге, подняв облачко искр. - Тогда, - продолжил он, - чтоб не растерять увиденное, чтоб вид земной жизни никогда уже не мешал ему, а ещё потому, что понял, что никогда не сможет запечатлеть увиденное, ибо небесная красота невыразима, и даже самое утончённое человеческое мастерство слишком грубо и кощунственно, - он выколол себе глаза. Его товарищ - второй художник - едва увидев ослеплённого беднягу, всё понял. Он и сам испытывал те же чувства. Как мог, он промыл раны товарища, закрыл его глаза повязкой и принялся за работу. Он не был ни талантливей, ни опытней своего друга. Едва он начал работать, ему тоже стало казаться, что его руки не слушаются его глаз и его разума и вместо прекрасных созданий рисуют чудовищ. Но он сказал себе, что это сродни солнечной слепоте: так чувствуешь себя, заходя в тёмный дом в летний полдень - некоторое время ты видишь лишь темноту вокруг, и лишь спустя некоторое время глаза начинают различать очертания предметов. Он рисовал то, что знал, то, что было ему знакомо; но каждому, кто видел потом его фрески, казалось, будто простые яблоки на деревьях отсвечивают золотом, а сливы налиты нездешней синью, будто голуби и агнцы белей полуденного солнца, а львы и розы пламенеют как костёр в ночи. В лицах святых и праведников люди узнавали своих друзей и родных, но им казалось, будто сквозь их внешний облик, как сквозь тусклое стекло, пробивается таинственный свет, тёплый и живой. Его архангелы были одеты словно знатные рыцари - в кольчуги, блестящие панцири и бархатные плащи, но были они изящней и грозней любого из рыцарей... Под конец рассказа голос Симона налился силой, и, когда он умолк, мастеру Томасу и Анне на мгновенье показалось, будто отзвучала торжественная музыка. Несколько минут все сидели молча, глядя на огонь в очаге, переживая последние отзвуки рассказа. Тишину нарушила Анна: - Ну, и в чём мораль этой истории? Один художник - слепой дурак - умер в нищете, а второй стал богатым и знаменитым? Симон усмехнулся и отрицательно покачал головой. - Никто не помнит их имён, - ответил за него Томас, - когда они умерли и где похоронены - неизвестно. Но ту часовню с фресками завтра я сам покажу тебе.