=========
День, тягучий и плавный, выходной, будто загустел, всё медленнее отмеряя минуты до долгожданного, спасающего от извечного нытья Моринаги сна. Выслушивать сбивчивые убеждения. Сверлить взглядом влюблено-умоляющее лицо. Когда это успело войти в привычку? А в голове одна за другой неоновыми лампочками – схемы. И самые проработанные и любимые уместились бы в сборник с лаконичным названием: «Тысяча способов скормить человеку яд, чтобы он ничего не заподозрил. Инструкция по применению в домашних условиях». – Я не заставляю Вас идти в храм, семпай! Но фестиваль Тори-но-ити – это ещё и замечательная выставка-ярмарка! Сувениры, вкусности… – Моринага! Я уже сказал – я никуда не поеду! Свой законный выходной я хочу провести дома! – Почему Вы не понимаете! Я просто хочу проводить с Вами больше времени! Будет весело. Пожалуйста, семпай! – Мне тебя и дома хватает по самое горло! Я уже сказал – нет! Сгинь! И дверь, безжалостный охранник, хлопнула перед самым носом, отгораживая, защищая, пряча. И пальцы уже привычно касаются холодной поверхности, скользя по каждой трещинке, по каждой шероховатости, вниз, к ледяному металлу ручки. Непослушная ладонь на мгновение замирает – и соскальзывает. Тецухиро лишь стоит напротив бездушной деревяшки, вслушиваясь в звуки гневного топота Соичи из угла в угол комнаты и яростную тираду, обещающую все мыслимые и немыслимые кары на голову навязчивого, приставучего, до скрежета зубов бесящего, мурашками по коже отдающегося, мозг в бесформенную массу сплавляющего, сухость во рту и слабость в коленях вызывающего… – Семпа-а-ай! Пожалуйста! Топот прекратился. Щелкнул замок. – Я бы и так не зашел, не стоило беспокоиться. Вот постоянно Вы так со мной! А я всего-то хотел съездить на фестиваль! Будто у меня всегда только скрытые мотивы! Тем более, там будет полным-полно народу, если Вы так переживаете, что я буду к Вам приставать! – Обиженный скулёж, только что в дверь не скребётся, как щенок. И бубнить, дуться, будто ребенок, что выпрашивает конфетку у строгих родителей – это уже вошло в привычку. А попытки сломить бешеный темперамент Тацуми, имеющие лишь два возможных исхода – проснуться на утро в одной постели или проснуться «в обществе» покрывающих тело синяков – это ещё одна плата за то ревущее в груди горькое чувство, что кроит сердце на тонкие нити, ими же и привязывая Моринагу к своему семпаю.=========
Звонком будильника прямиком в мозг врывается утро. Каждодневный ритуал: приветствие, посещение ванной и горячая чашка кофе, пока верный кохай готовит завтрак – приятная повседневность. Но не сегодня. Сегодня – угрюмый взгляд зеленых глаз, «дежурная» до омерзения, вымученная из одеревеневших мышц улыбка и ранний уход на работу, оставившие Соичи в недоумении. А на столе – два билета на самолет в Токио…=========
Напряжение звенящими струнами режет воздух лаборатории – рабочий процесс, на этот раз действительно только рабочий. И ни одного лишнего взгляда, ни одного двусмысленного жеста, ни одной улыбки или мягкого, полного приторно-сладкой нежности слова. Только лаконичное: «Да, семпай!», «Одну минуту, семпай!», «Вот, возьмите!» и тому подобные ничего не выражающие, пугающе-раздражающие фразы. – Моринага? Позвать из-за стола с препаратами, чтобы снова «споткнуться» о собственные мысли, поймав какой-то неправильный, будто искусственный взгляд. – Всё ещё злишься из-за фестиваля? А голос ворчливыми нотками пронизан, потому что бесит, потому что просто трясет от морального давления таким лицом. – Какого фестиваля? И голос нарочито спокойный, только губы чуть дрогнули. – Тори-но-ити. И первая вспышка эмоций за сегодняшний день – пробирка летит на пол, выскользнув из от удивления разжавшихся пальцев. Тонкий звон, лопающий барабанные перепонки в гробовой тишине лаборатории. Минутная заминка – и встреча взглядов. И молчание. – Так Вы?.. – Едем. Не пропадать же билетам.=========
Огромная толпа у храма Отори-дзиндзя. Ляпистая толпа в красочных национальных нарядах, веселый гомон тысяч голосов, нервное сопение рядом идущего Соичи и Моринага, восхищенно озирающийся по сторонам, как на буксире, тащащий упирающегося и бубнящего ругательства семпая сквозь толпу. Пёстрые палатки. Шум. Головокружительный калейдоскоп цветов и красок, сливающихся воедино, ослепляющих, заставляющих раствориться в общем веселье. – М-мори… Непривычно тихий голос и судорожная хватка на плече. Всего лишь коротко посмотреть в карие глаза – и, едва ли не подхватив на руки, вывести бледного Тацуми из кучи разномастного народа. – Вы в порядке, семпай? Получив слабый кивок, усадить на лестницу возле небольшого святилища. – Отдохните здесь, а я схожу и куплю нам кумадэ и чего-нибудь покушать, Вы не против? Снова короткий кивок от прикрывшего глаза семпая. Быстрым шагом направиться в сторону торговых рядов, даже не заметив фигуры, почти невесомо подкравшейся к задремавшему Тацуми.=========
Торопливо «проплывать» мимо ларьков, украшенных занавесками норэн и красно-белыми полосатыми тентами – и обратно, неся в руках украшенное амулетами и оберегами кумадэ, призванное хранить уют и благополучие в их с Соичи доме. Уж талисманы-то точно сработают, верно? Остановиться на мгновение у палатки с едой, купив лапшу с нашинкованной капустой и острым соусом, при этом бездарно упуская момент, когда буквально в нескольких метрах две небольших черных веревочки перекочевали из тонкой ладошки ослепительно красивой, нереальной, подобной видению девушки в протянутую руку вперившегося в незнакомку невидящим взглядом Тацуми.=========
– Тебя что-то тревожит? Теплый, звонкий, как колокольчик, голос ласкает слух вибрирующей мелодией. Подняв уставшие глаза на его источник, задохнуться от нахлынувших эмоций. Ореолом света окруженная, словно сотканная из тончайших шелковых нитей, переливчатым сиянием отзывающаяся в самую душу – девушка. Ярко-зеленая юката на тонкой, хрупкой фигурке, большие зеленые глаза, добротой озаряющие. И остается лишь отрицательно покачать головой, не в силах сопротивляться, теряя способность рационально мыслить. – Он любит тебя, ты же знаешь… Ты же тоже?.. Улыбка, нежная и как будто даже искренняя – и в бледной, словно из фарфора, ладони появляются два крохотных шарика, таких же белых, как кожа незнакомки. – Возьми… Пересохшие, будто омертвевшие губы размыкаются, выпустив на волю неуверенное: – Зачем?.. Смех искрится в её глазах, этот же смех эхом отдается в сознании, а красивые, изящные губы шепчут: – Одна ему – одна тебе. Носите. Они помогут. Поймешь потом. Непонимающий взгляд карих глаз – и вот уже в протянутую руку легли два тёмных шнурка, на которых белыми капельками застыли бусины. На шею и на запястье. – Так нужно, не отказывайся.=========
Слепящий образ растаял, будто спугнутый громким, грохотом после «звона» по ушам бьющим голосом Моринаги: – Семпай! Я вернулся! Как Вы себя чувствуете? Рассеянно посмотреть на раскрасневшегося, довольно улыбающегося парня, протянуть ему браслет, будто издалека услышав собственные слова: – Надень. Это подарок. Счастливый возглас и крепкие объятия. Никаких вопросов – слишком рад неожиданному сюрпризу. И через пару мгновений – бусина на запястье, как знак пусть не любви, но искренней симпатии от семпая. Ведь не зря же точно такая же «жемчужинка» сейчас покоится на шее Соичи. И только зеленый всполох на крыше святилища со звонким смехом растаял в прохладе осеннего вечера.=========
–Идемте на фейерверк? – Ага. – Семпай, с Вами всё в порядке? – Ага. – Потом в отель? – Ага. – Номер на двоих. – Ага. – Семпай!!! Повернувшись к Моринаге, нахмуриться до тонкой морщинки между бровями. – Чего разорался? Раздражаешь! – Вы странно себя ведете! Вы вообще слышали, что я говорил?! – Да нормально всё! Идем. Иначе через минут пятнадцать там будет не протолкнуться. Двинуться в сторону берега реки, чтобы оттуда уже насладиться красотой миллионов разноцветных огней, похожих на цветные бусинки… Бусинки… И рука, будто по собственному велению, касается крошечного шарика на черном шнурке на шее. Зачем? Какая разница! Но снять невозможно, да и нет желания. И только смутное беспокойство сбегает стайкой щекочущих мурашек по телу, «гусиной кожей» его покрывая.=========
– Семпай? Воркующий, тихий шепот, дрожью по телу прокатившись, заставляет напрячься. И губы слишком близко к щеке, не касаясь, но мутя рассудок. – М? – Могу я взять Вас за руку? И наваждение спадает, рассыпаясь на колкие кусочки. И руки сжимаются в кулаки, а голос сталью режет по ушам: – Ты совсем идиот?! Тут же люди! – Но ведь уже темно! – Нет! Тяжкий вздох – и утраченный интерес к творящемуся в небе цветному «безумию».=========
Не самый дорогой отель недалеко от центра Токио. Два одноместных номера. Моринага стоит у двери, опустив голову и разочарованно вздыхая. Соичи же, уверенно вставляя ключ в замок, кидает на Тецухиро немного виноватый, но гордо-непримиримый взгляд. – Ну, спокойной ночи? А голос дрожит, и в горле сухо. И вина – горьким ядом по венам… И нужно хоть что-то сделать. – С-спокойной ночи, семпай… – Сдавленный шепот, и вздох. И дверь поддается не сразу, будто оттягивая момент. Будто намекая, что осталось ещё что-то. Незавершенное. Нужное. Но крепкая ладонь сжимает ручку, надавливая, выпуская наружу темноту пустого номера. И ноги – свинцом, к полу пригвожденные. И глаза – влажные, обидой наполненные. И губы – тонкой линией. – Эй, Моринага? Секунда – и горячая ладонь в прохладной ладони. А взгляд затравленный, решимостью сочащийся. Ослепительная вспышка – и губы на чужих губах, и пальцы, требовательно, в темных волосах. И наваждение, со стоном хриплым в стену впечатывающее два сплетенных в жгучие объятия тела. И в тишине коридора – одно дыхание на двоих. И резинка, повинуясь, скользит со светлых прядей, рассыпая локоны по вздрагивающим от желания, от бесконтрольного, горячего, горько-соленого возбуждения плечам. –М-мори… Сипло, еле слышно, умоляюще… И рука – к паху, лаская сквозь ткань, дразня. И ртом ловить стоны, на вскрики срывающиеся. И лишь услышав чьи-то шаги, отскочить, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. – Что за?.. Похоть в карих глазах сменяется осознанием. Желание – в злость. Возбуждение – яростным кулаком в растерянно-улыбающееся лицо. – Ты что себе позволяешь, скотина?! – Криком стены сотрясать в попытке переложить вину, отвести от себя малейшее подозрение. – Совсем уже остатки совести потерял? Вскочить в номер, громко хлопнув дверью. И сползти по стене, и сжать голову руками, и одними губами беззвучно прошептать, глядя на идеально вылизанную уборщиками поверхность пола: «Почему?» И снова рука тянется к ремешку, к раскаленной, жгущей даже через футболку, белой, как снег, бусинке. Понимание – до боли, жгутом стягивающее грудь. Не может быть…=========
Яростно рыча, пытаться содрать с себя «украшение». Безрезультатно. Обреченно взвыть, дергая узел – никак. Пересилив себя, выскочить из номера и подбежать к соседней двери. Секундное раздумье, шаг назад – и с громким «Моринага!» влететь в чужую, будто специально незапертую спальню. И застать дрожащими пальцами теребящего слабо светящийся браслет Тецухиро. – Ты!.. – Семпай, помогите! – Просящий, виноватый взгляд. – Не могу снять… Жжётся!=========
Тщетные попытки, пальцы, обжигающиеся о пылающие жаром, светящиеся пульсирующей, яркой белизной бусины. Неловкое касание чужих рук – и слепит, красной пеленой глаза застилая, бросая в объятия друг к другу. И нельзя же пахнуть столь непозволительно, столь терпко и маняще. Нельзя, но запах забивается в ноздри едким дымом, мешая вздохнуть, а солоноватый вкус его пота щиплет язык. И по коже мурашки бешеной ватагой, обезумевшей стаей… От каждого прикосновения, царапающе-нежного, бархатно-грубого, выгибаться дугой, навстречу его губам, при этом кусая собственные. И ни одного отрицания, словно тонет любое «Нет» в бесконечном, страстном и требовательном «Да». В том «Да», которое сейчас нависает, покрывая поцелуями каждый миллиметр вздрагивающего, взмокшего, отзывчивого тела. И оба – оголенными проводами сплетаясь, разрядами и искрами рассыпая по комнате страсть, разливая её волнами, плавя ею загустевший от жары воздух… И кажется, ещё всего одно касание – и прошибет током до самых внутренностей… И снова по кругу, без остановки, без сожалений, без колебаний. И тишина «лопается» от первого болезненно-сладкого вскрика, и в воздухе звенит надрывным стоном: «Мори...» Зелень мелькает за окном, и тихий, полный радостного предвкушения смех вплетается в пошлые звуки взаимной любви, как раз в тот момент, когда с губ Соичи на отчаянное «Семпай, Вы меня любите?» вырывается шепотом, на грани слышимости: «Да…» Вспышка – и бусины гаснут…=========
– Семпай, с добрым утром! – Тёплый поцелуй в плечо. – Доброе… – Сонно. Внезапно вспомнив, замереть. И резко вскочить, запутавшись в одеяле, бесформенной массой свалившись на пол у кровати. И прятать лицо, с топотом скрываясь в ванной. И оба знают, оба понимают, оба помнят.=========
Неловкое молчание за завтраком. Молчание по дороге в аэропорт. Молчание в такси. Молчание дома. Молчание, давящее на уши, черт бы его побрал! – Семпай, нам нужно поговорить… О чем поговорить? Свалить всё на бусины, происхождение которых Тацуми и сам не помнит? Или признаться, что действительно, на самом деле, всей душой?.. Нет. Этого точно нельзя. А посему – топот до спальни, яростно хлопнувшая дверь и уже ставший своего рода сигналом к окончанию разговора щелчок замка.=========
Сквозь сон хрустально-мелодичным голосом шепот: – Ты бусины снимешь только тогда, когда признаешь… осознаешь… откроешься… В холодном поту проснувшись посреди ночи, испуганно сжаться, прогоняя всё ещё звенящую в ушах слуховую галлюцинацию. А если – правда? А если только так? Но завтра. Всё завтра. А утром ноги сами собой несут к его спальне. И рука, будь она трижды проклята, стучит в дверь, открывшуюся незамедлительно. Ждал. Безапелляционно: – Надо поговорить… И снова тянуть время, словно оно резиновое, словно и некуда торопиться. Сначала на работу, говоря ни о чём. Потом в магазин, говоря ни о чём. И домой, не произнося ни слова. Почти идеально, но вечерняя тишина квартиры навевает мысли о предстоящем, дрожью в руках отзывающемся разговоре.=========
Он верит в мистику. Ты – ни капли. Он оправдывает тебя, давая тебе же самому отгородиться, защититься от сказанного – но мозг учёного отрицает, не понимает, не приемлет. И спотыкаются доводы о боль, что плещется в его глазах. Он хочет верить. Ты – нет. И всё же, опасаясь, не касаешься. Лишь смотришь, взглядом ощупывая, на браслет на его запястье. – Мне приснилось… И с полной уверенностью в бредовости собственных слов – рассказываешь. – Значит, они навсегда. – Он всегда всё знает. – Очевидно. – Вздыхаешь. И он с лукавой искрой во взгляде касается твоей ладони. И вспышка, но слабее предыдущей. И вместо вожделения – лишь тепло в светло-карих глазах. И тонкая кисть ответным касанием передает нежность, скользит вверх по его руке, плечу, шее, зарываясь в густые тёмные пряди, притягивая. И затяжной, тягуче-сладкий, как расплавленный сахар, поцелуй. И слова теряют ценность и смысл. Всё и так ясно…=========
При свете лампы, полумрак озаряющей золотистыми разводами на светло-зеленых стенах, лежать, неловко, боясь потревожить едва смежившего веки после изнурительно-долгой, выматывающе-яркой и перевернувшей весь мир вверх тормашками поездки, Соичи. Укрыть краешком одеяла, как бы невзначай коснувшись маленькой, белым пятнышком зависшей на черном шнурке бусинки. И пальцы – совсем не зря – скользнули по тонкой нежной коже, тут же покрывшейся крошечными искренними мурашками. И лишь поняв, что любимый крепко спит, уснуть самому, так и не сняв бусины. Не желая знать, снимутся ли…