"Мост через Ханган"

В один момент мир просто схлопнулся. Так иногда бывает, если ты - полный неудачник. Все настройки в жизни меняются и, остается только надеяться, что когда долетишь до дна, приложит не слишком сильно, а там уже мироздание способно на что угодно. Оставить без образования, например. Закинуть за сотни километров от дома. Заселить нового соседа. Дом старый, жилье дешевое, соседи не дай босс: наркоман сверху, проститутка этажом ниже, итальянская семья с тринадцатью детьми за одной стенкой и вот теперь белобрысоголовый музыкант - за другой. А у Джина в пекарне еще три недели работы по две смены через день. У него бесконечно кружится голова и ломит затылок глухой болью. По вечерам, пока нехотя заталкивает в себя еду, его тошнит и трясет мелким ознобом. А потом иногда еще и рвет. Джин ненавидит этот период своей жизни и не уверен, что когда-то будет другой. Пашет сутками и отправляет деньги матери. Так и не смог ей сказать, что болен, что Сана ушла, потому что болен, и эти деньги теперь очень нужны самому. Если бы не мама, он все решил бы еще тогда, на мосту через Ханган. Но. На прохладной подушке голова болит будто меньше. Джин почти заставляет себя уснуть - лишь бы не думать, не жалеть себя. И вот тут появляется музыка. Словно ядовитый газ сочится в комнату из всех щелей: тягучая, почти заунывная. Она пролезает сквозь уши в джинову голову и разрывает на мелкие ошметки нервные волокна. Такая глубокая, в ней столько не самого чувства, но тоски по чувству, что Джин не справляется. На глазах выступают слезы. И он снова не спит до самого утра. А потом решает поговорить с причиной и первым делом шарахается от протянутой навстречу ладони. - Ким Намджун. - Что? Ах, да. Извините. Он совершенно не помнит, сколько миллионов лет прошло с тех пор, когда кто-то при знакомстве пожимал ему руку. Когда он вообще знакомился с кем-то в последний раз? Извиняется и думает, что упускает из виду еще что-то важное, на всякий случай возвращаясь к безопасному, к теме визита. - Ваша музыка мешает. - А ты? – начисто игнорируя старательное возмущение, интересуется сосед. - Что? - Имя. У тебя оно есть? – усмехается он, и вот только теперь становится понятно, что такое важное упустилось. Люди говорят свои имена, когда знакомятся. Оказывается, об этом тоже можно забыть. - Джин. Ким СокДжин. - Как Бонд, прямо, - со смехом восхищается белобрысый. – Джеймс Бонд. - Я про музыку, - не сдается Джин. Очень сложно высказывать претензии кому-то с таким беззаботным выражением лица. - Могла бы она быть не такой громкой? - Нет, - мотает головой упрямо улыбающийся собеседник. – Она не могла бы. Я точно знаю - я пишу ее. Тебе не нравится моя музыка? Джин теряется. Злится, понимая, что проиграл, и говорит в ответ несусветную хуйню: - У меня вообще на музыку аллергия. Я чешусь! Ровно с этой точки сюрпризы от вселенского дна набирают обороты. Намджун играет с утра до вечера, Джин бегает в администрацию округа писать жалобы. Намджун платит штрафы за нарушение общественного порядка и продолжает играть, а попадаясь на лестнице, здоровается все с той же дурацкой улыбкой. Джин не помнит, когда в последний раз нормально спал. Хочется поскорее избавиться то ли от навязчивой музыки, то ли от чего-то другого, что все настойчивей раскачивает привычную его жизнь. Снова препаршиво и голова кружится теперь уже, кажется, от этих вливаний несусветного бодряка из-за стены. Все это нервирует, расшатывает и без того хлипкие, но до сего дня относительно стабильные, опоры джинового персонального дна. Он упорно пишет заявление теперь в полицейский участок. Узнает, что за него Намджуну положен срок - трое суток. И три дня все равно не спит, теперь уже в полной тишине. Будет ли тот играть после этих радикальных мер? Будет ли здороваться? А может, и вовсе уедет. Намджун распространяет вокруг себя что-то неправильное. Зачем эти чертовы улыбки? Разве он слеп и не видит, что это за место, куда он попал? Здесь никто не может позволить себе беззаботность. Но Намджун никуда не уезжает. Он возвращается и все становится, как было. Словно не понимает ни слов, ни намеков, ни действий. Джин не знает, рад этому или нет. Новая жалоба отправит раздражающего музыканта в тюрьму уже на пятнадцать суток. Поэтому он просто идет и уже, наверное, даже не ругаться. - Привет, Ким СокДжин, я вернулся, - распахивая дверь, сообщает белобрысый и улыбается все-таки иронично, но так искренне, будто и вправду рад видеть вечно хмурого соседа. - Твоя музыка слишком громкая, я устал повторять… - Чай будешь? – перебивает Намджун и уходит куда-то вглубь своего жилища. – Хреново выглядишь, траванулся, что ли? Джин не успевает разбираться в столь стремительно меняющихся обстоятельствах и зачарованно следует за неожиданно гостеприимной проблемой. И, кажется, он уже давно хотел увидеть квартиру, по каким-то причинам настолько притягивающую Ким Намджуна, что тот даже готов чередовать ее с тюремной камерой местного отделения полиции. Он осторожно осматривается по сторонам, чувствуя, как от напряжения громко стучит сердце. Тут, конечно, настоящая помойка. Повсюду листы нот и текста. Одежда и дорогущие наушники в прихожей на полу. Что-то похожее на партитуру, прилипшее к оберткам от еды. Куча проводов обвивает ножки стула и широкой софы. И полное ощущение, что все это тоже как-то движется и живет. Все это светится так же ярко и проникает сразу так же глубоко, как чертова паранормальная намджунова улыбка. Кажется, здесь даже пахнет музыкой. На маленькой кухне Намджун зачем-то долго извиняется за то, что отсутствует чай - он сам пьет только кофе. Или пиво. Или что-то еще крепче. Он много говорит и складывает на стол имбирные печенья, соленую рыбу и банки консервированного супа из ростков фасоли. У Джина раньше было много друзей. Он часто бывал в их домах: ужинал, вежливо говорил с их родителями – чувствовал себя вполне комфортно. Но сейчас полное ощущение, что это другая, может, страна или вообще – планета. Он совершенно сбит с толку и только мелкими глотками пьет горячий кофе, ощущая горечь поступающей рвоты. Открытость Намджуна пугает и настораживает. Зачем ему это? Но отчего-то очень уютно быть здесь. И вот только сейчас по-настоящему неловко за проблемы с полицией, которые он организовал, хотя сам пострадавший об этом молчит. Остается только про себя его за это благодарить. Хрен с ней, с громкой музыкой. Джин сколько может растягивает момент общения. Долго терпит, сглатывая вязкую слюну, стараясь дышать ровнее и глубже. Но потом еле успевает добежать до туалета, зажимая рот обеими руками. Так обидно и стыдно. Он так жалок. Он все испортил. Намджун подает стакан воды и полотенце. - Что за херня с тобой творится? - Аллергия на музыку. - Пиздеж это. Я весь интернет перерыл, не бывает такого. - Зачем? - Откуда я знаю. Джина колотит, как будто у него жар. Жара нет, температура только все падает. От пола тянет сырым сквозняком, и он думает, надо бы встать, иначе еще простудится. А Намджун вдруг обнимает, притягивает к себе и прижимает крепко. - Ничего. Не дрейфь. Вылезем. Ровно с этого момента Джин совершенно перестает понимать, что происходит. Прощается, теперь напротив стараясь быстрее уйти, неловко спотыкается о порог. А потом, когда выходит в подъезд, долго слушает в темноте свое сбитое дыхание, трет о шуршащую ткань джинсов влажные ладони. Вокруг толкаются другие звуки. Громко ругаются соседи снизу, слышно плач ребенка и визгливый пьяный смех. Во рту кислый привкус рвоты и кофе. И почему-то именно сейчас очень хочется жить. В пять утра еще совсем темно. Джин с трудом открывает глаза и садится на жестком футоне. Стыдно признаться даже себе, как сильно он завидует Намджуну. В такие моменты особенно. Ледяная вода в умывальнике не бодрит, а промораживает до самых костей. На завтрак осталось две горсти риса и кусок черствого сыра. У Джина тяжелая голова и неподнимающиеся ноги, от утренней влаги окончательно превращающиеся в чугунные гири. На проходной он долго ищет пропуск и старается не наклоняться очень низко, боясь нового приступа головной боли. - Спасибо, сынок. Я получила деньги, теперь куплю все, что нужно. Вот бы тебе никогда не узнать такую муку. Я буду молиться, чтобы тебе не пришлось. Привет Сане. Она милая девушка. Джин слушает в трубке ее взволнованный голос. Молчит и в этот раз тоже. Разве станет ей легче, если узнает, что молитвы опоздали? Но по-настоящему все усложняется на следующий день, когда сосед заявляется прямо с утра. Он не задерживается на пороге, сразу пролетая в квартиру, а потом пихает в джинову ладонь отрывок блокнотного листка. - Короче, вот. Смотри. Это офигенный врач, - поясняет Намджун. - Он тебя в секунду вылечит от чего угодно. Даже если это марсианская лихорадка. Я тут просто подумал… - неловко улыбается он. Джин кивает и, наверное, тоже улыбается. Хочется все это прекратить, но он, кажется, еще и благодарит. А закрыв дверь, комкает листок в маленький бумажный шарик. Намджун – проблема. Намджун мешает. Делает вид, что невыносимые уже, казалось бы, привычные «прелести» жизни на дне решаемы, заставляет хотеть почти нереальных к осуществлению перемен. Нужно что-то делать. К вечеру появляются еще рецепты травяных отваров из интернета и названия витаминов. Адреса "самых лучших и реально крутых" санаториев, где можно пройти лечение и отдохнуть. У Намджуна новая куртка и кеды, такие белые, что больно смотреть. Он много говорит и поет. Нюхает джиновы волосы и расхваливает теплый запах выпечки от них, как будто они давно прошли стадию, когда прикосновения - норма. Намджун приносит к нему свой ноутбук и пачку рыбных сухариков. - Че у тебя жрать вечно нечего? Ты на диете? Мне не надо, наоборот набрал бы пару кило. Родители задолбали. Даже в этой дыре лучше, чем с ними. У меня по три песни готовых в неделю, я нефигово зарабатываю сам. Но должен отпрашиваться, чтобы пойти в клуб с друзьями. Не пиздец ли? А ты здесь как оказался? Тоже тип побег из курятника? - Я приехал из-за университета... - О. Учишься? - Нет. - Да, я тоже бросил. Думаю, это нахрен не нужно. Давай, замутим тебе врача и вечером сходим в одно охрененное место. Типа клуб для своих. Или по магазинам? Я тя, конечно, не критикую, но где ты взял эти кроссовки? Достались от прадеда? Джин молчит, а новому приятелю, похоже, и не принципиально слышать какие-то ответы. Он смеется, строит планы на вечер и на выходные. Пишет ровным почерком названия и номера телефонов клиник, в которые они обязательно поедут, если не поможет супер-врач. Джин слушает и даже позволяет себе ненадолго поверить. И у него нет ни одной идеи насчет того, зачем все это нужно хоть кому-то из них. У него не оказывается и чая, и они запивают соленые рыбные сухарики кипятком. Намджуну нравится, необычно. Все это похоже на кадры из молодежных фильмов: весело и беззаботно, несмотря ни на что. Заканчивается, правда, ближе к реальности. Джин долго тяжело дышит, стараясь не очень громко и не заметно. А потом почти падает, сжимая ладонями голову. - Что это? Эта хрень твоя? Нет? Другое? Намджун откидывает ноутбук, попутно разливая воду на клавиатуру и одеяло под ней. Он подползает к скрутившемуся в клубок Джину, панически оглядывая сжатые до бела пальцы в прядях темных волос, крепко зажмуренные глаза, рот, сведенный гримасой боли. - Эй, что мне делать, а? Что я должен сделать, чтобы помочь? Таблетки? Капли? Уколы или что там? Позвонить твоему врачу? Он вскакивает на ноги, оглядываясь по сторонам. Футон, тумбочка возле окна. Пустая. Шкаф. Дверцы падают и заваливаются на бок, повисая на петлях. Внутри паутина и пыль. Кухня: стол, пара стульев, холодильник. В нем коробка с горстью риса на дне. Намджун останавливается и совершенно шокировано оглядывается вокруг еще раз. Будто впервые видит вокруг пустоту и ободранные стены, потертый линолеум на полу. - Ничего нет, - озвучивает он мысль, медленно возвращаясь. - У тебя нет таблеток, да? Я нихрена ничем не могу помочь. Намджун остается до самой темноты. Сидит рядом, жует губы, серьезный и задумчивый, когда дыхание Джина постепенно выравнивается и руки расслабленно падают по сторонам от лица. И только тогда уходит. Прикрывает входную дверь и очень долго стоит в подъезде, словно решая про себя что-то важное. С того дня Джин больше не слышит музыки. И ночью, и вечером, когда он приходит с работы, квартира тонет в тишине. Слышно, как с усталым шелестом отлетающей штукатурки осаживается старый дом. И как ругается с очередным клиентом ярко накрашенная и пьяная в жопу проститутка, что живет этажом ниже. Громко ревет мотор раздолбаной машины, которую недавно пригнал отец многодетного семейства. А музыки больше нет. И пустота вокруг будто больше, гуще. Джин мается, ругает себя, что не взял его номер, и даже раз сам заходит к Намджуну. Стучит в деревянную дверь и чутко прислушивается к безмолвию с другой стороны. Не то чтобы ему очень нужен был Намджун, просто привыкшая, видно, к музыке тишина больше не обнимает, а душит. И не дают покоя вопросы. Однажды, через неделю или около того, он видит из окна огромный блестящий автомобиль и нарядных людей рядом. Намджун среди них выглядит своим. Что-то оживленно рассказывает, широко размахивая руками. У него очень странный голос, как будто кто-то водит кончиками пальцев изнутри слухового прохода. И слишком звонкий и счастливый смех. Джин чувствует себя вором, подсматривающим за богатыми людьми. Хреново себя чувствует, если честно, но не отходит от окна. Хочется смотреть. Или спуститься к ним. Намджун говорил про клуб для своих. Может это он и есть, клуб - эти люди? Он же приглашал пойти вместе. На секунду хочется тоже стать частью той блестящей золотыми украшениями толпы. Стоять рядом с лоснящимся полировкой автомобилем, наслаждаясь сытым урчанием мощного мотора и исходящим от него теплом. Смеяться. Говорить с Намджуном. Точнее слушать его истории и планы, где для Джина тоже есть место. А еще нужно спросить, почему он больше не играет; где пропадает все это время. Почему не приходит. Джин делает шаг назад. Делает вдох. Почему нет? Рывком разворачивается и, миновав комнату и коридор, спешит вниз по лестнице. В подъезде темно. Он спотыкается о ступени, шлепая ладонью по шершавой от штукатурки стене. Всего три этажа. Скрипучие деревянные ступени прогибаются под ногами и жалобно стонут. Джин почти вторит им, когда кроссовок цепляется за неполированный расщеп деревянных перил. Он приземляется на колени и успевает выставить руки - не получает серьезных повреждений. Только подошва теперь оторвана до самой середины. Смех очень близко. Джин поднимает голову и сквозь отросшую челку видит Намджуна. - Что я делаю? Похоже, я сошел с ума. Напрочь свихнулся. И, поднимаясь, выходит из подъезда, нелепо пришлепывая разорванным кроссовком. Все это время он почти летел. Ощущал такой невероятный подъем, словно покидает насовсем эту пыльную дыру и направляется, как минимум, в рай. Да, он, похоже, и вправду свихнулся, потому что, уже понимая, что очень ошибся, все равно подходит, за несколько шагов ощущая сладковатый парфюм и запах алкоголя. - Привет, - говорит, и все оборачиваются и смотрят с недоумением. Смотрят на Намджуна. Что он здесь делает? Джин замирает, пытаясь придумать ответ на вопрос, который он не предусмотрел. О котором он забыл побеспокоиться. И снова сердце стучит в груди сумасшедшим тамтамом. - О, Ким Намджун! Это твой новый друг? - Он местный? - Круто, чувак! Ты даже в этой помойке успел завести связи! И ощущение будто дали пощечину. Но не от слов - он слышал в свой адрес и хуже – а от, похоже, брезгливости на лице Намджуна. - Ты что-то хотел? И Джин, конечно, в ответ говорит очередную несусветную хуйню: - Там, в магазин, хомяков привезли... Хотел взять одного. - Ну-ну, - кивает Намджун и отворачивается. - Тогда иди. - Да, пойду. Доля секунды, чтобы развернуться и пойти. Чтобы кое-как начать дышать и сдерживать то, что сейчас творится внутри. В спину толкает хохот. Они еще выкрикивают какие-то слова, не разобрать. И очень хочется быстрее дойти до подъезда. Спрятаться. Он как-то умудряется добраться до второго этажа, толком ничего перед собой не видя. - Зачем я так сказал?! Почему смог придумать только это?! Затылок разрывается болью, волнами накатывает дрожь. Неловко опускаясь на колени, Джин хватается за перила скользкими от пота руками и прислоняется лбом. Глаза нестерпимо щиплет от стекающей с висков испарины. Вся его жизнь представляется одним большим провальным проектом. Что-то не рассчитал создатель при его рождении, и все, случившееся вслед за ним, являет собой череду бесконечных неудач. Он мог бы уже жениться. Мог быть на последнем курсе университета. Или учиться в заведении попроще и работать вместе с друзьями в одном из тех мест, про которые потом приятно и смешно вспомнить в старости. Или, на худой конец, Джин совершенно точно мог бы не быть таким придурком. С чего он взял, что может вот так подойти? Машина эта. Люди эти. Клуб. Даже сейчас еще очень стыдно. Словно он до сих пор стоит перед ними: растерянный, в испорченной обуви и заношенной одежде. Нищий и странный. Ничтожество Ким СокДжин. - Эй. Вставай и пиздуй отсюда. Сам. Я тебя не понесу... Ты слышишь меня?! Скоро так на улице валяться начнешь? Поднимайся, кому говорю! Блядь... Тяжелый какой... Сука... - Мне очень больно, - шепчет Джин или ему только кажется, что он что-то шепчет. - Слишком плохо... - Заткнись нахрен, - перебивает Намджун. - Не хочу слышать. Да, вся проблема в том, что он успел размечтаться. Наслушаться намджуновых россказней и поверить. Даже отложил немного денег на новые кроссовки. Потом, правда, отдал их домовладельцу за жилье. Но пусть недолго, это было приятно - думать, что он на самом деле сможет их купить. Такие же белые, как у Намджуна, скрипящие от новизны и пахнущие кожей. Они могли бы поехать в тот клуб или просто шататься по улицам. Джин знает много смешных историй и, в общем, он хороший собеседник. Намджуну, наверняка, было бы с ним очень весело. Если бы Намджун захотел. Свет из окна серый. В блеклых косых его лучах сухо опадает пыль, будто перхоть с седых волос. Джину видно только краешек окна и выцветший рисунок на заскорузлом пледе, потрескавшемся от времени, напоминающем засохшую вафлю. Еще он чувствует запах. Это нечастое удовольствие. С тех пор, как в мозгу появилась проблема, обоняния почти нет. Сейчас в ноздри пробивается уютный запах кофейных зерен. Он всегда стоял по утрам в их доме, густой и крепкий, когда отец еще был жив. Тогда это успокаивало. Что может означать этот запах теперь, Джин не знает. - Проснулся? Я думал, так и откинешься. Вопрос не звучит неожиданно, но он все равно вздрагивает. С трудом поднимает голову и, опираясь на слабые, подрагивающие руки, садится. Намджун сосредоточенно - или скорее демонстративно - смотрит в экран ноутбука. На нем вчерашняя крутая одежда, совсем не подходящая для пачкающего серой бетонной пылью пола. - Ты был здесь? - голос звучит отчего-то ниже, чем обычно, как при ангине. Он пытается прочистить горло, но это не проходит, и новый вопрос снова звучит так, будто сильно простыл. - Почему? - Потому что я - нормальный, - сухо доносится в ответ. - Я не могу просто оставить даже такого, как ты. - Благодетель, - огрызается Джин, но вместо злости ощущает обиду. И иррациональное чувство вины. - Я тащил тебя сюда, так что вместо сраного сарказма, мог бы и поблагодарить. - Благодарю, - забыв, что Намджун на него не смотрит, он кивает на дверь. - А теперь уходи. Если немного сдавить пальцами виски, становится легче. Сейчас вдруг оказывается очень важным вспомнить. Что могло все так поменять? Приступ? Его болезнь? Почему это вообще должно быть важно? Происходящее кажется полным бредом, вот сейчас сосед засмеется и скажет, что все шутка. Но ничего этого не происходит. Несмотря на достаточно четкое указание убираться, Намджун продолжает сидеть в той же позе у стены, будто не слышал. И хотя меньше всего на свете Джину хочется, чтобы он ушел, сидеть так, в звенящей безумной тишине, невыносимо. - Почему ты не уходишь?! - повышает он тон. – Разве ты не сказал, что тебе противно?! - Тебя удивляет мое отношение? - Намджун саркастически приподнимает бровь и неприятно улыбается. Наконец, поднимает взгляд. - Посмотри, на что ты похож. Ты выглядишь, как бродяга. Я, может, должен вступить в твой фанклуб за это? - Я тебя не понимаю, - морщится Джин. - Ну конечно, ты ни хуя не понимаешь. Меня, знаешь, только бесит, что я сразу не въехал. Я тебе, правда, помочь пытался, прикинь? - невесело усмехается Намджун и смотрит снова с той же брезгливостью, что и тогда у машины. - Что это, лучше скажи. Так. Для интереса. Элис? Энджи? Бэби ти? Си энд эм? Только без исповедей и тем более проповедей. Мне не надо этого дерьма от тебя, ясно? Только не от тебя. Ну же. Кристалл? Малышка кристалл, да? Джин хмурится и облизывает пересохшие губы. Ноздри Намджуна подрагивают от гнева. А еще кажется, что он того и гляди заплачет. И это совершенно сбивает с толку. - На каком языке ты говоришь? - Блядь, - напряжение выходит беззвучным смехом, таким горьким, что рот Намджуна все-таки кривится все в том же гибриде между злостью и попыткой не зареветь. Он, вероятно, выбирает первое и медленно встает, начиная снова говорить негромко. Правда, недолго. - Хочешь, чтобы я сам подвел к ответу? Думаешь, я все еще могу ошибаться на твой счет? Я ненавижу, когда мне пиздят, понял?! Ты уже один раз меня наебал и, если попробуешь снова, я тебя убью нахер прямо здесь! Я же долбаный эмоушнл джанки, ты знал об этом? Я - творец! Я целую жизнь искал образ не для того, чтобы писать похоронные марши! Джин чувствует себя гостем на приватной вечеринке для умалишенных. Чем больше Намджун пытается объяснить, тем больше он запутывается в лабиринтах незнакомых слов. Он не знает, почему еще не свалился с каким-нибудь очередным приступом. Хотя и колотит его так же сильно, как и Намджуна, застывшего в паре метров рядом. Смотреть на него жутковато. И Джин понятия не имеет, зачем ему вообще все это нужно, но все равно кивает. - Я скажу тебе правду. - Ты говорил, что болен, так? - Да. - Я нашел врача для тебя. Ты был у него? - Нет. - Звонил, пробовал записаться на прием? - Нет. - Витамины и чертовы отвары, которые нашел. Чем ты из этого воспользовался? - Ничем из этого. - Мы не виделись неделю. Здесь, - Намджун указывает на приколотый к тумбочке лист, исписанный ровными строчками, - те места, где могут помочь даже безнадежно больным. В какое из них ты обратился? - Ни в одно. - Тогда, может, тебе нравится твое положение? Оно тебя устраивает? - Нет. - Но ты просто живешь вот так. Ты не собираешься избавиться от этой хуйни? Почему ты молчишь?! - Я не уверен... Не знаю, какой ответ будет подходящим. "Собираться что-то делать" - это предполагает действия. Но я только очень хотел бы. - Хотел... – издевательски кивает Намджун. - Тогда почему в твоем доме нет лекарств? В аптечке моей матери колес хватит на весь Сеул, но у нее просто крапивница. Там есть инъекции и ебаная тонна каких-то присыпок. Мой дед живет, блядь, как в аптечном киоске! Он стар и ему постоянно приходится что-то жрать, чтобы жить! Люди, которые хотят - имеют, черт возьми! Так объясни мне, Ким СокДжин, какого хуя с тобой происходит? Что с тобой не так? - Думаешь, я намеренно ничего не делаю? – снова хмурится Джин. - Ты должен отвечать, а не задавать вопросы! Я и так трачу на тебя время. Я много раз видел подобное и обещал себе, что никогда не стану барахтаться в этом дерьме с кем бы то ни было. Но разве мог я знать, что из всех людей на свете мне попадешься именно ты. Почему в твоем доме нет ни одного препарата, если ты болен? - У меня нет денег, чтобы купить то, что поможет. - Ты обещал мне не врать! - Ким Намджун, ты слепой?! Посмотри вокруг! То, что ты видишь, разве похоже на жилье обеспеченного человека?! Ты решил поиздеваться надо мной?! - Это похоже на дом, откуда вынесли и продали даже самую мелочь, ясно?! На что ты тратишь деньги, которые зарабатываешь? У тебя же нет нихрена! Я сначала думал, ты из этих, буддистов или как там, аскетов. Думал, тебе просто похуй на всю эту шелуху. Но ты же подыхаешь, это очевидно, так какого хуя?! Я за пару недель могу заработать себе на машину, а ты не можешь купить сраные таблетки? Или скорее покупаешь совсем другие таблетки, да? - Кто из нас сумасшедший? Ты говоришь со мной так, будто я виноват, а я оправдываюсь, словно виноват перед тобой! - Да, ты виноват! Кто еще?! - Это просто генетика! Это можно исправить...но... - Джин беспомощно качает головой, пытаясь найти подходящие слова. - Сейчас я не могу, не получается. Моя мама... Ты говоришь о своей, но лекарства... Я просто выбрал ее, понимаешь ты? Лечение для нее и для меня стоит одинаково, я выбрал ее! - Твоя мать - наркоманка? - морщится Намджун. - Наркоманка? П...причем... Фух... подожди, мне хреново что-то... Я запутался совсем. Подожди... Джин больше не может смотреть на своего обвинителя, в чем бы он там не обвинял. Картинка перед глазами то гаснет, то вспыхивает, ослепляя, и раскачивается, словно ровно под полом начинается штормящее море. Он опускает голову и крепко сжимает пальцами плед на коленях. Рот полон слюны и кислого желудочного сока. Остается только дышать открытым ртом, глубоко и медленно. - Блядь, я и сам с тобой запутался, - тяжело выдыхает Намджун и присаживается на корточки, мрачно разглядывая бледного, как, правда, настоящий труп, собеседника. - Что с твоей матерью? - Это... опухоль в голове. Небольшая. Все не так плохо, она принимает лекарства и скоро поправится. Мне нужно лечь... Немного растерянно Намджун прихватывает его за плечи и помогает опуститься на жесткий футон. - В твоей голове тоже опухоль...? В мозгу Джина всплывают и лопаются пузырьки. В нем плещутся и поют русалки и длинными спиралями свиваются слова. Намджун принес сильное обезболивающее и теперь настороженно ждет, когда наркоман Ким СокДжин захочет съесть весь пузырек целиком. Вместе с пузырьком. Но он только лежит и даже не начинает ничего такого хотеть. Стандартная разовая доза сделала его совсем пьяным. Когда Джин открывает глаза в первый раз, Намджуна еще нет. Становится страшно, что и не будет никогда больше. Становится спокойно, что никогда не будет. Что поменяет в его жизни проблема Ким Намджун? Можно продолжать так, как было до. И это весьма сомнительное утешение, но по крайней мере можно будет рассчитывать на тишину. Джин думает об этом очень старательно и вновь проваливается в сон. А потом Намджун все-таки приходит. Он снова говорит о зависимости и угрожает убить Джина самостоятельно, если тот соврал про диагноз. Но Джин и не против. Может, правда, пусть лучше он? Намджун все равно еще много раз переспрашивает, и тогда начинает казаться, что "опухоль" теперь его не успокаивает, а пугает, наверное, еще больше. - Я ехал по городу злой, как пиздец. Свалил от предков, но оказалось, что хозяйка квартиры, в которой я жил, все им докладывала. Мать любит все контролировать, а меня это просто выводит из себя. Я услышал их разговор по телефону и сразу смотался, даже вещи не стал забирать. А ты стоял на мосту через Ханган. - Ты видел меня? - Подумал, прыгнешь. Я сам собирался, а ты стоял очень долго. Я хотел, чтобы никого не было, но пока ждал, что ты свалишь, замерз и пошел пожрать и, в общем, передумал. - Это было глупо с твоей стороны. - Передумать? - Твоя жизнь хорошая, ты должен быть благодарен за нее. - Да знаю. Просто бесит иногда. И, в общем... Я хотел сказать, что сейчас испытываю что-то такое тоже. - Тебя что-то выводит из себя? - Не, я про другое. Про мост. То есть... Я приехал сюда, чтобы никто не знал. Ну без контроля и прочего. Мать истерит все время, отец идет у нее на поводу. Они говорят, я должен вернуться. Как ловушка какая-то: я свободен, но тогда траблы с ними, но если вернусь - все, крышка захлопнется. А тут ты ходишь живой, никуда не прыгнувший. Я обрадовался даже, когда тебя увидел, знаешь. Новый трэк набросал, стал вылезать из депры. И тут эта вся хрень. Мне реально будто камнем по башке прилетело. Если ты болен и просто ничего не делаешь, если ты торч. Это снова похоже на гребаный мост через Ханган. Ты смотришь вниз с парапета, а я опять неподалеку и вроде как жду своей очереди. - Я не хочу умирать. Намджун ложится близко-близко, почти касаясь кончика джинового носа своим. По его лицу ползают тени, Джин думает, что уже, должно быть, вечер. В тишине за стеной раздаются крики и звуки драки, с улицы тянет дымом костра. Намджун двигается близко-близко, отводит с глаз отросшую челку и осторожно целует, сминая сухие губы. - Тогда не умирай. Спустя пару дней в пыльном шкафу появляются полки и целая гора вещей. Уходя утром на работу, Джин едва не падает, спотыкаясь о провода на полу. Они тянутся через всю комнату от серого металлического пульта с кучей рычажков и кнопок, о предназначении которых можно только догадываться. На кухонном столе пакет, едва не лопающийся от упаковок с полуфабрикатами. Намджун не удосужился вчера их убрать. Намджун занимает здесь все больше места. Куда ни посмотри, везде его вещи - его следы. - На этой стадии терапия бесполезна. Возможно только радикальное лечение. - Что это значит? - Боюсь, что ваш вариант - операция. - Хотите распилить ему голову?! Присутствие Намджуна все больше живит. Джин не говорит об этом. Все, им когда-то хоть раз озвученное, превратилось в ничто. Намджун превратиться не должен. На улице ливень. В разорванный кроссовок моментально попадает вода, и он начинает противно хлюпать. Джин кутается в тонкую, промокшую насквозь куртку. Он размышляет о том, как обойтись сегодня без обеденного перекуса и принести Намджуну немного тех теплых коричных булок, которыми уже так привычно пахнут его волосы. - Да, мам, все, правда, очень-очень хорошо. - Но как же Сана? Я думала, у вас серьезные отношения. - Я не знаю, что сказать. Просто не думай о ней. - СокДжин-а, отчего ты так спокоен, говоря об этом? Неужели ты успел стать таким черствым, что расставание с твоей девушкой тебя совсем не огорчает? Или, может быть, у тебя уже появился кто-то другой? - Как ты себя чувствуешь сегодня, мам? Намджун всегда спит до обеда. Потом долго лежит и смотрит за солнечным светом, иногда лениво переворачиваясь, вытягиваясь и почесываясь. Говорит по телефону с приятелями и «нужными» людьми. Он всегда ждет, что именно Джин станет готовить еду, и не стесняется попрошайничать, совсем по-детски морщась и топая по полу босыми ногами. А Джин усмехается и с готовностью делает все, что угодно, потому что Намджуна нужно беречь. Он ведь не спит ночи напролет, выжимая из себя короткие мелодии в восемь тактов для рекламы детского шампуня и глубокие перекатистые - для себя. Потом он создаст к ним текст и аранжировки и получит, как говорит сам Намджун - готовый продукт. У Джина язык не поворачивается называть его песни продуктом. Для него весь процесс - чистейшая магия. Сколько он ни наблюдал и ни пробовал, так и не понял, как удается из простых слов и звуков создать одно целое. Да и слышится в этой небрежности, с какой великий автор раздает характеристики своим творениям, намджуново бахвальство. Он каждый раз засыпает только под утро, поэтому встает в обед. А Джин и вовсе теперь не знает, спит или нет. - Остановись. Мне нужно с тобой поговорить. Сердце тревожно ухает куда-то вниз, и оставшаяся вместо него пустота тянет сырым холодом, почти таким же, как от дождя. - Я...думаю, знаю, что вы хотите сказать. Из салона машины пахнет сладкими духами и теплом. Джин старается не выглядеть равнодушным или напуганным. За шиворот куртки капает ледяная вода и тонкими струйками стекает по спине. Хорошо, что коричные булки плотно обернуты промасленной бумагой. Хочется вытереть щекотные дорожки дождя, что бегут с волос на лицо, но Джин не двигается. Отчего-то кажется эта неподвижность, невозмутимость, хотя бы внешне делают его человеком, с которым нужно считаться. - Я не стану объяснять, что вы с ним разные. Не хочу тратить время на болтовню. Если уж ты до всего дошел, значит, все и вправду, очевидно. Джин никогда не говорил этого вслух, даже и думать старался реже. Но оно все равно происходит вот прямо сейчас. Женщина за рулем совсем как Намджун щурит глаза и говорит с уверенностью расы, что привычно распоряжается всеми правилами на свете. Она пренебрежительно поджимает совсем такие же пухлые губы и коротко скользит взглядом по заношенному джинову одеянию. Мысль о том, что Намджун внешне очень похож на мать, неприятна. - Сколько? Почему-то, как ни пытается, Джин не может представить, как эти руки с ровными ярко-алыми ноготками, например - обнимают. Как эта женщина желает ему спокойной ночи или спрашивает о его настроении. Готовит завтрак. Как они вместе смотрят фильм. - Сколько денег я должна тебе дать, чтобы больше никогда не увидеть? Он очень боялся врать, когда был маленьким. Казалось, люди, способные на ложь - самые большие подлецы на свете. Им ведь веришь. Обнимаешь их при встрече, радуешься. И это в первую очередь унизительно, быть тем, кого обманывают. А еще он боялся смерти. Не киношных или реальных мертвецов, что по заверениям некоторых иногда вдруг появляются в пустом и темном коридоре, если встать ночью за стаканом воды. А самого этого неотвратимого факта. Того, что не имеет шанса на переигровку. Как нельзя мелкую водяную пыль склеить обратно в разноцветные мыльные пузыри. По прошествии лет, правда, пришлось научиться не бояться ни того, ни другого. Сначала в забегаловке позади городского парка он встретил отца, который вместо двухдневной поездки на Чеджу просаживал последние деньги за игрой в карты. Спустя полгода там же, в переулке, нашел его тело с отрубленными руками. Джину пришлось сказать матери неправду. Старательно выдумывать испуганную женщину и грабителей, которым так героически и трагически пытался противостоять ее муж. Джин не хотел этого делать, но она не заслуживала той единственной правды, что была в его распоряжении. И после приложил много усилий, чтобы так оно и осталось. Сумма, что задолжал его отец, уменьшилась вдвое - половину тот компенсировал смертью. Платить остальное досталось Джину, в довесок к прочему наследству: больной матери и в общем раздолбанной жизни. - У нас сегодня праздник какой-то? Или ты решил накормить меня впрок, чтобы не морочиться этой хренью в ближайшие месяцы? Чего ржешь, я угадал? - Вкусно? - Ага. Можно мозг себе отъесть, я не шучу. Только от булок корица во рту, как будто волос твоих нажрался. Сядешь рядом? Джин доползает до него на четвереньках. Намджун всегда горячий, как печка. Намджун - маньяк-кинестетик. Прикосновения для него так же важны, как обычным людям, например, контакт взглядом. Намджун, в принципе, смотреть может куда угодно: в тарелку с лапшой, в потолок, но его руки обязательно отыщут себе занятие. За считанные недели он перебрался к Джину со всем своим диковинным скарбом. Почти приучил к вездесущему себе. Засыпать в одной постели оказалось очень простым и логичным чудом. Они не касались друг друга в том отношении, которое предполагал их единственный поцелуй. И вот сейчас Джин принимает одну из горсти прописанных таблеток, запивая сладким виноградным соком. Немного облизывает губы, боясь, что на них остался горький привкус лекарства. И уверено проводит рукой по намджунову бедру от колена вверх. У Намджуна крепкие бедра. Несмотря на худобу и кажущуюся немощь человека сугубо творческого, не привыкшего к физическим нагрузкам, мышцы на его ногах твердые, как камень. Неловко касаться парня и думать о том, чему обычно способствуют девушки. Точнее даже вполне конкретная девушка до недавнего времени. Хотя и Сана не была первой. Раньше, еще в школе, у Джина уже случалась большая любовь. У нее были плохие оценки, большая грудь и мать-одиночка, вечно пропадающая на работе. Ее тело он знал наизусть. Позже почти все это пригодилось в дешевых отелях, где снимали номера они с Саной. С ней с самого начала уже все было привычно. Но сейчас кончики пальцев дрожат и не слушаются, когда Джин пытается расстегнуть на Намджуне джинсы. Выдержать чуть удивленный насмешливый взгляд. И еще хуже становится вместе с горячими и сухими губами, вдруг прижимающимися к виску и после короткими поцелуями - к шее. - Я думал, сдохну, пока дождусь этого, - совсем не романтично говорит Намджун, и с этим, пожалуй, сложно не согласиться. Джин закрывает глаза, отдавая ненадолго инициативу. Голова кружится от волнения. Снимать футболку отчего-то неловко. Он покрывается мурашками и смеется, чувствуя, что краснеет. А Намджун встает на колени, оказываясь на полголовы выше. Намджун небрежно стягивает черную майку и придвигается ближе. Он наклоняется, чтобы провести кончиком носа по джиновой щеке. И улыбается при этом так легко, будто нет для него никаких волнений новизны. Джина раздражает собственная скованность. Кожа на намджуновой спине горячая и гладкая, похожая на отшлифованные водой и разогретые солнцем плоские камни, что попадаются на побережье. Он проводит ладонями вверх до лопаток и вниз - по бокам, разглядывая почему-то вспыхивающие при солнечном свете тонкие золотистые волоски. И не замечает момента, когда они начинают целоваться. Хотя очень остро реагирует на каждую секунду происходящего. Губы Намджуна мягкие и требовательные. Никто и никогда не целовал Джина так по-варварски грубо и нежно. Словно за что-то наказывает или скучает, не имея, в общем, достаточно причин ни для того, ни для другого. Ощущая свое, ставшее вдруг зависимым положение, Джин тоже приподнимается, вставая на колени рядом. Он же не девушка, в самом деле. Подрагивающими руками все-таки умудряется расстегнуть молнию намджуновых джинсов, и, не давая себе времени на сомнения, чуть сжимает и поглаживает член. Намджун на мгновение прерывает поцелуй, шумно выдыхая ему в рот. И без лишнего смущения стягивает до колен джинсы вместе с разноцветными спанчбобовыми трусами. Под его ногами жалобно хрустит пакет с ломающимися от веса крабовыми чипсами. Намджун чего-то ждет, а Джин пытается совладать сейчас со всем сразу: с растерянностью, волнением и страхом. Боязнь сделать что-то не так и все испортить; или протормозить нужный момент и испортить, почти заставляет пожалеть о попытке взять инициативу. И, в общем, это, конечно, полная дикость. Подсунь мироздание такое парой годами раньше, и закончилось бы все побоями. Ровно половину своей сознательной жизни Джин искренне не понимал любителей однополых страстей. И совершенно так же, искренне, навешал бы любому, кто попробовал бы, например, стянуть с него штаны, как сейчас сосредоточенно стягивает Намджун. У жизни на дне, видимо, свои какие-то правила. Здесь хочется переступать коленями по чипсовым крошкам из разорванного пакета, чтобы расстаться с одеждой быстрей. Наверное, сильнее, чем нужно, хватать за шею и притягивать для поцелуя. Скользить влажными от слюны губами по солоноватой коже и прижимать его своим телом к развороченной постели. Намджун замечательно крепко дрочит, так, как обычно не делают девушки. Он не стесняется смешных громких звуков, которые выходят, когда старается плотнее обхватить член Джина губами, и тот выскальзывает. У Намджуна длинные ноги, идеальная, золотисто-бронзовая кожа на внутренней стороне бедер и вселенское бесстыдство в каждом движении. Он совершенно точно знает, что нужно делать, чтобы было хорошо, и улыбается, когда кончает. - Не, я, конечно, никогда так не делал, но с тобой, походу, без вариантов. Ты болен, и я ж не полный мудак, чтобы тебя натянуть. Давай. Не сдохну. - Слушай, я… не совсем уверен. - Давай-давай, не обламывай. Джин коротко облизывает губы и ждет, пока тот перевернется на живот и устроится, обхватив руками подушку. Проводит ладонями от костлявых намджуновых плеч до ягодиц, в который раз удивляясь гладкости кожи. Прижимается губами к позвоночному желобку между лопаток, стараясь сдержать волнение и нетерпение. Не причинить боль. Но после Намджун все равно со стоном вцепляется зубами в подушку. - Это слишком? – Джин замирает. – Фиговая была идея. - Не, вше шупер! – невнятно отвечает взъерошенный и раскрасневшийся Намджун, не выпуская впрочем изо рта синтепоновый кляп, и, чуть поворачиваясь, показывает поднятый вверх большой палец. – Не тармажи! Не тормозить сложно. Джин ложится сверху и чувствует, как сильно напряжена спина Намджуна. Как подрагивают плечи, и приглушаемое подушкой дыхание вырывается с низким вибрирующим рычанием. Все так и должно быть? Зачем весь этот кошмар нужен Намджуну? Но больше не останавливается. Ослабевшие мышцы подрагивают от усталости, с волос по кончику носа стекает пот. Джин и не помнит, когда в последний раз у него все это было. И уж точно никогда это не было ТАК. Чтобы в момент оргазма почти отключаться, крепко зажмуриваясь и сжимая руками матерящегося под ним Намджуна. Прихватывать зубами кожу на его шее. И после долго еще просто лежать, наслаждаясь сонным гудением каждой мышцы. - Я думал, ты девственник. - Ага. И еще наркоман. - И еще у тебя опухоль в башке. - А у тебя проблемы с родителями. - Точно. Но в данный момент самая большая хрень не в этом. - А в чем? - У меня, походу, полная жопа чипсов. Колются, падлы. Если вселенная не подкидывает испытаний, ты никогда не научишься их преодолевать. Останешься беспомощным и безоружным. Жизнь Джина с самого начала озаботилась этим на славу, врубив на полную, похоже, всю имеющуюся фантазию и арсенал проклятий. Он на самом деле редко теряется там, где можно найти зацепку и выскочить. Только очень тяжело сейчас самого себя убедить в том, что сделал все правильно. Солнце уже повисло на полуденной отметке, а он все никак не может решиться. Что-то сломал Ким Намджун в его совсем не идеальной, конечно, но все-таки кое-как работавшей раньше системе выживания. Надо быть полным ослом, чтобы думать, что долги отца и лечение матери реально выплатить с той нищенской зарплаты, которую он получал в пекарне. И, видимо, еще большим, чтобы подпустить так близко того, с кого собираешься поиметь денег. Кто из них двоих больший придурок, Джин не берется даже выяснять. Поздно уже назад, когда внутри все скулит и сжимается побитой собакой при одной мысли о том, что Намджуна рядом больше нельзя. Он, наконец, начинает собирать вещи. В простую спортивную сумку складывать особо нечего. Все его ценности не занимают и половины отведенного им места. Как, впрочем, и в любой из его переездов таскать с собой слишком много смысла нет. Полуденное солнце словно запекает город в огромной духовке. Тепло дышит в затылок сквозь частые ветки деревьев, пока Джин бредет до станции. Он почему-то не садится ни в один из попутных автобусов и проделывает путь в несколько километров пешком. Думается о том, как вечером взбудораженный хорошим заказом и обещанными деньгами Намджун вернется в ту квартиру. Наверное, усядется к ноутбуку, решив, что Джин задерживается на работе. Позвонит, удивившись, что телефон всегда аккуратно его заряжающего хозяина отключен. Он не станет сам греть себе ужин, представляя, верно, как изобразит обиду и снова вынудит его кормить. Потом будет смотреть на часы все чаще и, может, выйдет во двор или даже дойдет до пекарни, чтобы убедиться, что Джин не свалился нигде по дороге. И вот тогда, вернувшись домой, начнет волноваться по-настоящему и обязательно полезет на полки с едой, чтобы отвлечься. Прощальная записка лежит там в расчете именно на этот порядок действий. Джин должен быть уже очень далеко в тот момент, а Намджун всегда сначала садится к ноутбуку. На автобусной станции толчея. Большая группа школьников, видимо, отправляется на экскурсию в другой город. В глазах рябит от одинаковых желтых рюкзаков и беготни. Джин выбирает место подальше от толпы и садится. Вопреки обыкновению сейчас не выходит что-то планировать. Все силы уходят на то, чтоб не вскочить и не побежать обратно. Немного тошнит, то ли из-за еды, то ли от нервов. Правильно ли он поступает? - О… Вы ошиблись, походу. Ему нужна только одна операция. Не четыре. - Это стоимость одной. - Вот эта вот цифра? А два последних нуля точно не лишние? - Нет, все указано верно. - Охренеть. А ты дорогая штучка, Ким СокДжин… - Мы не можем себе позволить потратить такую кучу денег. Это нереально. - Мы не можем ТЕБЕ позволить и дальше блевать в общественных заведениях, когда я приглашаю тебя пожрать в приличные места. Вот это – нереально. И позволять тебе кататься по полу и выть, когда приступ, с нашей стороны, по-моему, очень неправильно. И не чувствовать запах моего нового охеренного одеколона – это преступно! И, не хотел говорить, но эти мешки под глазами тебе не идут. - Эй, я же серьезно! Как ты можешь сейчас смеяться? Где вообще можно раздобыть такую огромную сумму? - Ограблю банк. Подамся в проституцию. Не знаю, придумаю что-то. Можно аппаратуру мою продать. Она пиздец бабла стоит. На ту больничку в Пусане как раз хватит. - Не смей, Ким Намджун, мать твою! - Ладно. Хрен с тобой. В проститутки не пойду. Когда дети рассаживаются по местам, становится тише. Еще слышно выкрики родителей, провожающих их у края остановки, а потом, с урчанием набирающего скорость автобуса, все стихает. Джин покупает билет в электронной кассе, неуверенно выбирая пункт назначения. И долго смотрит на мелкие буквы, прежде чем убрать его в карман. В этом городе он еще не был, несмотря на то, что достаточно крупный. В таких легко находить простаков и больше их никогда не видеть. Как ни старается, все еще слишком сложно быть тем, кем пришлось стать волей случая. Каждый раз приходится искать тысячу оправданий. Кажется, что и опухоль в его голове – вина, разросшаяся так, что теперь от нее больно. До отъезда еще двадцать минут, автобус подан и ждет за его спиной с открытой дверью. Джин достает из сумки бутылку с водой и запивает таблетку. Он бережет Намджуна, поэтому оставит его жизнь легкой. А потом вернется, когда им обоим не будет нужды переживать из-за болезней и денег. Когда все исправит. Джин все стоит на краю автобусной площадки, смотрит на напоминающую огромный цветок охапку воздушных шаров, висящую над густой зеленью парка, и думает, что если пойдет посмотреть ближе, не сможет остановиться. И тянет уйти так, что почти становится плохо. В открытой сумке видно конверт, поднятый со дна поисками воды. Мать Намджуна оформила свой подкуп в дорогую бумагу и даже подписала: «Надеюсь, это будет очень далеко» Даже сейчас это уже слишком далеко. Он поглощен невеселыми раздумьями и выглядит сейчас даже, пожалуй, хуже, чем обычно. Какая-то старушка пропускает вперед, когда они одновременно подходят к дверям автобуса. Снова болит голова, клонит в сон. В салоне полумрак и работает кондиционер, там прохладно, только сторона ему досталась солнечная. А закрыть окно занавеской, нет никаких сил. Он щурится от слишком яркого света и все смотрит туда, где за густой зеленью парка видно покатый склон горы и квартал. Этих денег точно хватит, чтобы все исправить и вернуться. Зажмуривается и прислоняется лбом к разогретому солнцем стеклу, чувствуя, еще чуть-чуть и по щекам позорно хлынут слезы. - Если хреново, тут, в спинках, есть пакеты специально для любителей поблевать. Джин вздрагивает и резко поворачивается к говорящему. - Фу, блин, кто придумал эти открывалки на банках? – возмущается стоящий в проходе между сидениями Намджун, ковыряя закрытое отверстие пивной тары оторванным язычком. – Так люди и подыхают. На нем домашняя футболка и линялые джинсы, и волосы растрепаны, будто от ветра. - Что ты здесь делаешь? – полушепотом спрашивает Джин, стараясь унять панику, и все никак не может поверить в происходящее, даже когда белобрысый сосед усаживается в кресло рядом. - Ну мы, походу, куда-то едем, - пожимает тот плечами. – Я точно не знаю. - Намджун-а… - произносит Джин и замолкает, не зная на самом деле, что должен сказать. Одновременно ощущая и вину, и радость, и еще какую-то разновидность эмоциональной мясорубки, от которой хочется танцевать и реветь. – Ким Намджун… - Я вернулся раньше. Мать позвонила, - поясняет тот и не смотрит. Возится, пытаясь открыть упрямую банку ключом. – Радовалась, что ты свалил, как ей и обещал. - Вот как… Намджун, наконец, одерживая верх над пивной тарой, опрокидывает ее над головой, выпивая, кажется, сразу половину. - Ты реально такой ублюдок, как я думаю? – будничным тоном интересуется он, вытирая ладонью влажные губы и тяжело дыша, и по-прежнему не поднимает взгляд. – Отвечай. С глухим шлепком закрываются двери автобуса, он трогается и, плавно покачивая, набирает скорость. Вспоминается тот их, самый первый, разговор «по душам», когда, казалось, Намджун ударит или, правда, убьет, если соврать. Джин откидывается на спинку сидения и закрывает глаза. - Я скажу тебе правду. - Ты так зарабатываешь, или это она как-то заставила? - Первое. - А чего живешь в таком дерьме? - Это для мамы. - Деньги? - Да. - Про болячку тоже, значит, не пиздеж. Как про твою. - Тоже. - Из-за нее в той дыре застрял, да? Профнепригодность? - Плохо почти всегда, - соглашается Джин. - Моя мамаша так радовалась, ты бы слышал. - Это я ей позвонил и сказал, где ты живешь и с кем. - А номер ее? - В твоем телефоне. - Понятно… Намджун замолкает, видимо, переваривая полученную информацию. Немного покачивает на неровностях дороги. Из динамиков, спрятанных где-то наверху, слышно музыку. Джин по-прежнему не открывает глаз. Он почти уверен, что вот сейчас, в любой момент, Намджун его ударит. И даже мышцы сводит, так он напряжен. Но вместо расправы снова звучит вопрос. - А со мной? Бабло тоже? - Это важно? - Не знаю. Походу, очень. - Я бы остался. Джин так и засыпает, не успев набраться смелости и хоть коротко взглянуть. Он и без того в полной мере ощущает всю гамму ярости и разочарования, сдерживаемую чем-то неведомым и даже невероятным. Зачем все это нужно Намджуну? А просыпается ближе к вечеру все в том же молчании. Спинка его сидения откинута в положение «лежа». Намджун сосредоточенно смотрит в окно и жует где-то добытый сэндвич. Он выглядит расслабленным и сосредоточенным одновременно. Кажется, успевает наслаждаться внезапным путешествием и обдумывать что-то важное. Смотреть на него сейчас спокойно. - Была остановка, я купил нам поесть, - поясняет он в ответ на вопросительный взгляд. – Твое в пакете, - кивает на бумажный сверток на своих коленях и снова поворачивается к окну. Как будто там происходит нечто очень интересное. Джин смотрит следом и на мгновение тоже уплывает в лимонно-желтое море цветущего на полях рапса, тянущееся вдоль всей дороги. - Красиво. - Да. - Ты не ушел. - Не ушел. Хотя у меня ни хрена нет никаких причин остаться. - Ни одной, - коротким кивком соглашается Джин. Он возится, поднимая спинку сидения. Закатные краски заливают полупустой салон автобуса, а ветер из окна густо пахнет цветущим океаном полей. - Я, если честно, тоже почти обрадовался, когда она сказала, что ты – урод. Джин терпеливо молчит, только согласно кивает и ждет продолжения. В конце концов, чем бы там ни руководствовался Намджун, когда решил остаться, это не отменяет того, что уже успело произойти. Он и сам к себе испытывает что-то похожее на неприязнь и причины Намджуна ехать с ним дальше в этом автобусе понимает очень смутно, на уровне ощущений. Решается незаметно взглянуть и замечает, что его губы перемазаны острым соусом табаско. С этими красными пятнами Намджун похож на хмурого людоеда. Он засовывает за щеку остатки сэндвича и продолжает задумчиво с набитым ртом: – Я же долбанный эмоушнл джанки, а это все так горестно и трагично. Я, в общем, наверное, знал, что с тобой будет интересно. - Поэтому ты еще здесь? – уточняет Джин. - Ну из-за тебя еще, - отвечает Намджун и, наконец, смотрит, создавая вмиг этим чудовищную неловкость. – Ты готов быть кем угодно, чтобы выжить. Это крутое качество, по-моему. Ты – парень, который кричит по ночам, так, что слышно через стенку, и ты - настоящий мудак, забирающий у людей их деньги. И еще кто ты, я даже не знаю, но уверен, если нужно будет, можешь стать кем угодно, даже если не испытываешь от этого кайф. Не думай, что я в офигенном восторге от того дерьма, что ты сделал. Но я, например, наверное, дохуя чего не умею и даж просто не буду, потому что… Хуй знает почему. С предками вечно херня, но если совсем прижмет, я уверен, они помогут. Или будет кто-то еще, кто поможет, найду. И я не знаю, как можно жить по-другому. - Моя жизнь просто хреновая. Нет здесь ничего крутого. - Наебал меня, ободрал мою мамашу и теперь типа сильно переживаешь? - Она – твоя мать. Я сделал это ради своей. - Я понимаю, наверное, - кивает Намджун и,с тяжелым вздохом откидываясь на спинку своего сидения, смотрит в открытый над ними люк. - Или не понимаю. Не знаю. Я все еще слишком зол, чтобы разбираться во всей этой нравственной хуйне. Но я зачем-то сейчас здесь. - Потому что тебе интересно, - напоминает Джин. - Эмоции - это всегда хороший текст. Похер плохие или хорошие. Я прямо сейчас могу начать. Про чертов мост через Ханган. Только когда не вниз с него, а вдоль перил. Идешь и думаешь, что человек прямо перед тобой – тот, что собирается прыгнуть – бедный и несчастный, такой же, как ты сам. А к середине пути ты уже можешь разглядеть в нем полного мудака, - он разводит руки и криво усмехается. - Но ты продолжаешь идти за ним, что за херня, бро? Эй, я не могу остановиться, что за херня? Я, правда, должен идти за тем парнем? - Про чипсы в заднице в припеве не забудь. Намджун коротко косится в сторону советчика и начинает ржать, и, наверное, впервые за долгое время Джин смеется вместе с ним так легко. - Ок, - соглашается автор шедевра и будто невзначай кладет свою руку поверх джиновой ладони, - но ты забыл про конец. - В конце моста они вместе едят сэндвичи? Джина будто парализует от пальцев, устраивающихся между его пальцами так мягко, как стекало бы теплое молоко. Что это за хрень, от которой спазмом сжимается горло? Возможно, благодарность? - А я ни хрена не знаю, что там в конце. Они едут в Пусан и хер знает, чем все это кончится. Самое меньшее сейчас – быть благодарным просто даже за один этот жест. Джин осторожно сглатывает и старается не двигаться, чтобы Намджун вдруг не передумал, но внешне выглядит все так же невозмутимо. - Хорошая песня, - говорит он немного хрипло. - Мне нравится. - Да, просто охуенная, - кивает Намджун и чуть улыбается, все так же глядя куда-то перед собой. - Одна из моих лучших, я уверен. Осталось только написать. За окном зажигаются вечерние огни, а воздух на остановке пахнет морем и недавно прошедшим дождем. И никому нет дела до того, как это может быть странно: держать кого-то за руку и больше не чувствовать под ногами дна. В Пусане свои мосты, у которых совсем другие истории. Одной больше. THE END.