Саммервуд. Город потерянного лета

      Юджин неторопливо шла по пустынной, продуваемой всеми ветрами улочке и, спрятав озябшие пальцы в рукавах легкого пальто, с замиранием сердца вслушивалась в надрывный вой цепных псов, огласивший округу.       Приземистые, по-птичьи нахохлившиеся дома тонули в неприветливых сумерках, и лишь редкие окна окрашивал тусклый свет. В этот, еще не поздний час Саммервуд казался вымершим и нелюдимым.       Грозовое небо нависло над ним, почерневшее, набухшее под своим бременем. Вспышки молний с треском разрывали траурное полотно на неровные, жарко полыхающие по краям куски. И черные ивы трепетали на ветру, будто исполняли шаманский танец: их гибкие ветви разлетались в стороны и, повинуясь хлёстким порывам, рисовали пугающие силуэты тенью на мокром асфальте.       И всё же гроза где-то подзадержалась. Она водила вокруг Саммервуда устрашающий колдовской хоровод — набирала силу, чтобы разом обрушиться с небес и похоронить под темными водами маленький городок, безнадежно затерявшийся в межсезонье.       Но даже в столь тревожный час Юджин свято верила в свое убежище — то, где прежде всегда находила укрытие от любых бурь, природных ли, житейских. И потому строго-настрого запретила себе даже думать о том, что сегодня волшебные двери могут не открыться перед нею.       Завернув за угол, Юджин сделала несколько уверенных, но осторожных шагов и остановилась напротив двухэтажного деревянного дома, увитого плющом и ярко освещенного фонарями.       Невольная улыбка коснулась израненных губ, и Юджин долго еще стояла замерев, и, положив ладони на резную калитку, с упоением вдыхала терпкий воздух, напитанный ароматами роз и спелых яблок.       Наконец, вдоволь насытившись, Юджин толкнула калитку — и та поддалась легко и бесшумно. Пышный, ухоженный сад распахнул перед гостьей свои объятия, и она, словно завороженная, с трепетом всматривалась в его мягкую, убаюкивающую темноту.       Невысокие, аккуратно подвязанные деревья шелестели над головой, и подхваченные ветром пожелтевшие листья, будто конфетти, кружили в свете фонарей, расцвечивали пятнашками вечнозеленую изгородь и усыпали широкую дорожку, ведущую к дому. Осторожно ступая, Юджин прошла под уютным сводом яблоневых веток и поднялась на террасу, обрамленную вереском и розовыми кустами.       Из двухстворчатых окон лился оранжево-желтый свет и ровным прямоугольником ложился на деревянные качели. Не удержавшись, Юджин присела на краешек, обхватила пальцами холодные цепи и закрыла глаза, позволяя легкому скрипу и плавному покачиванию гипнотизировать и уводить в мир сладких иллюзий.       Прошло несколько минут. Входная дверь распахнулась, замерла — и наконец затворилась с приглушенным щелчком.       Тихие шаги раздались рядом. Так близко…       Качели вздрогнули. Нервная дрожь прошла по коже, но Юджин не отважилась открыть глаза. Ее окутало теплое облако знакомых до боли запахов: мужского парфюма, крепкого кофе и мягких опилок, что вечно путались в волосах, пшенично-русых, точно отблески солнца.       Голова закружилась, ладони свело судорогой — так страшно было пошевелиться и спугнуть нечаянный сон.       И всё-таки Юджин заговорила. Но от волнения голос ее одеревенел и прозвучал неестественно ровно:       — По вечерам ты всегда гуляешь с Шепардом. Я ждала тебя.       — Шепард умер год назад.       Юджин дернулась и открыла глаза: Киген сидел рядом и, положив на колени руки, смотрел куда-то в глубину темнеющего сада.       — Мне жаль. Он был замечательным псом. — Тяжелый вздох сковал горло, и голос надломился, понизился до неясного шепота: — Я любила его.       Киген сдержанно кивнул, но по-прежнему не смотрел на незваную гостью. Она же могла видеть лишь его рубленый профиль и новый, незнакомый ей шрам в уголке губ.       — До сих пор не свыкнусь… Привычка гулять по вечерам так и осталась. — Киген оттолкнулся ногой, и качели, тихо поскрипывая, заскользили взад-вперед.       — Можно сегодня я составлю тебе компанию? — Юджин бережно подобрала каждое слово и всё же, произнеся вслух, прикусила губу, страшась, но ожидая отказа.       — Нет, не стоит. — Киген наконец посмотрел на нее, и Юджин невольно поежилась под прямым взглядом его внимательных строгих глаз. — Сегодня не лучшая погода для прогулок: ты и так замерзла, вся дрожишь.       — Я дрожу, потому что волнуюсь, — очертя голову призналась Юджин. Она дала себе слово, что будет честна, что не станет скрывать своих чувств и не уйдет, пока не убедится, что у нее есть шанс исправить то, что однажды сломала.       Киген не ответил, но, будто почуяв ее решимость, поднялся и отошел в противоположный, неосвещенный угол террасы. Теперь Юджин видела лишь гордо выпрямленную спину и широкие плечи, обтянутые черным бушлатом.       Острая спица пронзила грудь: когда-то этот бушлат, старая семейная реликвия, мешком болтался на угловатой юношеской фигуре, сейчас же сидел как влитой. Киген изменился: он уже не был тем нескладным, долговязым мальчишкой, которому Юджин бездумно разбила сердце. Он вырос, превратился в сильного статного мужчину, в чьих руках она мечтала теперь спрятаться и, как прежде, найти покой.       Юджин соскользнула с качелей и, оставив их одиноко покачиваться за спиной, подошла к Кигену. Пальцы заныли, перебирая пустоту: нестерпимо хотелось коснуться его, взять за руку, встретиться взглядом… Но он сам обернулся на звук ее шагов. И посмотрел так, будто пытался узнать заново — и всё же не узнавал.       — Зачем ты пришла?       — Я скучала по тебе.       Киген горько усмехнулся, готовый поспорить, но Юджин не оставила ему шанса. Встала на цыпочки, порывисто обняла и прижалась к его теплым губам своими, саднящими и сухими.       Она не ждала — не смела ждать — ответа, но тем отчаяннее цеплялась за Кигена, словно он единственный мог бы ее спасти.       И Киген ответил. Обжег горячим дыханием, обхватил шершавыми ладонями ее оледенелые щеки — и лихорадочные поцелуи вспыхнули и заискрились, будто пламя костра, разведенного посреди зимы. И река времен, освобожденная из плена сковавшего ее льда, подхватила, закружила и унесла, точно сор, темные годы их долгой разлуки.       Только сейчас, в крепких объятиях Кигена, Юджин наконец-то почувствовала, что вернулась домой.       — Я скучала по тебе, — голос охрип и сел, но она всё повторяла и повторяла между поцелуями, не отнимая губ и забывая дышать.       — Я скучала... — Пальцы Юджин судорожно боролись с пуговицами на бушлате, пока ее наспех расстегнутое пальто соскальзывало с плеч и сковывало движения. Ветер холодил ее обнаженную шею, холодил ключицы, царапал щеки, но ладони Киген согревали, а его поцелуи дарили надежду.       Близость Кигена, его тепло, незабытое, родное, будоражили кровь и врачевали сердце, а ведь оно уже не помнило, как это — чувствовать себя живым.       Пространства, времени — всего мира не стало. Ничего, кроме поцелуев. Ничего, кроме тяжелого дыхания и пальцев (ее — занемевших, его — мозолистых), что встретились на пряжке ремня…       Юджин застонала — и внезапно поцелуй оборвался.       Киген стоял перед ней, низко опустив голову, и маленькая жилка пульсировала у него над бровью, там, где он касался лба Юджин своим. Оба прерывисто дышали, хватали губами морозный воздух, и вспыхнувшее между ними пламя беспомощно угасало, будто присыпанное золой.       Юджин подалась вперед, чтобы вновь коснуться его губ своими, но Киген остановил ее, удержав за плечи решительно и твердо:       — Нет.       — Почему?       — У меня обязательства.       Кровь застучала в висках, мир треснул и накренился, но отчаянная самоуверенность заставила Юджин рассмеяться:       — Ты с кем-то встречаешься? Но это же не может быть всерьез. Верно?       — Почему ты удивляешься? — Киген по-прежнему удерживал ее, но в руках его уже не было силы, а в голосе звучало скорее недоумение, чем обида. — Прошло пять лет, как мы расстались. Как ты ушла.       — Я ошиблась. Я вернулась, чтобы всё исправить. Я вернулась ради тебя!       — Черт тебя дери, Юджин! — Он побледнел и резко отстранился. Боль полоснула его по лицу, искривила мужественные черты и придала Кигену вид мученика, только что получившего удар, но не желавшего подставлять и другую щеку. — Как я могу тебе верить? Ты же сама меня бросила! Сказала, что переросла наши отношения и у нас нет шанса.       — Прости меня! — Юджин попыталась поймать его руку, но он не поддался и отошел еще дальше, пока не наткнулся спиной на ограждение террасы. — Я сглупила, ошиблась! Думала, вдали от Саммервуда меня ждет большой мир, и не хотела хоронить себя в этом болоте. А ты сделал мне предложение и… Проклятье! Я была зеленой девчонкой, только школу закончила, что ты от меня хотел?       — Я любил тебя.       Рыдания оцарапали горло. Юджин сжалась, как от удара, но не отвела глаз.       Ее Киген всегда был прямым и честным — идеальным практически во всем. Она ценила его за это, но в то же время хотела, чтобы и у него, как у всякого, была своя тень. Ведь невозможно оставаться непогрешимым вечно. Тем более в городе, где каждый неверный шаг неизменно притягивает к себе досужие, любопытные взгляды.       — Я понимаю, ты не мог оставить деда и уехать со мной, ты должен о нем заботиться. Но и я не могла представить, что проведу здесь, в этой дыре, всю свою жизнь. А ты? Разве о таком ты мечтал? До конца своих дней вкалывать на заводе, копаться по выходным в земле, а по вечерам читать Диккенса у камина?       — Но именно так я и живу. Ничего не изменилось. Ты не захотела остаться со мной тогда, что ты хочешь от меня теперь?       — Я была неправа. Я была чертовски неправа! Я порвала с тобой… и я так хотела уехать… Думала, начнется новая жизнь и я буду наконец счастлива. Но за пределами Саммервуда ничего нет! Ничего, что сделало бы меня счастливой. Потому что ты остался здесь.       — Ты изменила мне с Дерреном Колдером.       — Один раз.       Киген нервно, зло рассмеялся. Никогда прежде Юджин не слышала его смех таким, и в сознании мелькнула беспощадная пугающая мысль: теперь они чужие.       — Я виновата. Мне так жаль...       — Жаль, значит… Раньше ты не сожалела. Пересмотри-ка видео.       Слова как пощечина. Заслуженная, справедливая, но оттого не менее жестокая.       Дьявол, опять это видео! Видео, снятое в их с Дерреном вторую ночь вместе. Выложенное в Сеть и собравшее чертову тьму лайков, а перед этим показанное премьерно на дне рождения Эслинн, в разгар тостов и поздравлений.       Пятно, которое никогда не смыть. Прошлое, которое не исправить.       Юджин отвернулась, пряча полыхающее лицо, и получила второй удар.       В проеме освещенного окна, будто вырезанный из черной бумаги, возник на мгновение и вскоре исчез тонкий женский силуэт.       Слезы в тот же миг брызнули из глаз, резко не хватило воздуха, и боль, точно веретено, впилась в сердце, пронзила его насквозь. Но всё-таки Юджин не смогла промолчать:       — Это Эйвери, да? Бьюсь об заклад. Эта зануда всегда к тебе неровно дышала. Колин с Диланом распускали перед ней хвосты, а она глаз с тебя не сводила. Дождалась, значит, своего счастья?       — Иди домой, Юджин, — Киген остановился позади нее, в тихом голосе слышались усталость, печаль и причиняющая боль нежность: — Скоро с неба ливанет. А я теперь не смогу тебя выхаживать, если простынешь.       Легкий поцелуй коснулся ее затылка, и от привычного прежде, а теперь мучительно чужого жеста сердце замерло, пропустив удар.       Оледенев, Юджин осталась стоять на месте, с тоской и безнадежностью слушая, как закрывается за ее спиной дверь, как щелкает запираемый замок.       Рука непроизвольно потянулась к груди. Туда, где на серебряной цепочке висел ее дубликат ключа — бережно хранимый талисман, отныне лишенный своей силы.

***

      Тревожная густая тишина внезапно накрыла Саммервуд, жадно поглотив всякий отзвук. Уставшие деревья замерли, подобрали чернильные, истерзанные ветром тени. И в этой тишине, век которой не мог быть долог, каждый удар сердца множился эхом и предвещал беду.       Мгновение — и небо разверзлось, рождая бурю.       Свирепые раскаты грома один за другим пронеслись над городом. Заполыхали стрельчатые молнии, обрушились жалящим каскадом на темную землю и, яростно треща, забились электрическим огнем.       Вспоров свинцовые тучи, ледяная вода с рыком рухнула вниз, и тут же всё кругом забурлило, вспенилось, завертелось в безумном танце.       В ожидании новых кровавых жертв зашумела, поднялась на дыбы скрытая поворотом река, и ее гневный рокот без труда перекрыл вой ветра.       Гроза бушевала, сбивала с толку, сводила с ума, и каждый шаг, будто во сне, тянул назад. А Юджин хотелось бежать.       Бежать. Быстро. Не останавливаясь. До изнеможения. До горящих углями легких.       Вот только бежать отныне стало некуда. И, словно подгадав момент, воспоминания безжалостно обрушились на нее слепящими вспышками артобстрела.       Негромко гудит старый ламповый проектор, и широкий сноп света рисует на стене яркий прямоугольник точно над узкой кроватью. Шаркает по винилу затупленная игла, тихо льется чарующая мелодия. Пахнет разогретой пластмассой, расплавленным воском, чертополохом и чабрецом. И хочется чему-то смеяться. И хочется танцевать.       Вспышка, вспышка, еще одна.       Легкие пылинки беззаботно порхают в свете проектора, точно посеребренные светлячки. Юджин завороженно протягивает руку, ласкает пальцами воздух, и пылинки начинают кружиться быстрее, вспыхивать, переливаться. А бархатный женский голос всё поет и поет о воспоминаниях и слезах, и слова эти кажутся всего лишь словами.       Years, they will come and go       Sometimes the tears will flow       Some of my memories will fade       But Iʼll always remember that       One September day. (1)       — Я до одури счастлив, что ты здесь, со мной. — Деррен бесшумно подходит сзади, прикасается подбородком к ее плечу и нежно обнимает за талию. Всё еще непривычно, но уже знакомо.       И они долго стоят так, чуть покачиваясь в такт мелодии, освещенные проектором, точно герои старого кино.       — Поцелуй меня, — завод у патефона заканчивается, и в наступившей тишине ее слова звучат отчетливо и громко. Юджин легко выскальзывает из объятий Деррена, но тут же, обернувшись, прижимается к его груди и обвивает руками шею.       — Попроси еще раз, Дарлинг.       — Что? — от неожиданности она делает шаг назад и часто моргает, а Деррен смеется над ней, дразнит, и невозможно не заразиться его задорным искристым смехом.       — Попроси еще раз: когда ты говоришь, я хочу видеть твои глаза, — тональность меняется, теперь голос Деррена звучит значимо и серьезно, но на его открытом лице всё еще играет широкая кривая улыбка.       — Знаешь, когда ты так улыбаешься, перед тобой невозможно устоять. — Юджин медленно проводит пальцами по его губам, от центра к приподнятому уголку, и прикасается с легким поцелуем.       — Ты это уже говорила.       — Когда?       — В прошлый раз. — Он снова смеется, целует кончики ее пальцев, а на его щеках внезапно проступает по-мальчишески нежный румянец. И растроганная Юджин понимает, что Деррен смущен, и каждое ее слово для него весомо и ценно.       — Я сказала правду: я не смогла перед тобой устоять. И ни о чем не жалею.       Деррен с облегчением выдыхает, прижимает Юджин к себе и признается, ласково перебирая пальцами ее волосы:       — Ты бы знала, как я боялся, что ты не придешь, что посчитаешь ту ночь ошибкой.       — Я здесь. И та ночь — не ошибка. Потому что с тобой всё — магия.       — Магия — это ты.       Деррен целует Юджин долго и нежно. Оглаживает широкими ладонями ее спину и плечи, неторопливо, но уверенно расстегивает пуговицы и освобождает замершее в ожидании тело из тонкого кокона блузки…       И старый проектор, нескромный наблюдатель, откровенно высвечивает, будто на сцене, каждое их движение.       Юджин со злостью пнула колючие, неспелые каштаны, густо рассыпанные по мостовой, и, смахнув с ресниц воду и слезы, крепко зажмурилась, борясь со своими чувствами, но проигрывая им.       Тоска и отчаяние разъедали ее изнутри — дорвались наконец до пира, отсроченного на пять лет. И всё, что было похоронено в ее скованном льдом сердце, очнулось от летаргического сна, возродив так и неизжитую боль.       И снова вспышка молнии увела ее в прошлое.       «Поцелуй меня».       Слова, предназначенные одному лишь Деррену и сказанные в уединении его спальни, на следующий же день прозвучали во всеуслышание. Вместе с ее стонами и его именем, которое она выкрикивала, выгибаясь под Дерреном дугой.       Огромная, во всю стену картинка без купюр живописала то, что было сокровенным, а оказалось оскверненным и втоптанным в грязь.       В первые мгновения никто не догадался выключить проектор, а когда Ноэль метнулся наконец к двери крохотной аппаратной, та оказалась закрытой.       Но всё это уже не имело значения.       Просторный зал для караоке, минутой ранее искрящийся безудержным весельем, до краев наполненный музыкой и смехом, внезапно замирает. В неестественной дрожащей тишине Юджин вдруг слышит откуда-то сверху собственный голос, и холод сковывает ее раньше, чем она успевает осознать, что, черт возьми, происходит…       Взгляды многочисленных гостей, как один, устремляются на экран — по тому еще недавно струились строчки популярной песни, а теперь…       «Вот тебе и герои старого кино, Юджин», — она стойко не отводит глаз, а боль обрушивается на нее шквальной волной, бьется о ребра, терзает сердце. И опустошенная до самого дна Юджин всё яснее понимает, какую ошибку совершила накануне.       Киген, не замеченный ею прежде, стоит поодаль и, плотно сжав губы, смотрит на бывшую невесту взглядом раненого зверя. И, видя слёзы в его глазах, Юджин клянется, что никогда себя не простит.       Киген срывается с места, быстрым шагом пересекает зал и исчезает за дверью.       И, будто желая добить, внутренний голос звучит всё настойчивее и громче, разоблачая и насмехаясь. И Юджин с неприязнью отмечает, что со стороны их с Дерреном (уже не тайное) свидание выглядит отнюдь не так красиво, романтично и чувственно, как рисовалось ей прежде.       Теперь — на большом экране да в присутствии голодной до зрелищ толпы — свидание это напоминает глупенькую дешевую мелодраму для подростков. Только с рейтингом 18+.

***

      Вытянувшись, расправив плечи, Юджин стоит в центре зала и кожей чувствует, как вокруг образовывается вакуум, как плотная минутой ранее толпа отступает прочь, будто от прокаженной.       И всё, что ей остается, — вздернуть подбородок повыше и держать спину прямо. Ведь в этом мире, стоит дать слабину, тебя тотчас закидают камнями.       Юджин и так не особо-то любят в городе. За то, что якобы мнит себя выше других, за острый язык, за то, что держит дистанцию и, в отличие от нарочито дружелюбной Эслинн, не спешит каждого второго называть своим другом. И сегодня причин для этой нелюбви, бесспорно, прибавится.       «Хорошо, что родителей здесь нет, — и на том спасибо», — думает Юджин отстраненно и еще сильнее выпрямляет спину. А хочется взвыть и согнуться от боли.       Ноэль с опозданием притаскивает-таки ключ от запертой аппаратной, а вместе с ним — взмыленного диджея.       — Я ни при чем! — Испуганный, тот отчаянно упирается и едва ли не плачет, но Ноэль выше его на голову и явно жаждет крови.       И тут видео обрывается так же внезапно, как началось.       Не чувствуя под ногами пола, Юджин заставляет себя обернуться к взбудораженной, потешающейся толпе. Гордо расправляет плечи, кривит губы в снисходительно-дерзкой усмешке, и негромкие, но четкие слова прокатываются по залу, от стены к стене:       — Насладились? Довольны? У всех случаются досадные ошибки, даже принцессы иногда целуют лягушек.       Юджин не приходится прилагать усилий, чтобы выглядеть самоуверенно и высокомерно — за нее всё решает защитная реакция. И никто не знает, какая рана, всё увеличиваясь, зияет у нее в душе.       Внезапно Юджин встречается взглядом с Дерреном, стоящим на пороге. Он выглядит растерянным и взъерошенным, будто щенок, но она не позволяет себе обмануться его невинным видом. Деррен — единственный, кто мог снять треклятое видео. Ему нет оправдания. Точка.       В следующее мгновение Деррен делает шаг вперед, в ее сторону, но Колин со своими дружками налетает на него и выталкивает на улицу.       Юджин отворачивается.       Рьяный защитник младшей сестренки (а весь город знает — и не одобряет — что Эслинн сохнет по Деррену), сегодня Колин делает одолжение и самой Юджин. Видеть подлого предателя, говорить с ним — выше ее сил.       Запоздало она понимает, задиристый Колин непременно пустит в ход кулаки, но ей всё равно.       — Ну ты и сволочь, Юджин! — Эслинн, в серебристом сверкающем платьице а-ля Дэйзи Бьюкенен, с темными волосами, рассыпанными по плечам, появляется в центре зала и непримиримо мечет громы и молнии. (2) Бледное нервное личико подрагивает и будто двоится, сощуренные лисьи глазки заплаканы и злы — в этот миг именинница напоминает скорее уродливого эльфа, чем прекрасную принцессу, которую из себя вечно строит.       — Никогда тебя не прощу!       В Саммервуде давно уже поговаривают, якобы в прошлом у Эслинн и Деррена случился короткий тайный роман, вот только подробности никому не известны.       Конечно, не сдержавшись, однажды Юджин приперла Деррена к стенке и потребовала ответов, и он так искренне заверил ее, что разговоры эти — глупости, пустые сплетни. Но, видя сейчас ненависть и собственническую ревность в глазах сводной сестры, Юджин нутром понимает, что и здесь поверила Деррену напрасно и жестоко обманулась.       — Эслинн, сестричка, да можешь забирать своего лягушонка обратно. Считай его моим подарком на твой день рождения.       Слово за слово…       Голова идет кругом, и короткий, но громкий скандал со взбесившейся, точно ошпаренная кошка, Эслинн быстро стирается из памяти: алкоголь, выпитый на пустой желудок, сбивает с ног и помогает забыться.       После Юджин долго рвет в кустах за рестораном. Ноэль держит ее волосы, намотав на кулак, и с дружеской издевкой увещевает:       — Ничего, переживешь. Чай, не «Большой брат», Джиджи, не на всю страну опозорилась.       И ее снова рвет — на его новые дизайнерские туфли.       Ноэль громко матерится, а затем, сменив гнев на милость, уговаривает сводную кузину развеяться и поехать в переделанный в ночной клуб старый ангар, на шоссе между Эшпортом и Саммервудом. (2)       Юджин долго мотает головой, но в конце концов сдается: ехать домой, рискуя вновь схлестнуться с Эслинн или столкнуться с отцом и мачехой, хочется меньше всего на свете.       По дороге Юджин трезвеет: разум вместе с болью возвращаются к ней, и их отчаянно хочется заглушить. Ноэль, сидящий за рулем и пьющий шампанское прямо из горла, всё чему-то смеется, прячет бутылку за спину и целует кузину в нос. А она мечтает лишь об одном — исчезнуть.       В клубе нечем дышать. И они лежат, обессиленные от выпитого, на низком диване в укрытии тесного, как бочка, шатра. Золотые звезды на бордовом атласе переливаются и искрятся — так ярко, слишком ярко…       Ноэль веселится и с кем-то кокетничает, а Юджин, так и не найдя свой телефон, пробует незаметно вытащить сотовый из его пиджака и неловким движением заливает всё кругом сладким липким коктейлем.       Она пытается позвонить Кигену, но глаза слезятся от кальянного дыма, цифры скачут, и всё сильнее кружится голова.       Юджин глухо стонет, обхватывает себя руками и зарывается в пестрые подушки. Вспоминает слезы в глазах Кигена, вспоминает, как крепко он держал ее за руку, когда она вернула кольцо…       Сама разорвала помолвку, дура! А теперь отдала бы всё, только бы бывший жених оказался рядом.       — Не кукся, цыпленочек, ночь только начинается. — Ноэль тормошит ее, щекочет, протягивает очередной бокал.       И музыка стучит, стучит, стучит в висках.       Just wanted to       Run and run and run       Be careful they say       Donʼt wish life away,       Now Iʼve one day… (3)

***

      Следующее, что Юджин помнит, — озноб. И боль.       Она лежит на чем-то жестком, и всё тело саднит и ноет. На глазах повязка, руки закинуты за голову и крепко связаны, чем-то противным и скользким.       Юджин в панике дергается, пытается освободиться, и в то же мгновение кто-то тянет ее за волосы — боль алыми пятнами вспыхивает под веками, отчаянный крик опаляет горло…       — Заткнись, сука, — голос, обезличенный шепотом, раздается у самого ее лица. А его обладатель, тяжелый, потный, наваливается сверху и с глумливым смешком подминает ее под себя. Юджин в отчаянии сжимает колени, вырывается, кричит и получает один удар за другим.       Вспышка.       От слез режет глаза. Повязка чуть сбивается, но сквозь узкую щель различимы лишь силуэты. Единственное, что Юджин видит четко, — крупный металлический крест, что раскачивается над нею. И широкий белесый шрам на жилистой груди.       — Строптивая, подлюка! Ничего, сейчас присмиреет.       Что-то острое впивается в плечо и жидким стеклом разливается под кожей. Сознание меркнет, но тело чувствует — каждый грубый толчок, каждую вспышку боли.       Руки немеют, но Юджин продолжает бороться: кусается, рычит, дергается из последних сил — и тяжелый кулак врезается ей под ребра.       — Теперь твоя очередь, — слышится издалека.       Юджин отключается и в полусне-полубреду долго носится по длинным коридорам, мерцающим красным.

***

      — Ладно, мы сваливаем. А с этой что делать? Откуда она вообще взялась?       — Ноэль привез.       Юджин замирает, чтобы тут же взвыть, задыхаясь от боли и слез.       — Ну надо же! Даже этот юродивый полезен оказался. Хорошая добыча. Жаль, что не целка, а так всё при ней.       — Какая из нее, на хрен, целка? Все видели, что она в постели этого отброса Колдера творила. Еще благодарна будет, что мы ее отымели, — на передок-то явно слаба.       Кровь шумит в висках, и голоса едва различимы, будто на заевшей аудиокассете. Говорят двое — это всё, что Юджин может понять.       Ее опять дергают за волосы, и всё тот же зловещий шепот насмехается прямо над ухом:       — Давай, пока не очухалась, я ее куда-нибудь подброшу. Может, еще кто попользуется, нам чё, не жалко.       — Разбежался! Я не закончил. Утром сам с ней разберусь. У тебя еще что осталось?       Раздается громкий гулкий стук: что-то тяжелое падает на стекло.       — Отлично, как раз то, что надо. А этот поганец Колдер — прямо самородок. С виду лох лохом, а наркоту, смотрю, даже из воздуха наколдовать может. Небось, этой дуре подсыпал чего, чтобы она с ним легла и на камеру шоу устроила. Бля, мой брат там наверняка вешается. Бедный Святоша Киген! Бьюсь об заклад, он-то сексом только в темноте занимается, да и тогда штанов не снимает.       Громкий взрыв разухабистого смеха. И темнота.       Вспышка.       Удар, удар, еще один… Юджин лежит на животе, ее крепко держат за волосы и бьют головой обо что-то твердое. Она уже не чувствует боли. Ничего не чувствует. Только руки горят там, где раньше терли веревки.       — Чертова сука! Чертова сука!       Она узнает голос. Джейкоб, старший брат Кигена.       Вспышка.       — Ты зря очнулась, сучка.       Джейкоб полулежит, развалившись в кресле, курит с улыбкой на лоснящихся губах и так и пышет самодовольством — от одного его вида Юджин хочется блевать.       — Черт, теперь придется время тратить и объяснять, почему в твоих же интересах держать рот на замке. Не хочешь ведь, чтобы тебя нашли со свернутой шеей на какой-нибудь помойке? Верно, не хочешь. Жалко будет пускать такую горячую штучку в расход.       Он швыряет ей вещи, смятые, чем-то залитые, гаденько ухмыляется и всё говорит, говорит, говорит… Юджин едва различает слова, но от его назойливого голоса, что звучит у нее в голове, та разрывается изнутри.       — Хочешь совет? Вали из этой дыры. Здесь тебе, шлюшка, ловить нечего, после такого-то порнодебюта. Брату моему ты теперь на хрен не нужна, давалка чертова! — Джейкоб бросает оскорбления ей в лицо и весь лучится от удовольствия. — А Колдер-то, оказывается, красавчик! Вот уж не думал, что когда-нибудь подобное скажу, в школе-то он был полным придурком: я вечно над ним издевался, а он всё молчал, как язык проглотил. Весь такой… будто воробей шибанутый, тьфу! А вырос и, смотри, набрался ума-разума: трахнул аж двух мэрских дочек. Так и до крошки Дестини доберется — с нетерпением жду видео! Ей бы, правда, фунтов пятнадцать скинуть, а то отожрала булки дальше некуда. А вот ты зачетная, сучка. А ну-ка, иди сюда!       И снова провал. Юджин смотрит на его губы, но не слышит ни слова. Ни единого звука. И гулкая тишина звенит в ее голове.       Тело не слушается. Она хочет броситься прочь, но не может даже опуститься на пол, хотя дрожащие ноги едва ее держат.       Вспышка.       Джейкоб валит ее на ковер и впивается зубами в оголенное плечо. Коленом раздвигает ее бедра, задирает платье, которое Юджин не помнит, как надевала. Но ей удается выскользнуть и отползти в сторону.       — Да ладно ломаться! — Кулак с грохотом опускается на пол. — Теперь-то чего? Мы уж постарались: на тебе клейма ставить негде.       Юджин в первобытном ужасе отползает дальше, упирается спиной в кладку камина и обжигается о нагретый кирпич. В спертом воздухе слышится вонь опаленных волос.       Джейкоб подходит вразвалочку: понимает, что загнал ее в ловушку, и победно скалит зубы.       — Иди сюда, сука. Повеселимся напоследок, пока не передумал тебя отпускать. А то сверну шею, даже не пикнешь.       Он бьет ее наотмашь, хватает за руку и заставляет подняться. И Юджин видит его глаза — большие, темные, с пустыми расширенными зрачками. И эти глаза пугают ее сильнее, чем всё, что с ней случилось прежде.       Вспышка.       Джейкоб прижимает ее лицом к деревянной стене, теплой от близости камина. Его руки шарят под платьем, оставляют синяки. И впервые за эту долгую ночь разум Юджин кристально чист: она видит и слышит всё, что происходит с нею и вокруг. Будто со стороны, будто умерла, и ее дух бессильно взирает на истерзанное тело…       Сейчас Юджин отчетливо понимает, где находится: охотничий домик ее семьи, она бывала здесь сотни раз. Об эту самую стену кидала в детстве мячик, чтобы после поймать на лету, на ней же развешивала новогодние украшения вокруг камина. Юджин любила этот дом, маленький и уютный…       Джейкоб толкается в ней, рычит на ухо бранные слова, стонет, уткнувшись потным лицом в ее шею.       Юджин стоит безучастно, не двигаясь, лишь сильнее впивается зубами в нижнюю губу. И ждет. Просто ждет.       Наконец Джейкоб отталкивает ее и громко смеется, донельзя довольный собой.       Юджин же думает только о том, что важно рассчитать свои силы, не ошибиться. Медленно поворачивается, и рука осторожно тянется вправо, туда, где в массивной подставке стоят инструменты для камина.       Пальцы сжимаются на нагревшемся металле.       Джейкоб оправляет одежду, потягивается, беспечный, расслабленный, точно кот. И всё трещит и трещит о чем-то. А Юджин без слов молит, чтобы он заткнулся, чтобы всё наконец закончилось.       — Мы ведь нашли общий язык, верно, красотка? Повторим попозже еще разок?       Он сияет гордой победной улыбкой, широко разводит руки, делает шаг навстречу — и Юджин изо всех сил бьет его тонким ломом в живот. Наваливается сверху, пронзает.       — В другой жизни, Джейкоб.       Она значительно меньше его, слабее, но в один миг он как будто сдувается, съеживается. Его темные глаза, так непохожие на голубые глаза брата, распахиваются шире. С губ срывается стон.       Джейкоб хватается руками за лом, делает шаг назад и, споткнувшись о низкий столик, падает на спину. Юджин вновь наваливается сверху, использует свой вес там, где не может использовать силы. Джейкоб извивается, стонет, но даже не пытается вырвать лом из ее рук, лишь цепляется за него окровавленными пальцами и громко мычит.       Наконец глаза его закатываются.       Наступает долгожданная тишина.       Юджин стоит над поверженным врагом и, не сводя глаз, смотрит, как он замирает, как по светлой рубашке с эмблемой ночного клуба расплывается и расплывается багровое пятно, стирая проклятую золотую звезду.       Джейкоб больше не стонет, не шевелится. Мертв.       Юджин хочет проверить дыхание, пульс — всё то, что проверяют в кино. Но от мысли, что придется дотронуться до гнусного подонка или хотя бы наклониться ближе, горло сжимают рвотные спазмы.       Она долго стоит, не шевелясь, затем медленно и аккуратно вытаскивает лом из вспоротого живота и швыряет в жарко полыхающий камин. Потревоженные угли разлетаются в стороны, вспыхивают, высыпаются на пол. Один уголек касается ее ноги, обжигает. Но это уже неважно.       Юджин не знает, сколько проходит времени. С трудом держась на ногах, механически умывается, достает из шкафа старые джинсы и свитер, прячет под ними пятна засохшей спермы, синяки, ссадины и кровь. Бросает напоследок долгий взгляд на лежащего у дивана Джейкоба, затем решительно переступает через тело, рывком распахивает входную дверь и вываливается, необутая, в темноту.       Черный, зловещий в ночи лес шелестит вокруг Юджин, будто в страшной сказке. Но не пугает ее.       Она только что убила волка. И знает: если встретит второго насильника, она и ему вспорет брюхо.

***

      Наши дни       — Юджин! Юджин… — Кто-то настойчиво тряс ее за плечо, вырывая из страшных воспоминаний.       Она с трудом открыла глаза и не сразу осознала, что, обессиленная, стоит на коленях посреди перекрестка, и ее рвет, раз за разом выворачивая наизнанку.       Ледяная вода бурлила кругом, била по скрюченной спине, заливалась за воротник. Ладони упирались в шершавый асфальт, тело трясло в лихорадке, а яркий свет фар безжалостно бил в лицо, но Юджин казалось, будто она вновь проваливается в темноту — душную, липкую, пропитанную кровью…       — Юджин… Черт! Господи… Юджин!       Она узнала голос Деррена, и тут же новый спазм скрутил ее, заставляя согнуться. Но желудок давно уже был пуст — ее вырвало горькой ядовитой желчью.       И всё оборвалось.       ____       (1) Nina Simone — песня «One September Day».       (2) Героиня романа Фрэнсиса Фицджеральда «Великий Гэтсби».       (3) Эшпорт — выдуманный город по соседству с Саммервудом, столица о́круга.       (4) Jem — песня «In 24 hours».