Четки

      Отец в детстве часто говорил ему, что нужно разобраться в бардаке в голове, и все всегда держать под контролем: будь то эмоции, будь то мысли, будь то воспоминания. Джекилл, впечатлительный тогда еще мальчик с хорошим воображением, представлял себе горы мусора и хлама в бесконечном темном пространстве, и уже тогда его привлекала идея когда-нибудь увидеть устройство своего разума изнутри.       Возможно, это был первый звонок о том, что скоро жизнь приведет его к экспериментам над своим сознанием.       Сейчас, сидя в приятном полумраке, держа в руке бокал вина и смотря в стоящее рядом зеркало «в полный рост», Генри Джекилл думает, что никакого мусора в его голове нет. В его голове есть много всего — темные твари сомнений, крылатые бестии желаний, затаившиеся хитрецы-идеи, и, конечно же, царствующий над этим хаосом Эдвард Хайд, но чего уж там точно нет — это мусора.       В одной руке Хайда — четки, в другой — бокал вина, идентичный бокалу в руке Генри. Джекилл думает, что это чертовски странно — то, что у Хайда, есть какие-то личные вещи в его сознании, но вслух эту мысль не высказывает — зачем? У них все одно на двоих, в том числе и мысли. Хайд знает все о Генри, а тот в свою очередь — о своей темной стороне. Им не нужны лишние слова. Эдвард молча перебирает четки и пьет, и с каждым щелчком бусин мысли Джекилла все отвлеченней и отвлеченней.       Щелк, щелк, щелк. Почему Хайд представляется ему отдельной личностью?       Щелк, щелк, щелк. Почему вся ситуации в целом похожа на психическое заболевание?       Щелк, щелк, щелк. Почему у Генри такое плохое предчувствие?       Щелк, щелк, щелк. Почему в этом молчании такая угнетающая неизбежность?       Щелк, щелк, щелк. Почему кажется, что завтра произойдет что-то неизбежно-фатальное?       Джекилл знает ответы на эти вопросы, или Хайд знает ответы на эти вопросы, или они оба знают, но Генри почему-то не может сейчас отвлечься от рассуждений, примерно как и Хайд — прекратить перебирать темные деревянные бусины, щелчки которых похожи на щелчки метронома.        — Ты когда-нибудь… Ты когда-нибудь задумывался о возможности разделения нас в отдельные тела? — спрашивает доктор, уже зная ответ.       Человек в зеркале не двигается, на губах его расцветает ухмылка, делая и без того неизвестно чем безобразное лицо еще страшнее, но Генри сейчас даже это лицо кажется чем-то необъяснимо красивым в своем уродстве, в своей отложившейся на лице печати истинного зла.       На миг бусины в его пальцах замирают.        — Ты знаешь, что это невозможно, Джекилл.       Щелк, щелк, щелк.        — Просто допусти, что это произошло. Что бы ты сделал?.. Съехал бы в свою квартирку в Сохо и продолжал бы устраивать вакханалии и совершать бесчинства?       Генри действительно интересно, и он внимательно смотрит в темные глаза собеседника-из-зеркала.       Хайд смеется, смеется, оживляя эту вязкую тишину, это томление в ожидании «завтра», и этот смех — капля меда в бочку дегтя, такой же приторный и сладкий, такой же обманчиво-светлый.        — Знаешь, Джекилл… Первым делом я хорошенько тебе врезал бы тростью по голове.        Доктор вздыхает, проводит по едва тронутым сединой волосам рукой и подносит стакан вина к пересохшим губам.       Щелк, щелк, щелк.        — …а потом я бы разложил тебя на твоем чертовом рабочем столе и как следует, наглядно показал бы, как я тебе благодарен за все, что ты для меня сделал.       Джекилл давится вином и больше в тот вечер они ни о чем не разговаривают.        А на следующий день происходит убийство сэра Дэнверса Кэрью, и это становится началом конца.