День из детства
г. Дублин, 1656-1657 гг.
— И когда наступает весна, — негромко говорила мама, — все эти деревья зацветают почти одновременно. Белыми и розовыми цветами. И теплая земля стоит усыпанная лепестками, будто снегом. И воздух напоен таким ароматом от этих цветущих яблонь!.. Словами не передать. Но за всю свою жизнь я так и не увидела ничего красивее тех весенних садов Сомерсета, — Розмари вздохнула и снова взяла в руку мелок, которым чертила по разложенной на столе ткани. Ее маленький сын, непривычно тихий, сидел рядом с ней. — Ты грустишь? — с обезоруживающей прямотой спросил он, внимательно глядя ей в лицо снизу вверх широко раскрытыми блестящими глазами. Молодая женщина печально улыбнулась ему, и из уст ее вновь вырвался невольный вздох. — Немного, — мягко ответила она. — Там ведь осталась моя семья. И... — она быстро взглянула на мальчика, — иногда я просто очень жалею, сынок, что не могу показать тебе свою родину. — Почему не можешь? — спросил ребенок. — Потому что… это в другой стране. За морем. И я туда уже никогда не вернусь. — А почему никогда? Мать чуть нахмурилась. — Потому что в жизни приходится выбирать, что тебе дороже. Я выбрала твоего отца. И это значит, что пути назад для меня уже нет. Мальчик тоже нахмурился, и выражение его лица в точности повторило выражение Розмари. — А зачем тогда ты с папой поженилась? — спросил он серьезно. И, не дождавшись ответа, повторил требовательно: — Зачем? Розмари вытащила изо рта булавку, которую уже успела сжать в зубах. — Затем, что иначе у меня не было бы тебя. И все, Питер, не задавай глупых вопросов. Питер послушно замолчал. И молчал впечатляюще долго — почти тридцать секунд. Забравшись коленями на скамью, он облокотился о столешницу и подпер голову кулаками. — А когда ты там была? — раздался снова его звонкий голос. — Давно. Тебя еще на свете не было. — Пятьдесят лет назад? — Иногда мне именно так и кажется. Но нет, конечно… — Шестьдесят? — перебил Питер, не переставая допытываться. Чуть раздраженно сдвинув брови, Розмари покачала головой. — Господи, Питер! Ну почему шестьдесят?! — в ее голосе прозвучала усталость и обида. — Сколько мне лет, по-твоему? Он по привычке быстро растопырил четыре пальца и показал ей. — Это тебе четыре, — вздохнула мать. — А мне сколько? — Сколько? — повторил Питер. — Это я тебя спрашиваю, сколько. Ребенок задумался, глядя на свои руки. — Много? — предположил он. Мама на мгновение прикрыла глаза ладонью. — Никогда не говори такое женщинам, Питер. — Почему? — Потому. Это невежливо. И небезопасно. Подержи-ка, — она протянула ему уголок ткани, на которую закончила переносить выкройку. Питер послушно сжал край колючей материи маленькой ладошкой. — А ты чего делаешь? — спросил он. Ловко орудуя ножницами, Розмари решила не отвечать в надежде, что он отстанет. — Это чего? — не унимался Питер. — Это чего, мам? — Пока ничего. Когда докуплю ниток и закончу — будет одежка для тебя. — Для меня? — Для тебя. Питер помолчал. — А зачем? Розмари почувствовала, что терпение ее подходит к концу. — Джон! — громко позвала она. — Забери ребенка! Сейчас вообще-то твоя очередь!***
— Не дрыгай ногами, сиди по-человечески, — строго произнес доктор Блад, в который раз одергивая своего сына. — Ну, посчитал? Питер посмотрел на отца несчастными глазами. — Боже мой, Питер! Ну это же легко! Ты ведь уже считал до этого. Питер грустно вздохнул. Доктор вздохнул за ним следом. — Бог дал тебе пальцы. Можешь воспользоваться ими в виде исключения, — милостиво произнес он. — Ну так? Сколько же получится, если к трем прибавить два? Питер хмуро рассматривал свои пальцы. Птицы громко чирикали в колючих зарослях терновника возле дома. Солнечные лучи, падавшие от окна, освещали лохматую макушку мальчика, образуя вокруг детской головы красноватый ореол. Доктор подавил очередной вздох, заметив, что он снова болтает ногами под столом. — Сколько, Питер? Мальчик поерзал на стуле и, не поднимая глаз на отца, потер лоб ладошками. Неизвестно почему, но этот жест заставил доктора сжалиться. — Ладно, молодой человек, — произнес он уже не так строго. — Будет с тебя на сегодня. Взяв Питера под мышки, он легко вытащил его из-за стола и поставил на пол. — Беги, погуляй. Сын стоял, задумчиво глядя перед собой. Блад уже решил было, что перестарался, пытаясь вдолбить в него арифметику. Розмари считала, что он перегружает ребенка информацией. Но, в конце концов, эта информация не была лишней. Это необходимо ему для будущей жизни. И чем раньше он научится читать и считать, тем лучше — у него останется больше времени для изучения медицины. Блад всегда именно так и отвечал жене. Но сейчас, глядя на замученного ребенка, сам засомневался в своей правоте. — В чем дело, Питер? — Пять. — Что, прости? Питер поднял на доктора свои невыносимо синие глаза. — Будет пять, — повторил он. Блад смотрел на своего сына несколько секунд, а потом по лицу его медленно расползлась довольная улыбка. — Ну, слава Богу! — мягко сказал он. — День прожит не зря.***
— О, какая очаровательная у вас девчушка, мэм! — прокудахтала пожилая дама за прилавком. — Я мальчик! — Питер грозно глянул на нее исподлобья. — Оу? — женщина бросила вопросительный взгляд на миссис Блад. Розмари улыбнулась, надеясь, что улыбка ее получилась не слишком зловещей. — Да, — кивнула она. — Прости, дорогой, — смущенно произнесла старая леди. Питер продолжал буравить ее сердитым взглядом из-под насупленных черных бровей. Женщина, не выдержав, отвела глаза и снова посмотрела на Розмари. — Очень похож на вас, миссис, — неуверенно улыбнулась она. Розмари вздохнула. — Можно я уже заплачу? — спросила она подчеркнуто вежливо. — Разумеется, мэм, — поспешно кивнула женщина, положив на прилавок ее заказ: несколько мотков ниток и мешочек с пуговицами. Питер поспешил на улицу вслед за матерью и быстро зашагал рядом с ней, держа ее за рукав. Миссис Блад была в дурном настроении. Должно быть, устала. И настроение ее не улучшилось от общения со старой перечницей в галантерейной лавке. Ее выводила из себя необходимость улыбаться всем подряд в этом проклятом ирландском городе и строить из себя кого-то, кем она никогда не была, — благовоспитанную женщину, почтенную супругу местного врача. Господи! Неужели она ведет себя так, только чтобы не испортить репутацию Джона? Ох, если бы кто-то сказал ей об этом несколько лет назад, она бы от души посмеялась. А теперь... Она вздохнула. Чего только не сделаешь ради любви. — Жаба, — звонко возмутился Питер, очевидно, все еще гневаясь на старую леди из лавки. — Да, — задумчиво подтвердила Розмари, но уже в следующее мгновенье, спохватившись, шлепнула его по губам. — Ты как себя ведешь! Не вздумай при отце такое ляпнуть! Дьявол! Зачем она пошла этим путем? Знала ведь, что после дождя тут вечно не пройти. Вот и сейчас дорогу им преградила огромная лужа. Переложив все вещи в одну руку, она наклонилась к сыну, чтобы взять его на руки. Но тот бойко увернулся и замахал на нее руками. — Нет! — закричал он. — Нет, я сам! — Питер... — Сам, сам… Сам! Розмари поймала его и ловко подхватила подмышку. — Ну-ка! — прикрикнула она. — Ты-то сам, а башмаки твои со штанами чистить мне придется. Оказавшись на другом берегу лужи, молодая женщина опустила своего ребенка на землю. Питер молчал, но вид у него был смертельно оскорбленный. Розмари подавила улыбку, боясь, что сын не так поймет. Он всегда очень сердился, когда она над ним подшучивала. — Жду не дождусь, когда ты вырастешь и меня будешь на руках носить, — как бы между прочим произнесла она. Даже не глядя в сторону сына, она почувствовала на себе его пронзительный взгляд. — Когда? — голос его звучал очень серьезно. — Скоро, — так же серьезно ответила Розмари.***
— Питер! Ты хочешь что ли, чтобы я тебе ухо отрезала? Нет? Ну так сиди спокойно! Или я тебя пораню. — Нет, не надо!.. — Да не вертись ты! — Розмари угрожающе щелкнула ножницами возле его головы. — Или точно без ушей останешься! Подстригать Питера она терпеть не могла, но тот факт, что ее сына постоянно принимали за девочку, заставлял ее регулярно возвращаться к этому занятию. Причем гораздо чаще, чем ей бы хотелось. Волосы у него росли очень быстро и, отрастая, тут же начинали топорщиться в разные стороны и завиваться шелковистыми колечками. Розмари, казалось, не успевала их укоротить, как они уже торчали снова. Поэтому сейчас она состригала их без всякого сожаления. Одна за другой мягкие черные прядки сыпались пол. Пару минут тишину нарушало только щелканье ножниц. А потом внимание Розмари привлекли странные тоненькие звуки, которые неожиданно сложились в мелодию. — Питер! Прекрати петь! Не смеши меня! Мелодия тут же смолкла. И следующие пять минут ребенок лишь скорбно вздыхал, когда мать разворачивала его голову так, как ей было нужно... А потом засмеялся от щекотки, сжавшись в комочек, когда Розмари, покончив со стрижкой, дунула ему за шиворот, сдувая волоски. — Ну все, — усмехнулась она, удовлетворенно любуясь результатом своих трудов. — Красавчик, глаз не оторвать. Вот теперь — пой!***
Поздним вечером, выпроводив за дверь последнего пациента, доктор Блад поднялся на второй этаж и украдкой заглянул в приоткрытую дверь детской. Розмари сидела рядом с Питером на его кровати. Книга в ее руках означала, что сегодня ребенок ни в какую не желает засыпать. Это случалось не так уж редко. Потому что, если Питер не скакал и не носился весь день как угорелый, к вечеру у него оставалось еще слишком много энергии, не дававшей ему заснуть. И тогда матери приходилось долго и мучительно усыплять его чтением. Как сегодня. — И вот однажды, — рассказывала Розмари, — Петр и Иоанн шли вместе в храм на молитву. И заметили, что у Красных ворот сидит хромой человек. Того хромого каждый день приносили к воротам и сажали там просить милостыню у прохожих. Увидев апостолов у входа в храм, он стал просить и у них милостыни. Тогда Петр и Иоанн, всмотревшись в него, сказали ему: «Взгляни на нас». Нищий послушно посмотрел на апостолов, надеясь что-нибудь получить от них. Но Петр сказал ему: «Золота и серебра нет у меня; а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа из Назарета встань и ходи!» И, взяв его за правую руку, Петр поднял хромого, и вдруг окрепли ноги его, и он вскочил с земли и стал ходить. И вошел с Петром в храм, скача и хваля Бога. И все удивились и сбежались посмотреть, не веря своим глазам… Решив не мешать им, доктор Блад бесшумно отступил, прикрывая за собой дверь. — А его посадили в тюрьму? — услышал он голос Питера, уже направляясь в сторону своего кабинета. — Да, — отвечала Розмари. — Царь Ирод очень рассердился и приказал арестовать Петра. И тогда стражники схватили его, бросили в темницу и заковали в цепи. Царь хотел подождать пока пройдет Пасха, чтобы потом вывести Петра к народу и казнить его у всех на глазах. Несколько секунд ребенок переваривал эти подробности, которые, в общем-то, не были для него новостью. Потому что этот отрывок Нового Завета был ему хорошо знаком. — А Петр так и остался в тюрьме? В голосе Розмари, когда она ответила, послышалась улыбка: — Ты же знаешь, что нет, дорогой. Господь послал к нему своего Ангела, и тот вывел Петра из темницы. …Прошло еще немало времени, прежде чем глаза у Питера наконец-то начали слипаться. Мама тихонько гладила его по коротко остриженным волосам. — Я не хочу спать, — сонно тянул Питер, протирая глаза руками. Розмари не стала спорить, грустно отметив про себя, что в полусонном состоянии он коверкает слова еще сильнее. Поначалу ее очень расстраивало, что Питеру уже скоро пять лет, и зубов у него полный рот, а он продолжает шепелявить, как младенец. Потом она поняла, что он не шепелявит. Это просто особенность произношения, которую она вряд ли сможет исправить. В конце концов, ее муж шепелявит точно так же. И с этим ничего не поделаешь. Когда голова Питера обессилено опустилась на подушку, а дыхание наконец выровнялось, Розмари вздохнула с облегчением. Вернее, хотела вздохнуть, но сдержалась, боясь, что он снова проснется. Еще несколько минут она сидела, молча глядя на своего спящего ребенка, любуясь на его спокойное, нежное личико. Что ж, во сне ее Питер действительно был похож на ангелочка. Даже без этих своих кудряшек. Чуть слышный скрип двери заставил Розмари поднять голову. Увидев мужа, она молниеносно прижала палец к губам, предупреждая его попытки заговорить. Он понимающе кивнул, показав жестом, что нем как могила. И бесшумно приблизился к ним, с улыбкой глядя на спящего сына. А зрелище это было и впрямь трогательное. — Как тебе это удается? — одними губами прошептал Блад, медленно наклоняясь к жене и целуя ее горячий висок. — Ласкою, — чуть слышно пошутила Розмари, одной рукой приобнимая Джона за талию и мягко прижимаясь щекой к его подтянутому животу. — И любовью.