Отец
Дублин, 1671 г.
Доктор Блад осторожно отворил дверь в комнату сына и вошел, стараясь ступать как можно тише. Было еще совсем рано, но солнце уже встало из окутывавшей холмы туманной дымки и мягко светило в большое окно... которое его непутевый сынок как всегда забыл закрыть. Из-за этого воздух в комнате был теперь сырым и холодным, а на подоконнике лежала роса. Птицы звонко чирикали в зарослях терновника под окнами. И в целом день обещал быть свежим и солнечным. Питер еще спал, уютно закутавшись в старое лоскутное одеяло, так что наружу торчал практически один только нос. Вьющиеся вороные пряди рассыпались по подушке. Доктор не хотел его будить, поэтому лишь тихонько прикрыл окно и бесшумно сел рядом с сыном. Питера не было дома почти полгода. И старший Блад сильно по нему соскучился. Хоть и не мог сказать об этом открыто. Во-первых, потому что в какой-то мере сам был виновен в этой разлуке, настояв на том, чтобы Питер все же учился в Тринити. А во-вторых, потому что знал – его сын не выносит подобной слабости. Никогда не выносил, даже когда был ребенком. Правда, для отца он и сейчас, в свои девятнадцать лет, продолжал оставаться ребенком. И его маленькую комнату, стоявшую большую часть года необитаемой, но все равно полную вещей Питера, его одежды и книг, старший Блад про себя по привычке называл детской... Только теперь все стало гораздо сложнее, чем тогда, когда его сын был малышом. Доктору даже казалось порой, что мальчик его презирает... Глупо, конечно, но временами Блад даже был уверен, что заслуживает его презрение. Действительно, чего он сделал такого в своей никчемной жизни, чтобы вызвать у парня восторг или завоевать сыновнее уважение? Решительно ничего. Всего лишь жил, всего лишь лечил... порою не решаясь требовать денег за свою работу с сирот и бедняков, да и просто симпатичных ему людей. Из-за этой слабости доктору Бладу даже не удалось сколотить хоть сколько-нибудь приличного состояния, которое он мог бы оставить своему сыну. Так чего же еще он ожидал? Даже его трижды проклятого братца Томаса Питер уважал за что-то... восхищался им... В то время как родной отец, казалось, был для него никем. Питер хотел быть похожим на него, на этого бандита и проходимца! Только не на собственного отца. Это было больно. И до смерти обидно. И с годами ситуация только ухудшалась. Блад с горечью перебирал в памяти дни и годы своей жизни и их хрупкие отношения с мальчиком, пытаясь понять, что же он делал не так, где допустил ошибку... Порой ему отчаянно хотелось повернуть время вспять... хотелось, чтобы его Питер опять стал маленьким ребенком, страстно мечтающим вырасти... До слез, до боли в сжимающихся кулаках хотелось снова увидеть Розмари... Она никогда и ни за что его не упрекала. Она и на этот раз помогла бы ему. Подсказала бы, что делать и как. Но, задумываясь об этом, Блад одновременно понимал, что и в этом случае не смог бы ничего изменить. Пусть даже вновь обретя семью... Он бы все сделал точно так же. Он бы точно так же... просто их любил. Так же честно работал... Так же старался бы не ругать своего мальчика, когда этого можно было избежать. И в конечном итоге, получил бы то же самое, что имел сейчас... По всему выходило, что старший Блад банально был тряпкой. Но по-другому он не мог. И, наверное, это даже хорошо, что Питер не такой. Он был очень похож на Розмари, очень! Иногда просто невыносимо. Особенно глаза... Доктор страшно злился сам на себя за эту дурь, но временами все равно виновато терялся под этим пронзительно синим взглядом... и ничего не мог с собой поделать, как ни старался. Что и говорить, было в его жизни кое-что, чего он никогда не забудет. А Питер ведь даже не подозревал, насколько тяжело порой отцу было выносить его взгляд. Не подозревал, что до конца жизни доктору будет чудиться в его глазах молчаливый укор. Тихонько всхрапнув, юноша чуть шевельнулся, меняя позу и скидывая с головы одеяло, после чего дыхание его снова выровнялось. Блад покачал головой, печально вздохнув. Дурак ты, Джон! Какой же ты все-таки дурак... Мечтаешь вновь обрести семью, а между тем никогда ее и не терял. Если вдуматься. Вот же она, твоя семья! Перед тобою! Приползла ночью пьяная и теперь тихо сопит в две дырочки... Господи, как же он вырос!.. А кажется, еще только вчера шлялся по улицам с этими проклятыми О'Коннелами, убивая бесценное время разной вздорной ерундой, вроде лазания по окнам и сражений с протестантскими детьми... Доктор печально улыбнулся, вспомнив, что сражения-то те велись не на жизнь, а на смерть... и были весьма кровопролитны. Да, именно эту деталь он помнил прекрасно. И он своими руками не раз лечил «боевые увечья», полученные в этих самых сражениях... Лечил когда-то, до поры... пока Питер ему это позволял. Но вот уже несколько лет как старший Блад был лишен даже этого сомнительного утешения. Сын не давал ему даже дотронуться до него. Он не терпел жалости. Не терпел даже элементарной ласки, видимо, воспринимая ее, как отцовскую слабость. Не понимая, упрямо не желая видеть, что для отца его боль – как своя собственная. И что каждая его болячка, полученная в глупых пьяных потасовках, – это еще одна серебряная прядь в темных волосах его сорокавосьмилетнего отца. Что ж... молодые люди часто бывают весьма эгоистичны. А Питер в этом плане был даже хуже, чем большинство из них. Доктор чуть нахмурил брови, глядя на спокойные опущенные ресницы юноши... совсем еще детские ресницы. Ох... Блад крепко прижал кулак к сердцу, которое в последнее время стало серьезно его беспокоить, и медленно сделал несколько глубоких вдохов, терпеливо ожидая пока боль отпустит. К черту! Питер мог думать и говорить все, что ему угодно! Но все равно это был его мальчик... его сын! Плоть от плоти его, кровь от крови. Как бы ужасно он себя ни вел... Не в силах сдержаться, Блад протянул руку, мягко дотронувшись до чистого мальчишеского лба, ласково провел ладонью по растрепанным черным волосам... Что ж, он никогда не сможет стать для этого мальчишки примером для подражания... Ну, и пусть! Пусть! Все равно он был счастлив. Необыкновенно счастлив и горд иметь такого сына. Весь последний год ему писали из колледжа об успехах мальчика. Олдемейер, не скрывая удивления, сообщал, что Питер в последнее время стал хорошо заниматься, исправно посещает лекции и вообще сам на себя не похож. Блад даже опасался хвалить его, боясь сглазить и не понимая, чем вызвана такая внезапная перемена. Повзрослел?.. Взялся за ум?.. Или... Доктор недоверчиво хмыкнул, продолжая осторожно гладить сына по голове. Возможно ли, чтобы Питер делал это только ради него, ради отца?.. Он ведь не испытывал тяги к медицине. Как ни печально... Но нет. Нет, тут наверняка было что-то еще, о чем доктор не знал. Однако ему приятно было думать хотя бы пару минут, что его сын может делать что-то из любви к нему... или хотя бы только из жалости. А солнце тем временем поднялось уже довольно высоко и, вливаясь в комнату белоснежным сиянием, тихо заскользило по лицу Питера, заставив того смешно поморщиться. Доктор не отнял руки, даже видя, что мальчик начинает просыпаться, и отчаянно наслаждаясь последними секундами ласки. Всего через пару мгновений его рука, естественно, была довольно грубо, хотя и почти бессознательно сброшена, а Питер уселся на постели, глядя на отца чуть опухшими со сна глазами. – Пап, ну ты чего? – хрипло спросил он. – Ты что вообще забыл моей спальне? Отец взглянул на него так строго, как только мог. – Окно-то ты опять не закрыл, молодой человек, – с притворной суровостью вздохнул он. – Даже проходя мимо твоей двери, я и то почувствовал, как из-под нее сквозит. Зашел закрыть. Ты же весь дом выстудил. Питер рассеянно перевел взгляд на окно. – Да? – просто переспросил он. – А я, наверное... забыл... Он потянулся сладко, как умеют только дети. И тряхнул головой, расправляя плечи. – Пить надо меньше, – усмехнулся отец, наблюдая за ним. – Я не пил! – возмутился Питер так искренне, что человек, знавший его хуже, вполне мог бы поверить. – Просто я ненавижу спать в духоте! – Да, правда, я и забыл, – улыбнулся доктор и добавил, лукаво приподняв бровь. – Соскучились, поди, твои ребята? – Это не они, это все Оливер, скоти... – парень вдруг осекся, осознав, что выдал себя с головой. – То есть, мой друг из колледжа, – закончил он, невинно улыбнувшись, удивительно похожий в тот момент на свою мать. Отец покачал головой с явным неодобрением и, поднявшись, медленно отошел к окну. Повисла неловкая пауза. Младший Блад беззаботно пожал плечами и скинул ноги с кровати. Но поскольку долго молчать в таких ситуациях Питер был неспособен, совсем как его покойная мать, то уже через минуту доктор снова услышал за спиной его звонкий голос: – Не хочешь расспросить меня про колледж, пап? Я же там... ну, вроде как делаю успехи, представляешь...