Per aspera ad astra*
Ирландия, Дублин, 1672-73 гг.
«Идиотизм, – Питер Блад нетерпеливо поерзал на дубовой скамье. – Надо же было додуматься до такого!.. Превентивная ампутация... Что это за бред собачий? Стоило, разумеется, потратить половину жизни на обучение врачебному искусству, чтобы в итоге лечить так, как смог бы и мясник…» Не поднимая глаз на профессора, он молча царапал на столе какую-то схему, понятную только ему одному. Однако уже в следующее мгновенье чувствительный тычок локтем под ребра бесцеремонно прервал его мысли, исполненные праведного возмущения. Он резко поднял голову, вопросительно взглянув на сидевшего рядом Оливера, но тот живо кивнул в сторону кафедры. – Доктор Блад! – дребезжащий голос профессора Олдемейера прозвучал грозно. – Не могли бы вы напомнить аудитории, о чем я только что говорил? Блад нервно поднялся со скамьи, все еще сжимая в руке маленький нож, вместо пера. «Начинается!» – раздраженно подумал он. Конечно, можно было извиниться, наплести что-нибудь вроде того, что отвлекся на минуту и что больше этого не повторится. Старый черт был бы удовлетворен... Да и большая часть студентов тоже порадовались бы. Но сегодня у Блада было не то настроение, чтобы унижаться ради их удовольствия. – А они сами что же? – он окинул аудиторию вызывающим взглядом, ожидаемо натыкаясь на довольные ухмылки. – Уже забыли? Блад произнес это прежде, чем сообразил, что говорит. Смешки мгновенно стихли, сменившись зловещей тишиной. Оливер закрыл лицо ладонью. Но Олдемейер и не подумал оскорбиться. У него был достаточный опыт общения с этим проклятым мальчишкой, чтобы обращать внимания на подобные мелочи. Дурная кровь! Чего еще ждать от поганых католиков! – Ваша дерзость сейчас более чем неуместна, юноша, – холодно процедил он. – Просто ответьте на вопрос. Наступила давящая пауза. – Ну, так что же? – поторопил старик. – Я не слушал, сэр, – признался Блад, даже не пытаясь изображать раскаяние. – О, в этом я не сомневаюсь, – вздохнул профессор, мягко приподняв седые брови. – Останетесь после занятий и поделитесь со мной своими размышлениями. А сейчас, я думаю, вам лучше удалиться размышлять в коридор. Вероятно, я вам сильно мешаю своей бесполезной болтовней. С соседних скамей опять послышались смешки. Питер уже открыл рот, чтобы протестовать, но вдруг понял, что Олдемейер в общем-то прав: тут ему делать нечего. – Да, – с неожиданной покорностью ответил он. – Хорошо, сэр.***
Полтора часа спустя Питер Блад снова стоял перед профессором, который устало опустился в кресло. За всю лекцию он так и не позволил себе присесть, несмотря на то, что был уже очень стар. Олдемейер работал в Тринити уже лет сорок, а до этого, по слухам, еще успел потрудиться на благо науки в английском Оксфорде, откуда был выписан в Ирландию для обучения юного поколения анатомии и основам хирургии. Его предмет не пользовался большой популярностью. Несмотря на то, что при колледже уже был устроен и действовал анатомический театр, большинство молодых врачей упрямо продолжали избегать хирургии, считая ее недостойным занятием. Блад, надо отдать ему должное, к ним не относился. Он был избавлен от необоснованной гордыни и не пытался маскировать собственную лень и незнание ложной брезгливостью. Его упертость даже нравилось Олдемейеру, хоть он этого и не показывал. В то же время мерзкий характер мальчишки лишал старика возможности хотя бы предложить ему свою помощь. Если бы не этот характер, то, возможно, профессор оставил бы его своим учеником. Более того, он настаивал бы на этом... Но, к несчастью, упрямый щенок был упрям и в том, что касалось его веры... и национальной чести, как он сам это называл с присущей ему юношеской горячностью. Олдемейер был лично знаком с его отцом, который был весьма уважаемым в Дублине доктором и милейшим человеком, хоть и католиком. И с уверенностью мог заявить – характером Питер Блад явно пошел не в отца. Устроившись в кресле и окинув суровым взглядом тонкую фигуру стоящего перед ним студента, профессор сдвинул лохматые серые брови, стремясь придать себе более грозный вид. – Так что же, доктор, расскажите мне теперь, что за важное дело снова отвлекло вас на лекции. Блад смотрел на него открыто. – Я был не согласен с вами, сэр. С тем, что вы говорили в самом начале. Я и сейчас с вами не согласен. Мальчишка говорил это таким серьезным голосом, что профессор не удержался и фыркнул. – Позвольте узнать в таком случае, что же именно в моих словах показалось вам неверным, молодой человек? – Я не согласен с вашим мнением насчет ампутации, сэр. Я думаю, к ней следует прибегать только в самых крайних случаях. И уж точно никогда не стану выполнять ее… превентивно. И другим не буду советовать. Олдемейер тяжело вздохнул. Он ожидал чего-то подобного. Но это был слишком откровенный камешек в его огород. – Не обижайтесь, Блад, но боюсь, у вас нет ни достаточных знаний, ни опыта, чтобы рассуждать о таких вещах. – Но я... – Доводилось ли вам видеть, как выглядит раневая гангрена? – Всего раз, сэр, но... – А известно ли вам, что, развившись, она почти неминуемо приведет к гибели пациента? – Это так, сэр, но ведь она может и не развиться. И человек, имевший шанс на выздоровление, станет калекой только благодаря вашему лечению. – Вы просто вынуждаете меня снова повторить то, что я несколько раз говорил сегодня во время лекции, которую вы не слушали. Выполняя превентивную ампутацию в военно-полевых условиях, мы выбираем меньшее из зол. Ex malis eligere minima**. – In vitium ducit culpae fuga***! – сердито воскликнул Блад. – Вот вы, сэр! Вы сами, случись вам быть раненым на войне, вы бы согласились, чтобы вам отрезали ноги, если бы оставался хотя бы один крошечный шанс на их спасение? – Мальчишка! – старик начал выходить из себя. – Как вы не понимаете, что спрашивать согласия в этих случаях не приходится! И мы прибегаем к этому средству, пытаясь спасти человеческую жизнь, видя перед собою явные предпосылки для развития нагноения или гангрены, как то: массивное загрязнение раны, размозженные края, поврежденные крупные сосуды… А огнестрельные переломы, да будет вам известно, вообще не срастаются! – Но можно ведь попытаться хотя бы убрать осколки… Хотя бы просто отмыть рану! И сосуды… в конце концов, их ведь тоже можно сшивать. Хотя бы самые крупные. Олдемейер взглянул на него устало. – Как же все просто у вас, молодых! Неужели вы настолько самоуверенны, мистер Блад, что полагаете, будто до вас никто не пытался? – Об этом мне ничего неизвестно, сэр. Но я никогда не смогу быть полностью уверенным в чем-то, если не проверю это сам. Он замолчал, опустив глаза, а потом добавил тихо: – Может быть, и не получится ничего… но я хотя бы буду знать, что сделал все что мог. Олдемейер смотрел на него изучающее несколько мгновений, затем вздохнул. – Вы думаете, я неправ? Думаете, это все глупости? – Блад оторвался от созерцания каменного пола. – Что ты, мальчик, я вовсе так не думаю. Напротив. Я почти уверен в твоей правоте, – он слабо улыбнулся, заметив удивление в глазах юноши, а затем снова посерьезнел. – Но ведь и великий Везалий, в конце концов, был прав. И чем это кончилось? – Расцветом медицины, – не задумываясь ответил Питер. Старик снова вздохнул. – Это кончилось его гибелью, Блад. Бесславной гибелью.***
– Я ж говорил, у него зуб на тебя, старина, – усмехался Оливер, вальяжно растягиваясь на мягкой траве. – Его стараниями не быть тебе бакалавром. И все из-за твоей ирландской рожи. Легкий ветерок шевелил лавандовые заросли у каменной ограды, где примостились двое студентов Тринити-колледжа. Июньское солнце заливало изумрудные лужайки вокруг здания медицинского факультета. – Ну, это мы еще посмотрим, – спокойно ответил Питер. Сидя на траве рядом с однокурсником, он перебирал мятый ворох исписанных листов, безжалостно разрывая некоторые из них. – Ты что творишь, а? – возмутился Оливер, наблюдая за тем, как Питер уничтожает очередной конспект. – Если они тебе не нужны, то мне еще могут пригодиться! – Это нам в жизни не понадобится, – уверенно произнес Блад. – А вот камин растапливать – в самый раз. – Интересно, что на это скажет твой папенька... – Ничего. Он об этом не узнает, – Блад скомкал еще один исписанный лист. – К тому же, когда я принесу ему диплом, он мне все простит. – И ты думаешь, старый филин тебя выпустит? – А почему бы и нет? Я уже всему научился. И все, что нужно, у меня тут, – он постучал себя пальцем по лбу. – Так что не вижу причин медлить с выпуском. Иначе можно всю жизнь здесь проторчать. – Мне бы твою храбрость, Питер... – Да причем тут храбрость! Мы хорошо потрудились и справедливо можем рассчитывать на свою ученую степень, – он поднял голову и улыбнулся, встретившись с недоверчивым взглядом приятеля. – Да все отлично будет. Вот увидишь!***
Как Оливер ни нагнетал обстановку, но Питер оказался прав. Спустя четыре недели они оба блестяще выдержали экзамены. После долгого изнурительного заседания решением ученого совета Тринити-колледжа Питеру Бладу в числе прочих все же была присвоена долгожданная степень бакалавра медицины. Блад воспринял это известие с философским спокойствием, как и было положено бакалавру, хотя внутренне готов был петь и прыгать от облегчения. Оливер же радовался своему диплому как ребенок, несмотря на то, что был старше и, как предполагалось, умнее Питера. – Видел их физиономии? Особенно доктора Джеральда! Видел? – весело допытывался он у Блада. – Ох, да не видел ты ничего, глазел в окно! С них можно было картины писать, ей богу! – Я уверяю тебя... – с достоинством степенного медика начал Блад. – Я поздравляю вас, коллега! – радостно перебил его Оливер. – Это нужно отметить, клянусь честью! Как насчет «Куин Элизабет»? – Ооо, нет! – запротестовал Блад. – Нет, нет и нет, Оливер! Туда ты меня больше не затащишь. Мне и прошлого раза на всю жизнь хватило! – Да ну, перестань! Мы теперь взрослые самостоятельные мужчины, как-никак. Будем развлекаться, у нас теперь есть на это полное право. – Честно говоря, я хотел увидеть отца, – признался Питер. – Ну, так увидишь еще, никуда он от тебя не денется! – К тому же, у всех добропорядочных христиан сейчас пост, – попробовал отшутиться Блад. – Или ты забыл? Оливер со смехом отмахнулся. – Вот откроешь врачебную практику, разживешься золотишком, и за умеренную плату Его святейшество отпустит тебе все твои прегрешения, сколько их там у тебя накопилось... – Помолчи лучше, Оливер. – А что такого? Я думал у вас, католиков, так принято. – Я тебе сказал, заткнись. Оливер поднял руки в знак того, что сдается... А потом схватил Блада под руку и с хохотом поволок его в город, не слушая больше никаких возражений.***
В пабе было полно народу и стояла невыносимая духота, хотя на улице было довольно прохладно. С трудом протолкавшись между тесно нагроможденными столиками к окну, Оливер плюхнулся на обшарпанный стул и окликнул хорошенькую трактирщицу. Блад медленно снял свой по-пуритански строгий камзол и аккуратно повесил его на спинку стула. Так, в черном шелковом дублете и рубашке с пышными белыми рукавами он казался еще выше и тоньше. Оливер усмехнулся, окинув его фигуру оценивающим взглядом прищуренных карих глаз. – Это ты хорошо придумал, – заметил он. – Сейчас все девчонки будут тут. – И что с того? – проворчал Блад, поднимая брови. – Прикажешь вариться в собственном соку в этой духотище? Он замер на секунду, а потом тихо выругался, заметив Кору, одну из очаровательных служанок этого заведения, которая действительно уже спешила к ним. – Добро пожаловать, мальчики! До чего же приятно видеть вас снова! – защебетала она, мило улыбнувшись Питеру, от чего тот мысленно возвел глаза к небу. Словно почувствовав его настроение, Кора обернулась к его другу. – Что-то давно тебя не было, Оливер! Ты не заболел ли часом? – Не дождешься, душечка! – усмехнулся молодой человек. – Да и теперь, случись что, у меня есть под боком свой личный бакалавр медицины, – он многозначительно кивнул на Блада. Кора тоже перевела взгляд на синеглазого юношу, но тот скромно опустил ресницы. – Бакалавр медицины... – произнесла она изумленно. – Питер? – Точно. Собственно, как и твой покорный слуга, – Оливер отвесил ей шутливый поклон. – Вы, ребята, шутите наверно!.. Ведь это же нужно отметить! – Именно за этим мы и здесь. Тащи вина! Самого лучшего! И поесть что-нибудь. Должен признаться, общение с этими учеными мужами страшно разжигает аппетит. Кора унеслась к стойке. Блад проводил ее настороженным взглядом. – Я не буду пить, – неожиданно заявил он. – Ты с ума сошел? – возмутился Оливер. – Напротив. Не хочу потерять контроль над собой... в таком обществе. Это небезопасно. – Брось, Питер. Я пригляжу за тобой. Хоть и не верю, что такой, как ты, вообще может потерять над собой контроль. – Ты просто не знаешь моего отца… – произнес Блад, загадочно вздохнув. Однако Оливер продолжал беспощадно долбить брешь в его обороне до тех пор, пока он не сдался. После первой кружки оборона ослабла, после четвертой случилось то, чего боялся Питер – он остался беззащитен перед дамами. – Ты такой хорошенький, – томно мурлыкала нежная блондинка, пристраиваясь рядышком с порядком захмелевшим Бладом и теребя пальчиками один из его блестящих темных локонов. – Как тебя зовут, милый? – Его зовут Питер, – радостно ответил за него Оливер. – И он нуждается в ком-то, кто его расшевелит. Не обращай внимания на его строгий костюм, дорогуша! Он только притворяется протестантом. Получив от Блада убийственный взгляд, Оливер усмехнулся и вернулся к своей леди. Это была очень хрупкая, бледная девушка, необычно тихая для дамы легкого поведения. – Глэдис! – угрожающе ласковый голос Коры раздался за спиной у Блада. – Я, кажется, уже предупреждала всех, что этот парень мой. Ты ведь не против, дорогой? – нежно спросила она у Блада, подталкивая блондинку. Тот нахмурился, отодвигаясь на стуле подальше от нее. – Вообще-то против, сударыня. После прошлого раза, я не досчитался внушительной суммы у себя в карманах. Не имею ни желания, ни средств возобновлять это знакомство. Она плотоядно улыбнулась. – Это была всего лишь плата за честно оказанные услуги. – В таком случае, эти услуги мне не по карману. Поищите себе другую… жертву. Кора облизнула пухлые губы. Склонив голову, она по-хозяйски положила маленькую руку ему на плечо, отчего по телу молодого человека пробежала дрожь. Щекам стало очень жарко. – А что, если я хочу только тебя и никого другого? Может, это любовь, откуда тебе знать? Ну же! Не будь занудой. Я сделаю тебе скидку в честь твоего праздника... Питер продолжал сопротивляться, пока мог. Он даже не подозревал, как сильно распаляет эту молодую женщину своим сопротивлением. Ей было невероятно сладко осознавать, что он всего лишь мальчишка... и что он до смерти ее боится.***
На рассвете его разбудил далекий петушиный крик и ржание лошадей внизу. Вчерашний вечер помнился в подробностях. Хотя легче от этого не становилось. Он приоткрыл глаза, но тут же снова крепко зажмурился. Голова болела нестерпимо и казалась такой тяжелой, что Блад не был уверен, сможет ли когда-нибудь оторвать ее от подушки. – С добрым утром, соня! – ласково пропел возле самого уха смутно знакомый голос, отчего голову словно сдавило тисками. «Нет, – обреченно подумал Блад, морщась от боли. – Нет, только не она, боже, пожалуйста, только не это!..» – Что ты там бормочешь? – Почему ты все еще здесь? – осведомился он не слишком вежливым тоном, с трудом разлепляя веки. – Я же обещала подарок. И вот! Я решила, что сегодня денег с тебя не возьму. – С чего вдруг такая щедрость? – просипел он. – Просто так! Тебя что-то не устраивает? Ее голос прозвучал так резко и оскорбленно, что Блад окончательно проснулся и даже приподнялся на локте, удивленно глядя на нее. – Ты чего? – не понял он. – Не бери в голову. Она отвернулась. Это было очень знакомое движение. Она с самого начала была какая-то странная, эта Кора. Питер заметил это еще в первый раз. Но разбираться в причинах такого поведения у него не было ни малейшего желания. Он много знал о людях, но совершенно не знал людей. Равнодушно пожав плечами, Блад принялся одеваться. Он уже наклонился, обувая свои башмаки, когда снова услышал ее голос у себя за спиной. – Я не думала, что бывает такое. Не думала, что можно получать радость от работы... в особенности от такой, как моя. Она замолчала. Блад распрямился, спиной чувствуя ее взгляд, но не смея обернуться. Потянулся за камзолом. – Ты очень красивый, – произнесла она. – Раньше я таких, как ты, никогда не видела. Но ты не слишком гордись по этому поводу, потому что никакой твоей заслуги в этом нет. Таким уж Господь тебя создал... И так трудно... не поддаться. Даже мне страшно... А ведь я-то знаю, что хорошенькие мальчики, вроде тебя, – верная гибель для женщины. Она замолчала на мгновенье. – Печально. Спать с таким чудом и не иметь никакой надежды получить его сердце. Ты ведь никогда мне его не подаришь, даже если я со слезами стану тебя умолять. Питер обернулся наконец, не будучи уверенным, что она разговаривает с ним. Но никакой ошибки быть не могло, она смотрела прямо на него с невыразимой тоской во взгляде. – Зачем ты мне это говоришь? Она рассмеялась над его серьезным выражением. – Мальчик! – воскликнула Кора. – Не переживай! Я не такая дура, чтобы в тебя влюбиться. В моей жизни довольно горя и без тебя. Но имей в виду, не все женщины так же умны, как я. Будь с ними осторожен. Одно неверное слово или взгляд – и ты запросто станешь чьей-то гибелью... И да помогут все святые той несчастной, которая осмелится тебя полюбить! Много же ей придется выстрадать... – Слушай, если я тебя чем-то обидел... – Ох, ну чем ты мог меня обидеть, глупый? Мне было хорошо с тобой. Не помню, когда в последний раз проводила ночи так приятно, – она усмехнулась. – Ступай с Богом. И, если сможешь, не поминай Кору дурными словами.***
За те полгода, что Питер Блад не был дома, здесь почти ничего не изменилось. Разве что кусты терновника разрослись так сильно, что совершенно закрыли окно на первом этаже. От Лиффи, угрюмо катившей свои черные воды всего в одном квартале отсюда, ветер тянул сырость и пресный речной запах. Окно второго этажа было раскрыто. Питеру даже показалось, что он различает чей-то силуэт в глубине комнаты. Он толкнул калитку и та противно скрипнула. Питер раздосадовано подумал об отце. Ну что ему стоит ее смазать! Ну все приходится делать самому! И кусты надо подрезать, вон совсем окно закрыли. И дверь входная не заперта – заходи, кто хочет!.. Питер взбежал по ступенькам на второй этаж – туда, где у отца был кабинет, – и постучал в дверь. – Подождите! – донесся из-за двери знакомый голос, от которого всю его досаду сняло как рукой. – Минуту! Питер почувствовал, как по лицу сама собой расползается радостная улыбка. Проигнорировав требование отца, он толкнул дверь. – Боюсь, я не могу ждать, доктор Блад. Ни минуты. Отец, отчаянно пытавшийся попасть рукой в рукав своего старого сюртука, услышав голос Питера, замер и резко обернулся. – Питер! Молодой человек шагнул в комнату, улыбаясь его растрепанному виду. – Питер, сынок!.. – мистер Блад подался навстречу своему отпрыску и несколько секунд глядел на него растерянно, словно желая обнять, но не решаясь. Почувствовав эту неловкость, Питер сам раскрыл объятия. И отец облегченно привлек его к себе. – Господи, как же хорошо, что ты здесь! Я так рад тебя видеть! Надеюсь, у тебя все в порядке?.. – Все в порядке, пап, не волнуйся. – Разве я могу за тебя не волноваться? – чуть нахмурился доктор. – Ты же мой единственный сын. – Но сейчас-то волноваться действительно не о чем – все хорошо. Даже лучше. Вот, – с этими словами Питер извлек из кармана желтоватый свиток, на котором раскачивалась круглая красная печать, и протянул отцу. Тот несколько мгновений растерянно сжимал его в руках, потом развернул и торопливо пробежал глазами. Питер пристально наблюдал за его выражением. Прямо у него на глазах хмурое лицо доктора словно осветилось солнечным лучом. – Бакалавр... – прошептал он пораженно. – Бакалавр медицины! – Ты так удивлен, как будто чего-то другого ожидал, – усмехнулся молодой человек, опускаясь в кресло. – Ожидал? – ошеломленно переспросил отец. – Тебе ведь нет и двадцати! – Но я же говорил, что планирую летом закончить... – Да, но я думал, ты шутишь! Вслед за этими словами наступила пауза. – Я никак не пойму, – первым нарушил молчание Питер. – Ты что, не рад? Доктор посмотрел на него укоризненно. – Ну как тебе не стыдно говорить такое своему отцу! Юноша опустил глаза. – Поверить не могу!.. Мой сын – бакалавр медицины! – услышал он восхищенное бормотание у себя над головой. – Жаль, что твоя мать этого не видит... Она была бы так рада! Она всегда тобой гордилась.***
Питер Блад похоронил отца спустя три месяца. Он не успел опомниться от этого потрясения, когда еще через три месяца умер Оливер. Солнце светило почти так же ярко, как в тот памятный день, когда двое друзей беседовали о будущем, сидя на цветущей траве у здания медицинского факультета. Небо было сочно-синего цвета, и быстрые облака неслись по нему, похожие на лоскутки отсыревшего бархата. День выдался по-весеннему теплый. В черных набухших ветвях чирикали птицы. И во всем этом полуденном веселье тихие и унылые звуки органа, доносившиеся из почерневшей от времени каменной церкви, казались каким-то недоразумением. Еще глупее выглядел надгробный камень, на котором было выбито имя Оливера. Это ведь какая-то ошибка! Не может быть, чтобы он лежал там, под землей. Он должен был бы уже сейчас открыть свою практику в Ленстере, как и мечтал... Блад не мог поверить, что Оливер мертв. Наверное потому, что не видел его мертвым. О смерти его он узнал только через четыре дня. Он пришел, как всегда, с книгами и лекарством... Открыли ему не сразу и по скорбному виду хозяйки Питер вдруг понял, что случилось непоправимое. А потом на протяжении часа поражался тому, сколь жестоки и хладнокровны могут быть женщины, когда миссис Гвэнделин рассказывала ему в красках, как это произошло. Как больного беспрестанно рвало в начале... до полного изнеможения... как потом он горел, лежа с запрокинутой головой и похожий на легавого пса... как дергался от малейшего звука... как у него начались судороги… – И после он уже не приходил в себя, доктор, – бойко тараторила она. – Я хотела послать за вами еще в самом начале, но он мне запретил… А потом уже стемнело… да и посылать было некого, в такую-то непогоду. Он к утру уже не дышал. Блад почувствовал, что ему надо на воздух. Причем немедленно. Все!.. Хватит!.. Он пошатываясь вышел на улицу, вдыхая холодный ветер, и прислонился спиной к влажной кирпичной стене. Что же творится вокруг него в самом деле... Словно проклятье какое-то... Казалось невероятным, что когда-то у него была мать... был отец... был друг. И вот теперь он вдруг один. Совсем один.***
Блад прекрасно помнил свой первый день в стенах Тринити-колледжа. Тот день прошел, как в кошмарном бреду. Уже наученный к своим тринадцати годам горьким опытом общения с англичанами, он и не ждал человеческого отношения к себе со стороны ярых английских протестантов, из которых состояло руководство и профессура колледжа, а также подавляющее большинство студентов. Он даже думал, что был к этому готов. Он понял, как сильно заблуждался, лишь столкнувшись с холодными, недоверчивыми взглядами других студентов в полутемных каменных коридорах. Они сторонились его, словно он был поражен, по меньшей мере, проказой. Бладу казалось, что и профессора смотрят на него с каким-то насмешливым презрением. За обедом его ожидало еще одно неприятное открытие. Вместе с другими ирландскими студентами, которых на их факультете набралось всего четверо, он должен был есть за отдельным столом. И хотя еда была вполне сносной и не отличалась от стоявшей на других столах ничем, кроме произнесенной над ней молитвы, Блад все равно лишь уныло поковырял вилкой в тарелке, так и не взяв в рот ни кусочка. Настроение было ужасным. Единственное, чего ему хотелось, это немедленно оказаться дома. Но при мысли о том, что скажет на это отец, Питер сжал зубы и постарался взять себя в руки. Вечером, поднимаясь в отведенную ему комнату в одном из студенческих общежитий, выстроенных неподалеку от факультета, он до крови кусал губы, изо всех сил сдерживая злые слезы. Он заплатил за комнату весьма скромную сумму, поэтому его богатое воображение уже красочно рисовало ему какой-нибудь ветхий чердак, затянутый паутиной и полный крыс. Но, вопреки его мрачным ожиданиям, комната оказалась довольно приличной, чисто убранной, хотя и по-пуритански скромной. Здесь же, на месте Питер обнаружил, что у него есть сосед. Крепкий паренек чуть постарше его, с волнистой темно-каштановой шевелюрой и большими темными глазами, блестящими, как переспелые вишни. Не успел Блад войти, как эти глаза тут же уставились на него с нескрываемым любопытством. Блад не стал его приветствовать, проигнорировав этот раздражающий взгляд. За минувший день он уже несколько раз пытался здороваться с такими вот холеными маменькиными сынками, в ответ получая лишь презрительное молчание. Да, они неплохо устроились здесь, в его родной стране, все эти... сэры. Чувствуют себя тут как дома. А он... Блад решил, что на сегодня хватит с него этих унижений. Поэтому, войдя в комнату, он молча прошел к узкой не застеленной кровати у окна, возле которой стоял скромный узелок с его вещами, и гневно плюхнулся на нее. Некоторое время сердито сопел, глядя в потолок и продолжая ощущать на себе изучающий взгляд мальчишки. С каждой секундой этот взгляд раздражал его все больше, но голову повернуть он так и соизволил. – Эй! – не выдержал, наконец, его сосед. – С тобой все в порядке? Блад окинул его волчьим взглядом из-под насупленных черных бровей. – Все просто великолепно, – выдал он тоном, далеким от любезности. – Не видно разве? – Нет, – просто ответил мальчишка. – У тебя такое выражение лица, что я подумал, вдруг что-то случилось. – Ничего не случилось. Можешь спать спокойно. Парень взглянул на него немного обиженно, а потом пожал плечами. – Ладно. Как скажешь. Он помолчал. Но вскоре заговорил снова: – Если тебе вдруг интересно, я тут уже четыре дня. И, если хочешь знать, мне тут совершенно не нравится. Я начал хотеть домой с той минуты, как здесь оказался. Уже даже стал подумывать, как бы отсюда сбежать. Но мать меня убьет... Я так обрадовался, когда сюда принесли твои вещи, понял, что у меня будет сосед. Я подумал, что вдвоем здесь будет не так тоскливо. А тут ты... По правде говоря, без тебя здесь было даже веселей. Так что я, видимо, напрасно радовался... Но одно утешение я все же получил. Я уверен, что такому, как ты, здесь будет в сто раз хуже, чем мне. Поэтому уже не чувствую себя таким несчастным, – закончил парень с убийственной откровенностью. Блад резко сел на кровати и посмотрел на него с вызовом. – У меня что, на лбу написано, что я католик? – сердито осведомился он. – Нет, что ты! По твоему виду я бы никогда не догадался! Но... – он замялся. – Но? – черная бровь изогнулась вопросительно. – Акцент у тебя, как у какого-нибудь ирландского фермера. Извини. Блад помолчал, переваривая этот сомнительный комплемент. – Очень мило, – произнес он наконец, стараясь выговаривать слова более тщательно. – Главное, деликатно. Парень неожиданно протянул ему руку. – Меня зовут Оливер Данн, – сказал он серьезно. – Но ты можешь называть меня просто Оливер. Блад смотрел на его протянутую руку настороженно, словно ожидая подвоха. – А назвали тебя в честь лорда-протектора, да? – зачем-то уточнил он. Оливер опустил руку, нахмурившись. – Меня назвали в честь отца, если для тебя это так важно. Но ты прав, он действительно служил в армии Кромвеля, и погиб при подавлении ирландского восстания. Так что... это твои сородичи его убили. – Ты меня извинишь, если я не стану просить у тебя прощения за это? Я не могу тебе сочувствовать, после того, что вы, англичане, устроили здесь, у меня на родине. Я уверен, что если бы твой отец не полез в чужую страну и не посягал бы на чужую свободу, был бы жив до сих пор. – Но я-то чем виноват? Я не могу отвечать за его поступки. Я даже не помню его. Это произошло, когда я был еще младенцем. Блад подумал, что в этом есть определенная логика. – И тебя, стало быть, не смущает мое католичество? – снова на всякий случай уточнил он. – Нисколько. Да и с чего бы? Во-первых, я даже не знаю, чем католики так уж отличаются от нас. А во-вторых, я тут думал... тут было очень скучно все эти дни, поэтому я думал... Короче, я пришел к выводу, что лично я не верю в Бога. Вообще. Блад вздохнул. – Да Бог здесь и ни при чем. Вряд ли он имеет хоть какое-то отношение к тому, что творят англичане на ирландской земле во славу его. Питер протянул руку. – Питер Блад. Оливер с готовностью схватил его ладонь. – Питер, – повторил он. – Когда-то мы с мамой жили возле Лиффи, у нас был петух, которого звали Питер. Ужасно тупая была птица... Ой! – он спохватился, заметив, как брови Блада опять полезли вверх. – Не обращай внимания! Ну, так что, ты говоришь, у тебя стряслось?***
Питер усмехнулся своим мыслям. Они с Оливером были такими дураками. Дрались за подоконник по вечерам... Делили книги... Писали друг другу записки, хотя жили в одной комнате. Семь долгих лет они поддерживали друг друга. Питер знал, что если бы не Оливер, он бросил бы колледж рано или поздно. Впрочем, скорее рано... Он бы не смог там учиться, что бы ни говорил его отец. Ему вспомнилась их самая последняя встреча. В тот день Питер пришел на съемную квартиру, где поселился Оливер, по обыкновению неся с собой книги. На плече у него висела тяжелая сумка с лекарствами и инструментами, когда-то принадлежавшая его отцу. В то время Оливер уже тяжело болел и никуда не выходил их дому. Питер приходил к нему время от времени. Осматривал, приносил лекарства, книги... Разговаривал с ним, стремясь хоть как-то скрасить его существование. Он постучал в дверь комнаты на втором этаже, которую занимал его друг, и толкнул ее, не дождавшись ответа. В комнате было темно. Узкий солнечный луч, проникающий в щель между шторами, рассекал мрак пыльной полосой. Оливер сидел в кресле спиной к двери. К подлокотнику была приставлена трость, которой он пользовался в последнее время, чтобы передвигаться. Из-за спинки кресла к потолку медленно поднимались облачка табачного дыма. – Кто здесь? – неприветливо поинтересовался он. Голос его звучал ужасно хрипло и узнавался с трудом. – Это я, Оливер, – ответил Блад. – Питер! – просипел Оливер, хватая трость и намериваясь подняться. – Сиди, я к тебе подойду. – Я так рад, что ты пришел, Питер! – продолжал хрипеть Оливер. – Так рад! Я бы очень хотел обнять тебя, старина! – он помедлил. – Боюсь только, что это будет... плохая услуга. Он замолчал под внимательным взглядом Блада. Синие глаза смотрели на него, как на пациента, а он до сих пор не привык к этой роли. Вид у Оливера был довольно жалкий. Прежде он отличался крепким телосложением, но за последние месяцы болезнь сильно истощила его. Густые волосы поредели, и выпали клочками. Все обнаженные участки тела, видимые из-под халата, особенно лоб, щеки, кисти рук, все еще были покрыты противными синюшно-багровыми пятнами, которые только-только начинали бледнеть. – Дай-ка взглянуть на тебя, приятель, – скрепя сердце Блад заставил себя говорить спокойным голосом, хотя увиденное его не обрадовало. Он испугался, заметив, что одно веко у Оливера было опущено, а руки и подбородок… дрожат. Он приподнял ему оба века пальцами. – Посмотри на меня. Оливер послушно взглянул на него снизу вверх. Зрачки ожидаемо оказались неодинакового размера. Блад отметил, что левый глаз чуть косит. Он не знал, осознает ли это его друг, но симптомы эти ясно свидетельствовали о том, что нервная система вовлечена в процесс. – Как ты себя чувствуешь? – спросил Питер. – Ты знаешь, не так плохо сегодня. Кажется, твои травки помогают. По крайней мере, голова болит уже не так сильно. И кости... То ли твое лечение помогло, и они действительно стали болеть меньше... то ли я просто привык к этой боли... но сегодня ночью я даже смог уснуть. Я уже забыл, когда такое случалось в последний раз. Он помолчал. А потом признался неожиданно: – Я стал плохо видеть, Питер. Даже сейчас я тебя почти не вижу. Могу только догадываться, что ты все такой же красавчик... – он попытался улыбнуться. Блад напрягся. – И давно это? – Уже недели две. Я не хотел тебе говорить... В общем... Я пришел к неутешительному выводу, Питер, – он вздохнул. – Похоже, нас с тобой опять обманули, друг. Гадская мазь ни черта не помогает. Мне даже кажется, что трясет меня именно от нее... И воняет она... просто отвратительно. Меня постоянно тошнит, я ничего не могу есть. – Терпи! – Не стану! Зачем... Ты был прав, они нас обманывали, все эти... ученые, мать их за ногу!.. Вся эта их наука – пустое шарлатанство, ложь. Столько лет... и все зря. Вся эта медицина... Все зря. В пустую... – Не говори так, Оливер! Ты обязательно выздоровеешь! Встанешь на ноги, а кудри твои – отрастут. Все еще хорошо будет... – Не будет. Да ты и сам в это не веришь. Ведь не веришь, Питер! Я-то тебя знаю. Ну, посмотри на меня. Ты же видишь, что со мной творится! Ты же, черт тебя побери, все понимаешь!.. Он отвернулся, тяжело дыша. – Все из-за проклятых шлюх. Эти позорные пятна на морде... Все грехи на лице написаны! Божья кара любителям плотских утех... Оливер дурацки рассмеялся. – Ты даже не представляешь, как мне паршиво от этого... – он снова посерьезнел. – И, сидя здесь сейчас, я только об одном жалею. Что не верил в этого вашего Бога. И сейчас не верю. Ужасно, правда? Хочу поверить и не могу. А ведь с ним переносить все это было бы гораздо легче. Как там у вас... Господь, кого любит, того наказывает?.. – Бьет же всякого сына, которого принимает, – вздохнул Блад. – Евреям. Глава двенадцатая. – Да... жаль, – Оливер печально улыбнулся. – Ты... не принимай это слишком близко к сердцу, старина. А то будешь терзаться из-за меня, я-то знаю... Просто я теперь постоянно несу всякий бред, Питер. Наверно, ртутными парами надышался.***
На зимних волнах в Дублинской гавани угрюмо покачивались разномастные корабли. Блад стоял на пирсе, прислонившись к поручням и зябко кутаясь в плащ. Он задумчиво смотрел на эти суда, на серое ледяное море, понимая, что душа его отчаянно тянется туда. Когда-то в детстве он уже чуть было не сбежал из дома на таком вот корабле. Тогда его нашли и вернули домой, устроив в честь возвращения хороший скандал и трепку. Он горько усмехнулся. Но теперь на этом берегу его больше ничто не держит. Он оказался плохим сыном, плохим другом и бездарным врачом. Он остался один на всем белом свете. И здесь, в Ирландии, не осталось больше никого, кто мог бы его остановить. Блад возвращался домой по улицам, полным людей, ничего вокруг не замечая… Мама всегда говорила, что у него в голове ветер гуляет… Она была права лишь отчасти, потому что на самом деле у него в голове шумело море. И ему казалось, что он знал это всегда. Только море могло бы помочь ему убежать… спастись, освободиться. Позабыть все, что было здесь, в этом городе. Стать, наконец, человеком. Понять, кто он… и зачем. Эта окровавленная земля жгла его ноги даже сквозь подошвы башмаков. Будет ли где-нибудь по-другому – Питер не знал. Но он никогда не мог быть в чем-то уверенным, если не проверил сам. Перед глазами поплыло. Да что, черт возьми, с ним происходит?!.. Отец в такой ситуации непременно взялся бы за бутылку. Но Питер не был уверен, что хочет решительно во всем походить на своего отца. Разве что… Отец его сам плавал когда-то на корабле… судовым врачом. Но нет. Нет, он уже решил, что медицина – не его стезя. У него нет призвания, нет способностей… Люди вокруг него умирают, а он ничего не может с этим поделать. Он не может противостоять смерти. Если это и дано кому-то, то уж точно не ему. Отец был сносным врачом. Оливер – мог бы стать даже очень неплохим. Но у отца его случилось кровоизлияние в мозг... Оливер сдох от сифилиса фактически у него на глазах... А он, Питер, зачем-то остался жить. Знать бы, зачем… Громкое ржание лошадей, девичий визг, треск колес и последовавшие за этим грязные проклятья привлекли его внимание. Прямо перед ним на площади развернулась сцена, от которой все внутри гневно задрожало. Английский экипаж, запряженный четверкой вороных жеребцов и принадлежавший, судя по многочисленным гербам, какому-то благородному лорду из городского управления, промчался по улице, сбив с ног прохожего и девушку… Несколько горожан испуганно отскочили, прижимаясь к каменным стенам домов. Карета, чуть не потерявшая колесо, затормозила на мгновенье. Из окна ее выглянула бледная дама. Медленно обернувшись, она окинула взглядом людей, лежавших на земле, а затем махнула рукой кучеру, и экипаж, скрипнув, снова тронулся с места. Там, где лежали пострадавшие, быстро собралась маленькая толпа. Блад задумался всего на секунду. А потом бросился туда. – Пропустите... Я врач. Протолкавшись сквозь толпу зевак, он приблизился к раненому. Девушка лет шестнадцати склонилась над ним, обливаясь слезами. – Джеймс! – рыдала она. – Господи! Помогите! Кто-нибудь! Джеймс... Она была напугана, несомненно ушиблась при падении на землю, ее платье было испачкано грязью, но все же глаза Блада быстро отметили, что она была цела. Он обратил свой взор на лежащего на земле человека... И опустился на колени возле него. Это был совсем юный паренек из ирландской бедноты. Таких в Дублине почти не осталось. Дама в карете, очевидно, посчитала, что его судьба не стоит ее внимания. Его не пощадили ни копыта лошадей, ни колеса экипажа. Сердце Блада сжалось при виде его ран, но лицо осталось бесстрастным. Он был почти уверен, что не справится с таким пациентом в одиночку... Но других врачей поблизости не было… – Помогите! – продолжала умолять девушка детским голосом. – Джеймс! Кто-нибудь, позовите доктора! – Не кричи, милая. Я – доктор. – Ты? – она взглянула на его еще совсем мальчишеское лицо, от удивления позабыв рыдать. – Вы… Блад уже не слушал ее, торопливо прижимая бедренную артерию к кости и срывая с шеи платок. Наложив на скорую руку подобие жгута, он обратился к мужчинам, стоявшим рядом. – Помогите перенести отсюда пострадавшего, господа! Только осторожно!***
– Не трогай, док! Не береди! Дай умереть по-христиански. – Не дам я тебе умереть! – огрызнулся Блад, разрывая окровавленные штанины парня. – И кончай скулить, ты мне мешаешь. Кэтрин, помоги! Мне понадобится чистая вода. Девушка торопливо выскочила за дверь, спеша исполнить его просьбу. Когда она вернулась с водой, доктор уже закончил изучать раны ее брата и быстро раскладывал на белой салфетке стальные инструменты, извлекая их из своей тяжелой сумки. – Мне надо, чтобы ты помогла мне, милая. Вымой руки, пожалуйста. – Доктор! Не надо! Если ты отнимешь мне ногу, зачем мне жить?.. Лучше уж сразу прирежь... не мучай! – Да не собираюсь я отрезать тебе ногу, дурак! Джеймс перестал стонать. – Дай слово! – потребовал он. – Даю слово! Но мне все равно придется тобой заняться, – Питер высыпал в стакан с водой желтоватый порошок. – И в первую очередь головой, а не ногами. Так что выпей это. Парень проглотил предложенное средство с трогательной покорностью. – И еще. Кэтрин, дорогая, плесни-ка ему чего-нибудь покрепче, если у вас есть. Джеймс осушил большую кружку потина. Блад крепко привязал его к столу ремнями и простыней и, чтоб не откусил язык, сунул в зубы кляп, свернутый из полотенца. Призвав на помощь девушку, он взялся за дело. Кэтрин выполняла все его просьбы быстро и безропотно, но глаза ее были расширены от ужаса. Ей было страшно, причем очень. Но она молчала, стараясь не слушать стонов брата. Благодаря той самоотверженной храбрости, на какую способны только ирландские девчонки, через полтора часа дело было сделано. Прибинтовывая доску к ноге обессиленного юноши, Блад украдкой поглядывал на девушку. Она вся раскраснелась от напряжения и вид имела чрезвычайно серьезный. Питер усмехнулся. – Ты умница, – сказал он ей. – Настоящий друг. Не делай только такое траурное лицо, тебе не идет. Она робко улыбнулась, подняв на него глаза и Блад увидел, что в них блестят слезы. – Эй, ну ты чего? Раньше плакать надо было. А сейчас-то все уже позади. Ну? Кэтрин кивнула, вытирая щеки худенькими ладошками. Вдвоем они перенесли Джеймса на кровать. – Слышишь, герой, операция закончилась. Мы сделали все, что могли. Теперь твоя очередь. Тебе осталось только выздороветь. И ты уж… будь так любезен. Джеймс устало опустил забинтованную голову на подушку и пробормотал тихо: – Спасибо, док. – Пожалуйста, – Питер вытер вспотевший лоб рукавом. – Кэтрин, пойдем. Пусть отдохнет. – Отдыхай, Джеймс, – ласково попросила она, выходя вслед за доктором. В маленькой кухне, служившей одновременно и гостиной, она помогла Бладу умыться, подав ему воду и полотенце. И несколько минут наблюдала за тем, как он смывает с себя пот и кровь. – С ним все будет в порядке? Он поднимется? – спросила девушка, подавая Бладу его камзол. – Конечно. Еще плясать будет у тебя на свадьбе, – он улыбнулся. Но стоило ему встретиться взглядом с тихими восхищенными девичьими глазами, как улыбка его тут же угасла. Все, что говорила ему Кора, внезапно всплыло в памяти. Не нужно этого. Она еще ребенок. Да и как бы то ни было... Он уплывает завтра из Дублина… Это лишнее, в любом случае. – Кэтрин, ты не могла бы собрать инструменты ко мне в сумку? – Да, – тихо ответила она. – Я их вымою. – Это будет очень мило с твоей стороны.***
Кэтрин бесшумно вошла в комнату, где спал ее брат. Тихо приблизилась к столу, на котором в беспорядке лежали инструменты, испачканные кровью. В душе у нее происходило что-то совершенно непередаваемое... Она и сама не могла понять, что это за чувство. Но от него внутри все порхало и искрилось так, что хотелось кричать. Она вспоминала синий взгляд доктора, его напряженные брови, его темные ресницы, отбрасывавшие густую тень на лицо, когда он смотрел вниз, занятый ранами Джеймса. И руки его! О, Господи! Какие удивительные руки! Никогда еще за всю свою жизнь она не видела ничего настолько красивого. Ловкие, твердые. С длинными, тонкими пальцами. Покрытые чуть повыше точеных запястий нежным темным пушком. Эти руки спасли жизнь ее Джеймса. Она бережно взяла холодный, испачканный кровью ланцет и, опустив в воду, стала аккуратно отмывать. Когда стальное лезвие опять засверкало, отражая прыгающие огоньки свечей, девушка не выдержала и прижала тонкий нож к губам. Она никогда не посмела бы поцеловать его руки, она бы скорее умерла... Но пусть хотя бы бесчувственная сталь, которой они касались, примет ее благодарность вместо него... Так, один за другим, она отмывала инструменты, которыми работал доктор. И целовала их, один за другим, со всей нежностью, на какую только была способна нецелованная девочка. Когда через какое-то время она вышла к Бладу, он все еще неподвижно сидел в том самом кресле, где она его оставила. Кэтрин удивилась такому степенному поведению. Но, подойдя ближе, увидела, что он просто спит, откинувшись на низкую спинку. Ее взгляд задержался на его тонкой мальчишеской шее... Она улыбнулась каким-то своим мыслям. Шагнув к нему, тихонько тронула за плечо. – Мистер Блад, доктор. Он вздрогнул и быстро открыл глаза. – Ваши инструменты, доктор, – она поставила сумку на пол возле его ног. Он скользнул по ней рассеянным взглядом. – Прости, я что-то… – Блад протер глаза кулаками, чем вызвал еще одну незамеченную им улыбку на лице Кэтрин. – Надо было тебе помочь, я... – он встал. – Оставьте, доктор! Разве я когда-нибудь смогу достойно вас отблагодарить? Если бы Джеймс погиб, я бы тоже умерла. Умерла бы с голоду, потому что, кроме него, у меня никого нет. Так что, можете считать, что спасли две жизни. Он помолчал, припоминая кое-что. – Раз уж ты заговорила об этом... Вам нужно найти врача, Кэтрин. Который будет дальше за ним присматривать и делать перевязки. – А вы?.. – А я уезжаю. Надолго. Так что на меня не рассчитывайте, – он полез в карманы камзола. – Короче говоря, если у вас не будет хватать денег, чтобы заплатить врачу... – Доктор!.. – Не перебивай! Вот, возьми. Кэтрин на секунду перестала дышать, когда перед ней сверкнула золотая подвеска в виде капли со вправленным в нее синим камнем. – Это мне от матери осталось. – И вы думаете, я ее возьму? – А куда ты денешься? Не переживай, я сам ее чуть было не продал. Хорошо, что не продал. Спустил бы деньги на какое-нибудь барахло, а вам для дела пригодится. Она смотрела на него неуверенно. – Бери. Прошу тебя. Я иначе не смогу спокойно уехать. Она послушно взяла украшение и крепко сжала в руке, думая о том, что никогда в жизни не продаст его, как бы ни было трудно.***
На следующий день Питер Блад взял из дома сто сорок фунтов стерлингов, оставшиеся от его небольшого наследства, отцовскую сумку с лекарствами и инструментами, которую уже привык считать своей, скромный узелок с личными вещами и черную трубку, которая также когда-то принадлежала его отцу. Со всем этим нехитрым багажом он вышел на улицу ранним утром 24 февраля 1673 года и тихо закрыл за собой дверь родного дома. Как оказалось потом, навсегда. В то время он не знал еще, что никогда сюда не вернется. Не вернется в этот дом, в этот город, даже в эту страну. Он не имел ни малейшего представления о том, что ждет его впереди. Но в любом случае, это не могло быть хуже того, что он оставлял здесь. И хотя у такого неудачника, как он, на то не было абсолютно никаких оснований, ему все же очень хотелось верить, что, шагая в сторону порта, он идет навстречу лучшей жизни. И что фортуна ему еще улыбнется. _____________________________________________________________ * Через тернии к звездам (лат.) ** Из двух зол выбирай меньшее (лат.) *** Желание избежать ошибки вовлекает в другую (лат.) Гораций «Наука поэзии»