Чужими молитвами
«Когда половина арестантов была больна, этот мошенник оставался на ногах и лечил своих товарищей. Если бы не он, то покойников на корабле было бы больше…» Рафаэль Сабатини «Одиссея капитана Блада» о. Барбадос, декабрь 1685 г.
…На улице было прохладно и солнечно. Весенний полдень до головокружения пах влажной землей, холодным дождем, табачным дымом... С наслаждением вдыхая ветер всей грудью, он бодро шагал по мокрой тропе, утоптанной десятками ног. И на душе было так легко, как если бы он вдруг обнаружил, что может летать. Влажный лоб и пылающие щеки мягко холодил все тот же упругий ветер. Его молодое легкое тело, разгоряченное стремительной борьбой, чуть дрожало от приятной усталости. Он весь вспотел. Но это было здорово! Это было великолепно! Давно уже он не был так счастлив! Наверное, даже никогда. Он с трудом удерживался от того, чтобы побежать вприпрыжку. А губы так и норовили растянуться в дурацкой улыбке. Это был потрясающий бой! Сегодня он в первый раз вышел победителем! Он не вспоминал уже о том, что фехтовальный поединок был всего лишь игрой, и что, перед тем как он каким-то образом все же умудрился обхитрить мастера, он сам был «заколот» по меньшей мере четыре раза... ...Раннее утро сквозило в щели между тяжелыми занавесками, наполняя уютную спальню бледными туманными лучами… Мягкая девичья рука нежно гладила его по волосам... Ее лицо было очень близко. По-детски бархатистая, молочно-белая кожа была украшена нежной россыпью золотистых веснушек. Она совсем не говорила по-английски. Спросонья он плохо понимал, что она лепечет. И почему-то от этого ему вдруг стало смешно. Отливающие медью упрямые шелковые бровки обиженно насупились. Выражение гневно блестящих, по-лисьи зеленых глаз стало понятным без всяких слов. И все-таки… как же хорошо, что она не говорит ему ни о какой чертовой любви. Как же хорошо... ...Мама велела умываться с улицы. Она поставила перед ним медный таз и, взяв со стола кувшин с водой, стала поливать ему на руки. Это была удивительно чистая, прозрачная вода. Теплая вода, нагретая на огне. В вопросах гигиены мама всегда была очень строга. Но, говоря по правде, он и сам любил этот процесс. Разве что делал все не так аккуратно, как ей хотелось бы. И в результате опять оказался мокрым с ног до головы. Вода стекала по бокам его, по локтям... Волосы тоже намокли. Мама со вздохом отставила кувшин в сторону и принялась вытирать лужу на полу. Ругать почему-то не стала. Замучилась на кухне? Он так проголодался, что умял бы за обе щеки любую ее стряпню… Он почему-то очень хотел есть... желудок сжался от жгучей голодной боли... Где-то вдалеке свирепо залаяла собака, потом к ней присоединилась еще одна, и еще... и в конце концов глухое низкое гавканье перелилось в злобный тоскливый вой. Странно... На их улице ни у кого не было собак... Впрочем, мистер О'Двайер держал одну для охоты... но не могла же она одна наделать столько шума. Или это ветер доносит с пастбищ?.. Все еще продолжая горячо удивляться, он открыл глаза. Собачий лай постепенно смолкал... Кто-то болезненно заворчал возле его головы, в нос ударил едкий тошнотворный запах давно немытых человеческих тел. Он поднес руку к лицу, в первую минуту не понимая, где находится... а потом вдруг резко вспомнил. Он в рабстве. Их вчера высадили на берег. Их купил чертов плантатор. Блад с трудом подавил отчаяние, уже готовое охватить его при воспоминании об этом, и медленно перевернулся на спину, потягивая онемевшее плечо и шею. Поразительно, как он вообще сумел заснуть в таких условиях. Он был уверен, что не сможет сомкнуть глаз, после всего того кошмара и унижения, которое пришлось пережить за минувший день. Однако, несмотря на это, заснул удивительно быстро и проспал как убитый всю ночь. Он вытер лицо грязным рукавом. Все тело было мокрым от пота. Особенно шея. Ему было мучительно жарко в этой бороде. Волосы сильно отросли. Они все были спутаны и засалены. Лохмотья, когда-то бывшие его одеждой, пропахли потом, но ничего поделать с этим он не мог. Он молча лежал на колючей тощей подстилке из отсыревшей соломы, угрюмо всматриваясь в темный тростниковый навес, служивший крышей этой хижины. А рядом, возле его плеча, похрапывал, свернувшись калачиком, Джереми Питт. Блад был даже рад, что он рядом, хотя рабство у этого гнусного полковника не сулило им обоим ничего хорошего. Но все же ему было спокойнее, когда Джереми был у него на виду. За те долгие месяцы, которые они с Питтом прожили бок о бок, Джереми стал доктору как младший брат. Молодой моряк так отчаянно, так доверчиво цеплялся за Блада, словно точно знал, что с ним не пропадешь. И хотя Питер привык быть сам по себе за годы наемнической службы, да и вообще по своему характеру был скорее одиночкой, но все же такая искренняя симпатия и привязанность не могли его не растрогать. И он почти не заметил, как сам привязался к Джереми. Блад редко испытывал подобные чувства к людям. Он вообще не очень любил людей, как ему казалось. Слишком много ему было известно о человеческой натуре. Слишком много пришлось вытерпеть за свое доброе к ним отношение. Но сейчас… Да, он не был бы здесь, если б не Джереми Питт. Да, если б не он, Блад мирно жил бы сейчас в Бриджуотере, и был бы, наверное, счастлив. Но, как ни странно, никакой ненависти к молодому человеку он не испытывал. Да что уж там! У него не хватило бы духу обвинять этого несчастного парня, видя, как казнится сам Джереми тем, что впутал его, Питера, в это дело. День и ночь мучился угрызениями совести, будто они могли что-то исправить. Вот же дурачина! Блад вздохнул. Он не мог поверить в то, что он теперь раб. Собственность злобного жирного плантатора и гордой девицы с жалостливым взглядом. Последнее, впрочем, было хуже всего. Эта дама так смотрела на него, будто он уже при смерти!.. Блад почувствовал, что в нем снова закипает необъяснимая злость. Как же легко было ей, избалованной гордячке, вот так сочувственно похлопать ресничками и попросить своего родственника купить его, Питера Блада! Словно он игрушка, неодушевленная скотина. Только благодаря этой смазливой недотроге он теперь раб мерзкого полковника. А девица-то без сомненья считает, что совершила акт милосердия. Или еще хуже, что оказала ему, Бладу, неоценимую услугу! Дура. Небось со спокойной душой пойдет в воскресенье в церковь, нарядившись в шелк и бархат. А он… теперь здесь. В глубине души он понимал, что та девушка ни в чем не виновата перед ним. Она не показалась ему счастливой, скорее – безумно одинокой, среди всего этого общества, настолько неподходящего ей. И вполне возможно, что ее сочувствие было совершенно искренним. Так говорило ему сердце. Но Блад решил его не слушать. Это все его проклятая сентиментальность. И он уже неоднократно давал себе слово покончить с этой дурью. Питер раздраженно дернулся, почувствовав, что за ногу его нахально кусает какое-то насекомое, и снова повернулся на бок. Вся эта ситуация была настолько нелепой, что он не мог даже грустить. Только злиться. Возможно, тогда он просто еще не осознавал до конца, что же на самом деле произошло… — Подъем! — раздался внезапно грубый голос откуда-то со стороны соседних хижин. — Встать, скоты! Подъем, кому сказано! Работа стоит! Вслед за этим гавканьем, похожим на звериное, послышались глухие удары и чей-то сдавленный крик. Блад напрягся, услышав, что тяжелые шаги теперь приближаются к их хижине. Квадратный силуэт надсмотрщика, без труда различимый сквозь тонкие прутья, прошагал ко входу, и через секунду его широкая, густо загорелая физиономия появилась под темным навесом. Многие осужденные, так же как и Блад встревоженные шумом, сели на своих подстилках. Блад толкнул Питта в бок. — Эй вы, скоты! — резко спросил мордатый мулат. — Кто из вас тут чертов доктор? Бывшие повстанцы с тревогой переглянулись, но промолчали. И это вывело надсмотрщика из себя. — Я спрашиваю, свиньи вонючие! — свирепо заревел он. — Кто из вас врач?! Выйдя из внезапно охватившего его ступора, Блад очень медленно поднялся на ноги, глядя в глаза надсмотрщику, как он надеялся, без тени страха. — Я врач, — спокойно ответил он. Мулат смерил его презрительным взглядом и гадко усмехнулся, поигрывая бамбуковой палкой. — Пожалуйте за свежий воздух… доктор.***
— Вот он, господин полковник! Блад стоял, с тревогой глядя на широкую спину плантатора, который его купил. Он понятия не имел, что все это значит, и чего ему ждать от этого малопривлекательного субъекта. Бишоп медленно обернулся, отложив в сторону развернутое письмо, которое держал в руке, и уставился на своего нового раба взглядом, полным отвращения. — Нам стало известно, — небрежно протянул он, — что на корабле ты занимался лечением проклятых бунтовщиков. Правда ли это? Решив, что понял наконец в чем дело, Блад с трудом удержался от стона. Черт возьми! Неужели так уж необходимо было переплывать океан, чтобы и тут выслушивать те же идиотские обвинения?! История повторяется? Блад вздрогнул, когда Бишоп резко подался вперед на своем кресле. — Отвечай, собака! — заорал он. Было очевидно, что терпение не является одним из его достоинств. — Отвечай, мерзавец, когда тебя спрашивает хозяин! Правда ли, что ты лечил этих свиней? Блад чуть тряхнул головой, пытаясь вернуться к реальности, с которой все последние дни периодически утрачивал связь. Настолько нереальной она была. — Я лечил людей, которые плыли вместе со мной на корабле, если вы спрашиваете об этом, — медленно ответил Блад, поражаясь тому, как хрипло звучит его голос. И добавил на всякий случай: — В соответствии со своим врачебным долгом. Полковник сморщил рыхлую физиономию, всем своим видом демонстрируя презрение к Бладу, который так разительно отличался от него. — Это надо понимать как утверждение, что ты якобы ученый доктор? Блад чуть удивился. Неужели у этого быка проблемы со здоровьем? — Я обучался врачебному искусству в Дублинском колледже, — ответил он, не вполне понимая, к чему клонит плантатор. — И имею степень бакалавра медицины. Бишоп чертыхнулся, переведя хмурый взгляд с Блада на надсмотрщика. — Кент, распорядись, чтоб привели этого болвана в человеческий вид, — неожиданно произнес он. — Губернатор требует его к себе. После этого полковник снова взглянул на Блада ненавидящими глазами и прорычал одно единственное слово: — Иди. Блад открыл рот, собираясь спросить, что все это значит, но мулат грубо толкнул его в спину, выставляя за дверь. Торопливо шагая по двору вслед за надсмотрщиком, Блад все же не выдержал. — Что происходит? — спросил он. Кент скривил толстые губы. — Губернатору нужен доктор, — нехотя буркнул он. — Мы уступим ему тебя на сегодня для оказания медицинской помощи. И если ты солгал, что ты врач, не поздоровится тебе. Блад был удивлен и обеспокоен. Он настолько не ожидал такого поворота событий, что не знал еще, радоваться ему или наоборот. Но то, что он совершенно не представлял, какая помощь и кому именно нужна, сильно его тревожило. Ведь, даже будучи дипломированным врачом, слепо ручаться за успех он не мог. В конце концов, у него не было ни лекарств, ни инструментов. А от него, похоже, ждут каких-то чудес, несмотря ни на что. Да неужели же на этом чертовом острове не нашлось других врачей? Или это просто какое-то извращенное издевательство? Блад потер живот и, подумав немного, все же решился попросить. — Может быть, — неуверенно начал он, — если уж мне предстоит работать целый день не только руками, но и головой… Возможно, вы могли бы дать мне хоть немного поесть? Кент презрительно скривил физиономию и отрезал с нескрываемым раздражением: — Получишь жрать, когда вернешься.***
В темном закутке возле конюшни, крытом пальмовыми листьями и продуваемом теплым ветром, ему приказано было как следует вымыться. Для этого здоровенный негр принес туда два ушата с водой и кусок мыла. Блад никак не ожидал от судьбы такого подарка, поэтому не заставил долго себя упрашивать. Тем более что приказ надсмотрщика удивительным образом совпадал с его собственной насущной потребностью. И неизвестно, представится ли еще такая возможность в ближайшем будущем. Не обращая внимания на тот факт, что эта «баня» просматривается с двух сторон, Блад начал бодро стаскивать с себя грязные лохмотья. Он уже был раздет по пояс, когда заметил, как чьи-то любопытные глаза пристально наблюдают за ним сквозь черные прутья. Дьявол, женщина! Блад замер, потянув обратно на себя уже сброшенную было одежду. Заметив его вопросительный взгляд, женщина вошла под навес, положив на скамью возле доктора сухое полотенце, тупые ножницы, помазок и бритву. — Спасибо, — неуверенно произнес Питер. Она кивнула и снова уставилась на него. Это была загорелая до черноты рабыня. Такая же бесправная, как и он. На вид ей было лет тридцать. В густой тени отчетливо выделялись белки ее глаз и крупные зубы, видимые сквозь приоткрытые губы. Она продолжала смотреть на него с любопытством, словно он был каким-то неведомым чудом или диковинной зверушкой. Блада начал раздражать этот изучающий взгляд. Он не мог понять, почему она не уходит. Черт! Если она сейчас не уберется отсюда, он, чего доброго, не успеет помыться до того, как вернется надсмотрщик! — Чего тебе еще? — нетерпеливо спросил он у женщины. В ответ она лишь вздохнула, покачав головой в цветастом платке, и, вынув из вместительного кармана своей полосатой юбки деревянный гребешок и какой-то блестящий металлический предмет прямоугольной формы, осторожно положила все это рядом с полотенцем. После чего, наконец, послушно развернулась и ушла. Блад торопливо скинул остатки одежды и с наслаждением обрушил себе на голову первый ковш с водой. Вздрагивая и отплевываясь, он тер мокрую кожу с каким-то остервенением, почти до царапин, чувствуя при этом, что собственное тело стало ужасно непривычным. Да, он и раньше не отличался особой упитанностью, но никогда прежде кости у него не выпирали так сильно. И это было неприятно. Он давно не видел себя со стороны. Очень давно. Он плохо представлял, во что его превратили тюрьма и трюм «Ямайского купца». Но чувствовал себя крайне некомфортно в этом нездоровом теле. Может, и хорошо, что он себя не видит. В конце концов, настроение и так… паршивое. Но судьба, очевидно, решила поиздеваться над ним от души. Потому что, потянувшись за бритвенными принадлежностями, он тут же наткнулся на прямоугольный предмет, оставленный мулаткой, и, перевернув его, обнаружил, что сжимает в руке небольшое зеркало. Напрягшись, очень медленно Блад поднес его к лицу. Из-под нахмуренных черных бровей на него с мрачным любопытством уставились глубоко запавшие, лихорадочно блестящие глаза тускло-синего цвета. Он с трудом узнавал самого себя. И это совершенно его не радовало. Все лицо его сильно осунулось. Под глазами залегли синеватые тени. Желтовато-серая кожа туго обтянула острые скулы... Но хуже всего была мокрая черная борода, от которой он постоянно мучился, и которая, как оказалось, еще и выглядела чудовищно, делая его похожим на какого-то дикаря. После всего пережитого он и не ожидал, конечно, что будет прилично выглядеть. Но чтоб так! В ярости схватив ножницы, Блад раздраженно принялся избавляться от осточертевших волос на лице.***
Доктор Питер Блад вошел в дом губернатора Барбадоса не слишком уверенным шагом. Камзол с плеча надсмотрщика болтался на нем мешком. Он чувствовал себя очень глупо. Непонятная тревога заставляла дрожать что-то в груди. Хотя он упорно успокаивал себя всю дорогу тем, что хуже уже вряд ли станет. На пороге его встретила молодая служанка и проводила в комнату хозяина. Как оказалось, медицинская помощь требовалась самому губернатору Стиду. Блад обнаружил у него типичный приступ подагры вкупе с плеторическим синдромом. Возле постели больного демонстративно страдала миссис Стид, старый слуга и еще какая-то молодая дама, которую Блад принял за дочь губернатора. Скинув камзол и закатав широкие рукава рубахи, доктор вежливо, но решительно выгнал всех из комнаты, оставив себе в помощь одну только служанку. Затем, истребовав у нее острый нож и бинты, Блад, недолго думая, прибегнул к кровопусканию, за неимением прочих средств. И эта проверенная процедура помогла ожидаемо и быстро. Когда боль немного стихла, его превосходительство соизволил выслушать просьбу доктора и милостиво позволил ему побывать в аптеке, чтобы оставить заказ. — И помните, что я прописываю вам диету, господин губернатор, — негромко говорил Блад, ловко бинтуя руку своего пациента. — Никакого мяса, вина или сладких фруктов. Хотя бы на время. Стид скрипуче засмеялся. — Ох уж эти доктора! — устало произнес он. — Вечно им хочется в чем-нибудь нас ограничить. — Они руководствуются мыслями единственно о благе пациента, — чуть нахмурился Блад. Губернатор усмехнулся. — Ну, полноте, доктор. Не обижайтесь на старика. Я благодарен вам. И рассчитываю, что теперь вы будете часто меня навещать. — Я искренне надеюсь, что этого не потребуется, Ваше Превосходительство, — Блад поклонился, сам поражаясь той учтивости, с которой сумел это сделать. — Хорошо все-таки, что старина Бишоп купил именно вас. Наши доктора ни черта не смыслят. — Ваше Превосходительство преувеличивает мои скромные таланты. Я уверен, что не сделал ничего больше того, что делали и ваши доктора. Скорее, меньше. Ведь я, в отличие от них, весьма ограничен в средствах, как Ваше Превосходительство несомненно могли заметить. — О, не беспокойтесь об этом, доктор. Я ведь уже сказал, что позабочусь о том, чтобы в вашей сумке было все необходимое. Вам нужно лишь передать список Эдварду. Кланяясь в очередной раз, Блад внезапно почувствовал себя очень странно и как-то совсем… нехорошо. Кажется, солнце, светившее за окнами, вдруг забежало за тучи… На лбу выступил холодный пот. Сердце часто забилось где-то на уровне шеи. Перед глазами поплыло. — Разумеется, крайне глупо было бы не использовать ваши умения по прямому назначению. В конце концов, на острове не каждый день появляются ученые доктора. Я обязательно выскажу эту мысль полковнику. Губернатор продолжал рассуждать вслух, не замечая, что с доктором творится что-то неладное. Блад уже не слышал его глухой болтовни. Он чуть прикрыл глаза, пережидая, когда пройдет головокружение. — Доктор? — звонко окликнул его голос служанки. — С вами все в порядке? Вопрос, обращенный к нему с такой тревогой, вернул Блада в реальность. — Да, — медленно ответил он, безуспешно силясь улыбнуться. — Все. В порядке. Стид внимательно смотрел на него некоторое время, а потом сказал серьезно: — Я вижу. И, обращаясь к молодой служанке, все так же скромно стоявшей у дверей в ожидании дальнейших приказаний, губернатор распорядился неожиданно: — Энни, покормите-ка этого человека! Блад вздрогнул, резко подняв голову. — Не стоит беспокоиться… — Брось, парень. Неужели ты думаешь, что я не знаю нрава моего дорогого полковника? Прими это как плату за труды. Питер тут же представил, как отреагирует Бишоп на такой поворот событий. Наверняка будет в бешенстве. Доктор усмехнулся про себя. И, спускаясь в кухню вслед за Энни, был полон решимости как следует подкрепиться. Назло проклятому плантатору. Тем более что из кухни доносился изумительный запах жаркого… Но, спустившись на первый этаж, Блад наткнулся на неожиданное препятствие. В дверях кухни стояла женщина, должно быть, кухарка. А впрочем, это было совсем неважно. Но она смотрела на него глазами, полными… жалости. И от этого взгляда внутри у него все сжалось. Блад считал себя сильным человеком. Он действительно мог вынести очень многое... Но только не это. Только не такую сопливую жалость. Даже если его вид и располагал к этому. Это было слишком… унизительно. В памяти немедленно всплыл взгляд хорошенькой девушки на торгах. Она ведь смотрела на него точно так же. Вот, значит, что она думала о нем… Черт! Черт, черт, черт! Впрочем, чего же еще он ожидал? Блад резко остановился. — Мисс, — тихо обратился он к Энни. — Вам в самом деле не стоит утруждать себя. Я совсем не голоден, право же... я... Энни обернулась к нему, и Блад запнулся. И содрогнулся внутренне, увидев еще один мокрый, сочувствующий взгляд. — Нас это совсем не затруднит, господин доктор, — мягко произнесла она. — Уверяю вас. Блад нахмурился. — И все же, ничего не надо, — жестко произнес он. — По правде говоря, мне лучше поспешить назад. Это была правда. Питер Блад сдержанно кивнул обеим женщинам и, не слушая больше никаких уговоров, торопливым шагом направился к выходу. У самых дверей на стене висело огромное зеркало в позолоченной раме. Блад едва скользнул по нему глазами, задержав хмурый взгляд на нелепо долговязой, угловатой фигуре в поношенной мешковатой одежде не дольше секунды. После чего жалкий незнакомец в зеркале опустил голову и раздраженно толкнул дверь.***
Он чувствовал себя очень плохо. Причем не только душевно, но и физически. Желудок уже давно перестал болеть, видимо, отчаявшись получить хоть что-то. Сердце стучало часто-часто, не оставляя места в груди, чтобы он мог вдохнуть хотя бы немного воздуха. Паршиво. Ему было очень паршиво. Помимо всего прочего, торопясь сбежать из губернаторского дома, он забыл шляпу. И беспощадное тропическое солнце мгновенно нагрело его угольно-черную макушку. Дорога к плантациям Бишопа шла в гору. Блад всегда гордился своей выносливостью, но сейчас он буквально чувствовал, как с каждым шагом силы его подходят к концу. Тяжело дыша, Питер преодолел уже почти половину пути, когда в ушах снова зашумело. Он тряхнул головой, но проклятый шум никуда не исчез. Сердце опять застучало как бешеное. Уже второй раз за сегодня его пробил холодный пот. Чувствуя, что дрожит, Блад сделал еще шаг, борясь с вновь охватившим его головокружением, но уже в следующее мгновенье неловко оступился... и как подкошенный рухнул в дорожную пыль.***
Полковник Бишоп был очень зол. Один из его новых рабов, купленных накануне, оказался доктором. Сначала полковник не придал этому значения. Бунтовщики они и есть бунтовщики. Неважно, кем они были в прошлой жизни. Важно, что сейчас они осужденные преступники, и обращаться с ними следовало без всякого милосердия. Так считал Бишоп. Но, к сожалению, губернатор Стид запомнил этого болвана-доктора. И уже на следующий день прислал полковнику записку, в которой требовал уступить ему этого раба хотя бы на сегодня. Бишоп знал, что губернатор тяжело болен, и что, замученный двумя врачами, практиковавшими в Бриджтауне, он готов был довериться первому встречному бродяге. Но какую выгоду может извлечь из этого сам Бишоп? Весьма сомнительную, как ни крути. Впрочем, еще неизвестно, насколько хорошим доктором был этот проходимец. Скорее всего, ни черта не выйдет из этой затеи. Но в этом случае полковник получит хотя бы серьезный повод высечь мерзавца, отведя душу. Успокоив себя этими мыслями, он велел отослать Блада в дом губернатора. Весь день Бишоп злорадно предвкушал сладостный момент своего торжества. Но солнце уже начинало клониться к горизонту, а Блад все не возвращался. Вместо этого лакей губернатора принес еще одну записку от его превосходительства, из которой Бишоп понял только одно: высечь доктора сегодня ему не придется. Разве что… Судя по записке, мерзавец покинул губернаторский дом несколько часов назад. Так где же черти носят этого ублюдка? Он решил, что может гулять по острову без разрешения, сколько душе угодно? Плотно отобедав, все еще сердитый полковник вышел прогуляться в сопровождении своих телохранителей. Он уже направлялся в сторону плантаций, когда его внимание привлек собачий лай. Обернувшись, Бишоп увидел, что к воротам подъехала скрипучая телега, запряженная единственной лошадью. Его блудный раб, улыбаясь, спрыгнул на землю, вежливо распрощался с человеком, сидевшим на козлах, и тихо скользнул в приоткрытую калитку. Блад успел пройти половину двора, прежде чем заметил Бишопа. И замер в нерешительности, наткнувшись на его гневный взгляд. — Где ты шлялся, мерзавец? — набросился на него плантатор. — Тебе велено было оказать помощь и немедленно возвращаться назад! — Я сожалею, что мне пришлось задержаться, господин полковник, — ответил Блад, пытаясь сохранять спокойствие. — Когда я возвращался, еще одному человеку понадобилась помощь. Блад не лгал, и все же это была лишь половина правды. На самом деле Томми, который и подвез Блада до ворот, буквально подобрал его на дороге. Обрызгав его водой из своей фляжки и дав напиться, Томми пожелал узнать, кто он такой. А узнав, что Блад доктор, Томми почти силой притащил его в свой домик на берегу, умоляя осмотреть его сына, которому сильно нездоровилось. Блад не счел возможным отказаться и, осмотрев ребенка, прописал лекарство, извиняясь, что не может приготовить его сам. После этого жена Томми, не слушая никаких возражений, усадила доктора за стол и накормила кукурузной похлебкой и свежеиспеченными лепешками. Ее муж наполнил кружку гостя неплохим ромом, а после подвез до плантаций полковника Бишопа, выразив горячее сожаление о том, что образованный человек волею жестокой судьбы оказался рабом, и вручив ему напоследок соломенную шляпу собственного изготовления. Блад знал, что полковник не погладит его по голове, если узнает, что он вернулся с таким опозданием. Поэтому постарался проскользнуть к хижинам незаметно. Но вот, ему опять не повезло. — И ты решил, — продолжал свирепствовать Бишоп, — что имеешь право лечить каждого проходимца на этом острове? Не припоминаю, чтобы давал тебе такое разрешение! Блад разозлился. — Судите сами, полковник, какое разрешение требуется врачу, чтобы оказать помощь больному человеку? Возмущенный такой наглостью, Бишоп резко замахнулся на доктора своей палкой. Блад вздрогнул, рефлекторно заслонив голову рукой. Но удара не последовало. Полковник вовремя вспомнил о содержании письма, присланного губернатором, решив, что, дав сейчас волю чувствам, завтра он вряд ли сможет найти удовлетворительные объяснения, почему не может снова уступить Стиду своего невольника. А в том, что завтра губернатор снова потребует прислать к нему доктора, у полковника не было никаких сомнений. Бишоп сжал зубы. — Советую тебе держать на замке свою вонючую пасть, если не хочешь, чтобы я как следует угостил тебя этой палкой. Ты осужденный преступник и моя собственность. И будешь делать только то, что скажу я. А сейчас пошел вон с глаз моих! Блад поспешил убраться с глаз полковника, проклиная про себя некоторых чрезмерно жалостливых девиц и тот час, когда он стал собственностью этого чудовища.***
Спустя два дня по приказу полковника Питер Блад снова побывал в губернаторском доме. На этот раз доктора требовала к себе миссис Стид. Разобравшись с ее надуманной мигренью, Блад осмотрел на всякий случай и ее мужа. Там же, в доме губернатора, ему была вручена врачебная сумка, собранная исполнительным Эдвардом по его недавнему заказу. Чрезвычайно довольный собой, Блад вернулся на плантации без происшествий. Он был очень удивлен, когда Кент подошел к нему незадолго до конца рабочего дня, сообщив, что его, Блада, решено переселить в отдельную хижину. Быстро захватив из своего угла в общей хижине все те нехитрые пожитки, которыми успел обзавестись (они состояли из медицинской сумки, соломенной шляпы, бритвы и деревянной гребенки), Блад послушно последовал за надсмотрщиком. Они дошли почти да самого частокола, когда Кент наконец свернул к крохотному домику, показывая дорогу. И, толкнув легкую дверь, пропустил Блада вперед. — Вот тут жить будешь... доктор, — надсмотрщик произнес последнее слово презрительно и небрежно, но Блад не обратил на это внимания. Его взволнованно блестящие глаза с любопытством осматривали новое жилище. И с каждой секундой он чувствовал все большее облегчение. Пусть это была всего лишь хижина. Крошечная и грязная, с тростниковой крышей и земляным полом. Но это была его личная, отдельная хижина. Возможно, то, что он чувствовал сейчас, было несколько эгоистично с его стороны, ведь другие осужденные, купленные Бишопом, по-прежнему ютились в нечеловеческих условиях. Но черт возьми! Как же хорошо, что он теперь живет отдельно! В конце концов, он заслужил это. Чтобы оказывать помощь другим, он должен был хоть немного поправить собственное здоровье. Оставшись один, он аккуратно сложил свои вещи на узкую плетеную кровать и медленно обошел хижину. Потом снял свой простой камзол, который ему выделили, чтобы он мог предстать перед губернатором в более или менее приличном виде, и так же аккуратно повесил его на спинку стула. Доктор берег этот камзол, хотя он и выглядел весьма убого. Потому что другой одежды у него, увы, пока не было. До общего ужина еще оставалось полчаса… Бросившись на кровать, Питер закрыл глаза, не веря своему счастью.***
Когда же пришло время идти на ужин, Блада внезапно охватила нерешительность. Ему почему-то стало стыдно перед остальными парнями за то, что он теперь умыт, одет, а с сегодняшнего дня еще и живет в отдельной хижине. Конечно, он ни в чем не был виноват перед ними. Но, прислушиваясь к своей совести, понимал, что заслужил весь этот комфорт не больше, чем остальные. А они ведь теперь буду завидовать ему... Как же он ненавидел это чувство! Негритянка без вопросов вручила ему его миску с рыбой и черствую лепешку, хотя он и опоздал на ужин. Избегая смотреть в глаза другим осужденным, Блад отыскал взглядом Джереми Питта, который сидел со своей лепешкой на охапке соломы под облезлыми пальмами, и направился к нему. — Ты позволишь? — спросил Блад, глядя сверху вниз на светловолосую голову молодого человека. Питт с готовностью подвинулся, уступая ему место рядом с собой. И доктор плюхнулся на солому без особого изящества. — Как здоровье губернатора? — поинтересовался Джереми, не прекращая жевать. — Уже лучше, — усмехнулся Блад, тоже принимаясь за еду. — А как тебе твои новые апартаменты? Блад напрягся, опуская миску на колени. — Просто королевский дворец, — странным тоном ответил он. Питт удивленно взглянул на его хмурое лицо. — Ты чего? — спросил он, даже перестав жевать. — Ничего, — пробормотал Блад. — Я знаю, что все вы теперь думаете обо мне. Но я не просил этого, ясно? Я ничего этого не просил и никого не обманывал! И можете презирать меня сколько душе угодно. Джереми поднял брови. — Питер... — Не нужно ничего говорить. — Питер, да что ты такое несешь?! — не выдержал молодой человек. — На солнце что ли перегрелся? Да наши ребята молятся за тебя! Все как один. И если что-то в твоей жизни хоть немного изменилось к лучшему, то это только благодаря их молитвам. Блад растерянно посмотрел на своего друга. — Ты... — Да. И я молюсь, — жестко ответил Питт, отводя взгляд. — Я – больше всех. Ведь это из-за меня... — он запнулся на мгновенье, опустив голову, а затем продолжал: — Ты вообще не должен здесь быть. Глаза предательски защипало. Блад отчаянно моргнул, проклиная себя за свой феноменальный идиотизм. — Джерри... — И заткнись уже, а! — оборвал его Питт. — Дай, наконец, спокойно поесть.