Конец тишины

Тонкие лучи солнца, невесомые и негреющие, проходят через меня, не цепляясь ни за белые полы свободной одежды, ни за иссиня-черные волосы. Как странно это: со стороны напоминать призрака, не являясь им вовсе! Я улыбаюсь грустной улыбкой и, сделав глубокий вдох, осторожно касаюсь контрастных клавиш, ощупывая подушечками пальцев их обточенные края. Деревянные брусочки чуть заметно вибрируют, позволяя считывать волнение, кипящее внутри могучего инструмента: здесь, среди стройных стволов и духмяного разнотравья, в преддверии нового утра, он, сотканный из световых нитей, легчайший, как перышко, кажется меньше, чем на самом деле, теряется в пустоте. Мне не нравится пустота, она угнетает, поэтому я отчаянно спешу ее разогнать. Негромкие первые аккорды рассыпаются в прохладном воздухе, точно порвавшееся жемчужное ожерелье, тревожат застывшее окружение, вкатываются в тишину – и лес, вздрогнув, оживает, шумит зелеными кронами, приветствуя приход Света. Прощай-прощай, ненавистная Тьма. Совсем скоро мои руки, подхваченные стремительной мелодией, начинают жить собственной жизнью, я больше не контролирую их и, освободившись, мысленно улетаю далеко-далеко: к неприступным туманным скалам, страшным обрывам, крутым берегам горных рек или тихому побережью, усыпанному половинками полосатых ракушек. Весь мир лежит предо мной раскрытой книгой. И зачем тогда я упорно выбираю лишь те маршруты, что пересекают твои?.. Споткнувшись, музыка берет паузу. Пылинки, кружащие в солнечных лучах, лениво просвечиваются сквозь мое ненастоящее тело. Как глупо. Нет, наверное, ничего смешнее, чем пять веков кряду гоняться за представителем враждебной стихии, который дразнит, навязчиво занимает мысли, но не подпускает к себе. Мне следовало оставить эту дурацкую затею еще тогда. Почему же я до сих пор не могу этого сделать? Не единожды я пытаюсь выбросить из памяти чуждый образ, потерять интерес, но стоит мне лишь услышать едва уловимые протяжные ноты – как одержимость вновь властно и яростно охватывает сознание. Ты сводишь меня с ума. Реальное воплощение первородной Тьмы или, вернее, ее балованный отпрыск, неизвестно откуда прознавший о моей слабости, с неисчерпаемым энтузиазмом издевается надо мной вот уже столько лет, исполняя на адских струнах фривольные пассажи удивительной чистоты. Завораживающе, феерично, я бы даже сказал – божественно, но, боюсь, последний эпитет вызовет у тебя скептическую ухмылку, ибо подобная похвала для исчадий ада в диковинку. Впервые мы встретились в районе горного хребта Хида, кажется, по весне, по крайней мере, нынче в моих воспоминаниях свежий ветер, прилетающий в апреле на острова, связан с тобою чересчур плотно. Сначала я не понимал, кто же тот загадочный музыкант, поразивший слух виртуозной мелодией, а потом увидел стройного, точно кипарис, гибкого, словно ивовая ветвь, такого несуразного, такого дерзкого, такого неправильного... Ю. Так ты назвал себя, и это имя немедленно легло на твой образ печатью легкой сумбурности. Краткое, однако таящее небрежную протяженность, как нельзя лучше рифмующуюся со всепроникающей Тьмой, произносимое с укором на выдохе, оброненное между стонами в мучительном приступе наслаждения – первоисточник, не содержащий пришлых слогов, чью энергетику усугубляет мрачная фамилия Куросаки. Отменное сочетание. Пусть даже лишь номинальное, пусть даже внешность твоя выдумана людьми – мне хочется воспринимать тебя как будто живым. Подобно мне, ты посвятил свое существование служенью стихии с помощью музыки – универсального языка. Вот только инструмент твой иного плана, под стать тебе – греховная скрипка. Сладостное согревающее звучание каждый раз прожигает во мне миллионы дыр, внутри все разом переворачивается, раскалывается от скоростных волнующих фраз, неистово разрезающих воздух, как блестящее лезвие боевого меча. Играя, сливаясь с бешеной мелодией воедино в неком беспамятстве, ты доводишь себя до исступления, улыбаешься дикой улыбкой, хохоча и заражая безумием. Твое мастерство заставляет замирать, не смея двинуться, поражаться, умирая от восхищения... Боги, это невыносимо! Нет-нет, постой! Свету и Тьме никогда не сойтись, не коснуться друг друга: небеса создали нас противоположными и не нам нарушать извечный порядок. Но то, как играешь ты, исчадие, распутный смутьян, сводит на нет даже самые разумные доводы. Взмывая ввысь по забористым гаммам – и тут же резко срываясь, падая во тьму... невероятно, недостижимо, недосягаемо! Я устал за тобой гоняться. Мои пальцы, недолго передохнув, снова принимаются за свой кропотливый труд, осторожно извлекая из бесцветного полупрозрачного рояля мириады сквозных арпеджио. Негорячее светило, поднимаясь над лесом, стряхивает остатки сна, ласково гладит кроны, будит землю, обращая одинокого пианиста в еле различимую сероватую тень. Начинается светлое время суток, в котором нет лишних сомнений, крамольных желаний, ненормальных идей, а есть только свежее утро, родники с ледяной водой, заливистый щебет крохотных рябых птах. Прохладное звучание клавиш и – тихо, фоново – скрипки... Скрипки?! Откуда?! Мне не мерещится: ненавязчивое пение, мгновенно становясь громче, уверенней, вторит моему роялю, из ничего создавая нечто единое, а потому – нереальное. Но... как такое возможно?! Я не могу и не хочу останавливаться, неровно дыша, жестоко выбиваю из черно-белого полотна фразу за фразой, чтобы только не потерять это чудо, рождающееся при мне. Позорно сдаться я попросту не имею права, но Ю... что ты делаешь со мною, чудовище? Подстрекаешь к нарушению незыблемых древних законов? зачем? почему? Молчать! Ни слова больше. Святые небеса, что это? Под сенью густых деревьев, назло какой-либо логике, материализуется фигура дьявольского виртуоза. Ты, за кем я безуспешно следил, мотаясь по странам и континентам, сегодня сам явился ко мне. Чего хочешь? Сыграть дуэтом?.. Не спугнуть бы тебя. Упорно демонстрируя полнейшее равнодушие, несколько раз по-свойски пробегаюсь по октавам. Напряжение растет, однако нужно оставаться хладнокровным... как это непросто сейчас! Я закусываю губу, увлеченно перебирая шустрые ноты, и едва сдерживаю эмоции: с каждым тактом ты подходишь все ближе, бесшумно ступая по росистой траве, ты покидаешь свою извечную тень, ты улыбаешься, бросая на меня прожигающий взгляд, в котором пылает жгучая жажда крови... Так и быть, я принимаю вызов. *** Резко взмахнув смычком, ты смело роняешь его на дребезжащие струны, заставляя их пронзить воздух скрипящим пробирающим звуком. Мелкие птички, подремывавшие в высокой траве, с чириканьем разлетаются кто куда, и хрупкая тишина, в которую мелодия рояля вкатывалась по чуть-чуть, деликатно, разбивается на миллионы осколков. Вот и все: одним жестом ты покончил с ней. Пугающая ухмылка растягивается на твоем до безобразия красивом лице. Думаешь, так же скоро расправишься и со мной? Мечтай. Хмыкнув, я собираю все свои внутренние силы, чтобы тут же вложить их в громовые раскатистые аккорды – ты реагируешь мгновенно, как зверь, жадно бросаясь в пучину страсти. Дуэль начинается. Она до боли напоминает ожесточенную схватку, словно в руках наших не ноты, а закаленные мечи: сталь вспыхивает в лучах низкого солнца, звон металла эхом разносится в утреннем лесу... Не переставая ухмыляться, ты передразниваешь каждую мою фразу, стараясь сделать ее извращеннее, переложить на демонический лад. Со стороны ты, всклоченный, полоумный, в черных одеждах, свисающих с твоей худющей фигуры едва ль не лохмотьями, безжалостно терзающий скрипку, смотришься поистине страшно. В каждом переливе ты умираешь, в каждом такте, подобно фениксу, рождаешься заново, сходишь с ума и сводишь с ума меня, не спрашивая, затаскиваешь в эту дикую круговерть. И я тоже уже не тот, каким был когда-то – я тоже безумец, слепец, не видящий ничего кроме неистово выгибающегося тонкого силуэта. Чертов скрипач – рогатый, светло-русый, взъерошенный, чьи худые запястья на фоне широких рукавов кажутся эфемерными – не дает продохнуть, умоляя играть, играть, без конца и без остановки. Не замечаю, когда именно вхожу в раж, когда восторг внутри меня разрастается так, что перехватывает дыхание, вырывается на свободу водопадом эмоций, тут же вдалбливаемых в послушные клавиши. Это непередаваемо, феерично, божественно, это невозможно наречь словами, это больше неба, сильнее разума, больней самой ужасной боли. Это сладко и горько, постыдно и свято... Я задыхаюсь, а ты приближаешься, и твое приближение несет с собой жар сухого враждебного ада, причиняя ужасающие страдания, но чем меньше расстоянье меж нами – тем неистовей притяжение. Наконец, подойдя к роялю, ты одним прыжком оказываешься на его крышке. Глухой стук копыт. Арпеджио срывается с моих пальцев, гася дерзкую скрипку, я скатываюсь по ломаным нисходящим секвенциям, однако тебе, кажется, даже приятно уступать мне, дабы затем нападать яростней прежнего. Ты опасный противник. Или партнер? Желанный, запретный и вдруг, наконец-то, оказавшийся в моих объятьях, не собирающийся подчиняться мне, а потому – еще более притягательный. Тот, кого невозможно забыть, тот, кто без разрешения отбирает волю, тот, в ком, задумав покорить, попросту тонешь, заходясь в сладостных конвульсиях. Растущее возбуждение сносит плотину, кем-то когда-то выстроенную меж нами, расшвыривает обломки заградительных табу. Скрепляя наш сумасшедший союз, ты вливаешь свою тягучую черноту в мою воздушную белоснежность, растворяешь нерастворимые нефтяные капли в моей прозрачной воде. Тьма и Свет всегда ходят рядом. Но они не должны сливаться. Крепко сжимаю зубы, с силой вбивая клавиши в инструмент. Не должны! Но насколько же хочется... Хочется – пусть это и кощунственно – хоть раз ощутить себя человеком. Человеком, маленьким и беспомощным пред законами мироздания, зато настоящим, из плоти и крови. Свободным... способным любить. Не быть квинтэссенцией добра или зла, а сочетать их в себе, каждую секунду меняясь. И, устроившись с тобой на мягком ложе где-то в уютном доме, закрывшись от посторонних глаз, дарить тебе себя, впитывать твое тепло, не страшась от него истаять. Обнимать изящное тело, туго сплетаться с ним, срывая дыхание, чтобы после, измучившись, исстрадавшись, опьянев от ночных безумств, долго-долго наблюдать, как ты мирно спишь, бережно поглаживать натертыми пальцами выпирающую косточку на твоем запястье, чувствовать чужой пульс под кожей. И знать, что все обязательно будет хорошо. Пока я пребываю в мечтаньях, ты ведешь красноречивую партию, сначала стоя на коленях, потом сидя, а после, опрокинувшись на спину, лежа на крышке рояля, однако ни на секунду не выпуская скрипку. Со своей низкой танкетки я вижу твою светлую нечесаную макушку и худую руку, безостановочно водящую смычком из стороны в сторону. Не верится: неужели все это происходит на самом деле, мы правда играем одну мелодию, одну на двоих? Ты сам принес себя в жертву на громадном инструменте, как на алтаре, ах, если бы подойти, усесться сверху, властно прижать твои запястья, прервав бег серебристых нот... я вряд ли бы вспомнил о собственной бестелесности. Мне безбожно хочется, наконец, тебя взять, отправив ко всем чертям никчемные правила! Но я не могу бросить клавиши – иначе Тьма поглотит меня. Нельзя. Только музыка и ничего кроме. А ты, словно насмехаясь, пошло выгибаешься, извлекаешь из точеного тельца скрипки жуткие стоны; холод рояля, сотканного из Света, прожигает тебя, впиваясь в острые лопатки, оставляя под черным рваньем кровавые метки, но ты продолжаешь терпеть. Ты продолжаешь, как и я, тот, кто умирает сейчас от нещадного невыносимого жара. Мы, разорванные на две контрастные сущности, вопреки природе создаем нечто единое: я проникаю в тебя своей музыкой, ты в ответ по-хозяйски охватываешь меня своей. И когда эмоции, наконец, достигают предела, мой последний аккорд затихает под твой сорвавшийся скрипичный вскрик. Мир гаснет. *** Какое-то время я ничего не чувствую, когда же более-менее прихожу в себя, вижу, что ты лежишь там же, на потускневшем смолкшем рояле, безвольно откинувшись и уронив руку вниз. Свесившись, она почему-то не отпускает смычок, но потом пальцы, сведенные судорогой, все-таки разжимаются – тот с глухим стуком падает на землю, уже не представляя собой ничего сверхъестественного: обычное древко с неаккуратно натянутым истрепанным волосом. Магии больше нет. Наверно, ты умер. Твоя нелепая смерть не беспокоит меня, в опустошенном оплавленном разуме рождается понимание другого: как тщетны попытки превзойти собственное предназначение. Пусть даже Свет не существует без Тени, они не способны быть вместе, идти рука об руку, играть одну музыку. Их соитие – это взрыв, это конец тишины и безумие, но как долго сие продлится? Я устало утыкаюсь в ладони, не без изумления ощущая холод столь человеческого отчаяния, не знакомый мне прежде, пробирающий буквально насквозь. Знаю: еще пара смутных веков – и все стихнет, успокоится, мне не придется терзаться в сомнениях, я снова стану собой. Как только ты, утратив интерес, наконец, уйдешь, безвозвратно растаешь в глубине ночи. «Не исчезай...» – крамольная мысль перебивает очевидное, и, как будто дождавшись дозволенья, чужая ладонь ложится мне на плечо. От ее жара я вздрагиваю, резко поднимаю глаза, чтобы увидеть тебя – воскресшего в трехтысячный раз – совсем рядом. Белые клавиши покрывает пепел, а ты улыбаешься, и налетающий ветер треплет рваные полы твоего траурного наряда, намеренно осветляя их, размазывая черноту, словно тушь по листу бумаги. - Я не исчезну, Камуи-сан, – голос похож на перестук бамбуковых колокольчиков. – Я ведь тоже в восторге.

The end (of silence)

Написано и отредактировано: 10.–15.06.2015 г. Минск, Беларусь