Картахена
Апрель 1689 г.
Один из богатейших городов Новой Испании, лакомый кусок для любого разбойника, пусть даже ходившего под королевским флагом, – золотая Картахена, казавшаяся такой неприступной, всего за сутки пала под сокрушительным натиском пиратов капитана Блада, и вскоре после этого была полностью оккупирована солдатами французской эскадры. Все золото, все деньги и ценности, какие только нашлись в городе, во дворцах, церквях и домах мирных жителей, неиссякаемыми звенящими потоками потекли в загребущие руки французского генерала, барона де Ривароля. Он единолично определил условия капитуляции города, решив не привлекать к этому деликатному вопросу невыносимого капитана пиратов. Точно так же, игнорируя Блада и его людей, де Ривароль подсчитывал награбленные ценности и безо всякого стеснения направлял их на свои корабли. На протяжении шести дней, в течение которых длилось разграбление Картахены, капитан Блад вместе со своими молодцами занимал господствующую над городом возвышенность Нуэстра-Сеньора-де-ла-Попа, блокируя единственную дорогу из Картахены, ведущую на материк. Покончив с пиратством, капитан предпочел не вмешиваться в грабежи, учиненные в городе де Риваролем, терпеливо ожидая того момента, когда можно будет, наконец, покинуть эту проклятую испанскую землю. Однако, на седьмой день после капитуляции Картахены, уступив настойчивым требованиям своих людей, справедливое возмущение которых не знало границ, капитан Блад все же вынужден был напомнить французскому генералу об их законных правах на одну пятую часть добычи, что по беглым подсчетам Блада составляло сумму не меньшую, чем восемь миллионов ливров. В памятном разговоре с де Риваролем капитану пришлось быть довольно резким вопреки своей воле. Чувствуя, что снова ведет себя по-пиратски, Блад попытался утешиться мыслью о том, что говорит не от своего лица – он всего лишь представлял интересы своих ребят, которые имели полное право на эти деньги. И, действуя более деликатно, он вряд ли сумел бы отстоять это право перед наглым мошенником, каким оказался генерал. Отчаянно стараясь сохранять спокойствие, Блад разъяснил мерзавцу истинное положение дел, не опускаясь, впрочем, до пустых угроз. Поэтому, как ни бесился де Ривароль, но, признавая за Бладом если и не правоту, то во всяком случае значительную военную силу, вынужден был уступить. Уладив все свои дела на берегу и лично передав обещание генерала честно рассчитаться с ними тем своим офицерам и солдатам, которые все еще оставались в лагере на Нуэстра-Сеньора-де-ла-Попа, Блад решил провести эту последнюю ночь на борту своего корабля. И становилось ясно, сколь велико было его желание поскорее покинуть этот проклятый город, в котором судьба со скотским упрямством снова навязала ему ненавистную роль пирата. Он не мог найти себе места, пока находился на берегу. Но по мере того как изящный, грозный силуэт его «Арабеллы», казавшийся черным в багровых лучах заходящего солнца, становился все ближе и ближе, нервное напряжение, сжимавшее его сердце, медленно отступало. Его корабль – его свобода – по-прежнему при нем. Все остальное не так уж важно. Когда спустя несколько минут алый борт фрегата внушительной громадой навис над шлюпкой, то, прежде чем ухватиться за первую ступеньку шторм-трапа, Блад по обыкновению поприветствовал свою девочку, ласково дотронувшись рукой до ее теплой, просоленной обшивки...***
— Ну как дела, капитан? — негромко спросил Дайк, когда Блад, ловко вскарабкавшись по веревочной лестнице, ступил на чистую, нагретую солнцем палубу. Лейтенант был подчеркнуто спокоен, но из-за спины у него нетерпеливо выглядывали десятка два пиратов. Джереми Питт стоял у трапа и так же молча смотрел на Блада. Капитан обвел всю компанию напряженным взглядом, осознав внезапно, что всем им уже известны последние новости. Выдавив слабую улыбку, он ответил ровным голосом: — Все в порядке, парни. Я все уладил. — Мерзавец расплатится с нами? Блад чуть приподнял брови, вновь переведя взгляд на своего лейтенанта. — Разумеется. Я доходчиво разъяснил ему ситуацию и, думаю, он меня понял. Завтра утром мы — я, Хагторп, Волверстон и Ибервиль — должны явиться к нему на «Викторьез» для раздела добычи. После чего сможем доставить нашу долю на свои корабли. — Слышали, что сказал капитан? — громко произнес Джейк Хейтон, повернувшись к матросам. — Завтра пируем, ребята! В толпе пиратов послышались облегченные вздохи, грубые шутки и нервные смешки. Внезапно почувствовав себя совсем лишним среди всего этого дружного пиратского воинства, Блад чуть закусил нижнюю губу. А затем, глухим голосом отдав распоряжения лейтенанту и боцману, развернулся на каблуках и направился к себе в каюту. Джереми Питт, однако, последовал за ним с явным намерением что-то сказать. Блад остановился на полпути и мрачно взглянул на своего штурмана. — Чего тебе, Питт? Джереми внимательно всмотрелся в его лицо. — Ривароль в самом деле так сказал? На лице Блада появилось усталое выражение. — Ты знаешь, что у меня нет от вас секретов. Я в точности передал вам то, что услышал от генерала. Питт чуть нахмурил светлые брови. — И ты ему веришь, Питер? — в голосе молодого штурмана прозвучал не столько вопрос, сколько упрек. Почувствовав это, Блад ответил откровенно то, что думал: — Нет, Джереми. Не верю. Больше того, я спорить готов, что завтра этот подлый вор постарается сделать все, чтобы нас обмануть, — он помолчал. — Но я умею брать свое, ты же знаешь. Я не дам ему такой возможности. Можете на меня положиться. Завтра все будет разделено по справедливости, или я не капитан Блад. Джереми невольно улыбнулся, глядя на своего друга. — Я могу тебе чем-нибудь помочь, капитан? Блад тоже усмехнулся. — Оставь меня одного, Джереми. Сейчас это лучшее, что ты можешь для меня сделать. Вероятно, из-за усталости ухмылка Питера вышла немного идиотской. Питт колебался, отметив про себя эту деталь. По правде говоря, он ненавидел, когда Блад начинал вести себя так. Потому что капитан словно бы пытался казаться хуже, чем был на самом деле, скрывая свои переживания и неуверенность за такими вот грубоватыми и не очень остроумными репликами. Так что о его истинных чувствах и мыслях можно было только догадываться. И самым неприятным было то, что в такие моменты Питт абсолютно не знал, чего от него ожидать. Не отрывая настороженного взгляда от сонного лица капитана, которое все равно продолжало казаться ему подозрительным, Джереми кивнул. — Хорошо, — тихо ответил молодой человек. — Отдыхай. Только... — он запнулся на мгновение, не зная, как лучше сказать ему это. Спокойные синие глаза Блада смотрели на него вопросительно, ожидая окончания фразы. — Только не пей сейчас, я тебя прошу. И момент не самый подходящий, и вообще я думаю, что... — Джереми прервался, потому что капитан неожиданно расхохотался в полный голос. А потом весь внезапно сник, грустно разглядывая шершавую переборку. — Не буду. Не волнуйся, — на секунду он снова взглянул в глаза Питта. — За мной не нужно присматривать, Джереми. Я уже большой мальчик. Соображаю, что к чему. Джереми остался серьезным. — Надеюсь на это, капитан, — просто ответил он. Блад кивнул, изо всех сил пытаясь подавить зевок. Заметив это, Джереми наконец сжалился. — Ладно уж, иди, — снисходительно разрешил он. — Жду не дождусь, когда мы сможем убраться отсюда. Вяло улыбнувшись, Блад хлопнул своего штурмана по плечу, после чего наконец удалился к себе в каюту. Джереми постоял в задумчивости еще несколько секунд, а затем, принявшись напевать под нос печальную мелодию, вернулся на палубу. Он немного успокоился, взяв с капитана обещание быть благоразумным. Возможно, это было занудством с его стороны. Но Джереми по собственному горькому опыту знал, на какие «подвиги» способен Питер, мучаясь от безделья. Да, Картахена захвачена и дело с де Риваролем почти улажено, но расслабляться еще рано. И слава Богу, что Питер тоже это понимает. Правда, в последнее время капитан вел себя очень странно, порой даже вызывающе. Возможно, что остальным это бросалось в глаза не так сильно, но Джереми слишком хорошо знал его, чтобы не заметить. Да, он перестал пить, но таким, как раньше, все равно не стал. Что-то изменилось в нем, и Джереми это чувствовал, хотя и не смог бы сказать точно, что именно. А может быть, подумал Питт, может быть, ему просто нужно время, чтобы восстановиться? Времени ведь совсем мало прошло... Всего каких-нибудь две-три недели назад Питер света белого не видел от пьянства, а сейчас… Джереми ведь уже и не надеялся когда-нибудь увидеть его таким, а он вот не пьет уже столько дней. Значит, все еще может наладиться. Он выздоровеет, он обязательно оправится. Нужно только дать ему время. Питту очень хотелось в это верить. Хотя надежда была слабой. И в глубине души он уже знал – прежним капитаном Блад никогда не станет, потому что... Да, что-то очень важное сгорело в нем. Сгорело безвозвратно.***
Нельзя сказать, чтобы Джереми был неправ. Питер и в самом деле еще не окончательно оправился от своего чудовищного запоя, и на восстановление ему действительно требовалось некоторое время. Но единственное, что изменилось в нем кардинально, – это его отношение к самому себе и своему пиратству. Он на удивление легко завязал с пьянством. Ну, по крайней мере, со стороны казалось именно так. Да, его самолюбие было задето не на шутку. Но после стольких месяцев глубокого и непрерывного запоя такое внезапное пробуждение к жизни все равно казалось почти чудом. Для всех, потому что ни одна живая душа и не подозревала о том, какие муки стоят за этим чудом. В действительности принять решение больше не пить оказалось несоизмеримо легче, чем и правда не пить больше. И каждый вечер после принятия этого решения Блад отчаянно боролся с самим собой. Все эти дни, что он сумел прожить без рома, он был то вялым, то нервным, то злым и болезненно деятельным. Он почти не думал о выпивке, пока был занят. Но по вечерам, когда на него снова накатывало… горькая память о том, чего уже ничем не исправить, отчаяние, которое ничем не заглушить, ненависть к самому себе и собственной слабости, острое осознание бессмысленности всего происходящего... По вечерам ему жизненно необходимо было успокоиться. Но, к сожалению, единственным средством, которое могло его успокоить в такие минуты, был ром. А с ромом он завязал. И именно по этой причине вечера стали для Блада самым тяжелым временем суток. Вне зависимости от того, проводил ли он вечер в компании своих пиратов, или в полном одиночестве. Хотя, пожалуй, бороться с этим искушением в одиночестве было даже тяжелее, чем наблюдать за тем, как кто-то всласть напивается у него на глазах. Именно в одиночестве он столько раз ловил себя на мысли о том, чтобы позвать слугу и потребовать привычную порцию выпивки. И, в конце концов, не все ли ему равно, кто и как на него посмотрит после этого. Ему это нужно. Это его лекарство. И плевать на то, что подумают о нем другие. Но в действительности ему было вовсе не наплевать. Он с дрожью вспоминал то отвратительное чувство унижения и стыда, которое вспыхнуло в нем во время первой встречи с французским генералом. Под его пренебрежительным взглядом Блад вдруг осознал, что больше уже не является тем, кем сам себя считает до сих пор. И это окончательно выбило его из привычной колеи. Он больше не джентльмен. И он больше не выглядит, как джентльмен. Он выглядит в полном соответствии со своим гнусным ремеслом – как вор, пират, проходимец и пьяница. И ничего удивительного не было в том, что теперь с ним обращались именно так, как и положено было обращаться с пиратом и проходимцем. Он сам был в этом виноват. Он выставил напоказ свой постыдный недуг, свою жалкую слабость. И после этого он еще удивлялся презрению, которое увидел на лицах напыщенных французских офицеров. Да он почувствовал себя так, как если бы предстал перед ними обнаженным! Он почувствовал себя беззащитным. Лишенным привычной почвы под ногами. Потому что в таком свинском виде он просто не мог быть самим собой. Возможно, только воспоминание о пережитом унижении удерживало его от того, чтобы снова взяться за бутылку, в чем он по-прежнему продолжал испытывать сильнейшую физическую и душевную потребность. Оторвав рассеянный взор от стремительно темнеющего неба за окном своей каюты, Блад устало взглянул на свои дрожащие руки, после чего посильнее сжал их в кулаки, пытаясь унять эту проклятую дрожь. Ничего. Это пройдет. Постепенно пройдет. Уже почти отпустило. Главное – не сорваться сейчас. Хотя именно сейчас это было особенно нелегко. Потому что все вокруг теперь было не так. Все шло не так, как он привык. И без выпивки ему было очень тревожно. Все последние месяцы звуки и краски вокруг него были приглушены и смазаны. Они не причиняли боли и беспокойства. Спасительная пелена словно отделяла его измученное сознание от свирепой и беспощадной действительности. А теперь резкий и холодный окружающий мир внезапно обрел оглушительную четкость и яркость, режущую взор. Он уже отвык от этого, хотя прежде, кажется, неплохо умел с этим справляться. Он и не думал уже, что когда-нибудь снова выберется на свет. Слишком приятным и желанным было забытье, слишком соблазнительно было не помнить, не думать, не чувствовать. Никого и ничего не видеть. Ни о чем не беспокоиться. Это было спасением. И все же это не могло длиться вечно. Изо дня в день, снова и снова забываясь пьяным сном, он всерьез рисковал совсем скоро и вовсе не проснуться. Блад был сильным и закаленным человеком, но вынужден был признать, что даже его силы не бесконечны. Не то чтобы он так уж боялся умереть, вовсе нет. Питер Блад действительно почти не боялся смерти. И дело было совсем не в этом... Он просто слишком сильно любил жизнь. Да. Несмотря на то, что она порядочно его потрепала, он с удивительной детской искренностью, немыслимой для человека, прошедшего столько, продолжал ее любить. Только вспоминал он об этом очень редко и всегда неожиданно для самого себя. И, хотя в его теперешней жизни не было ровным счетом ничего, ради чего стоило за нее цепляться, Блад понял вдруг, что вовсе не готов променять ее на ром, пусть даже самый хороший. Снова зевнув во весь рот, он горьковато усмехнулся сам себе и принялся раздеваться. Медленно стягивая влажные сапоги, он слышал, как веселятся его ребята наверху в предвкушении завтрашнего дня. Что ж, добыча и впрямь обещала быть богатой. Отчаянно стараясь не думать о несчастной Картахене и о том, что их военная операция была ничем иным, как обыкновенным безобразным пиратским налетом, Питер Блад еще немного посидел у стола, медленно выкурив трубку, после чего лег спать пораньше, дабы избежать лишних соблазнов. Тем более что сегодня он опять чувствовал себя слабым и разбитым. За эти дни он с огорчением заметил, что стал уставать гораздо быстрее, чем раньше. Это было чрезвычайно неприятным открытием. Но он предпочел с собой не бороться. Возможно, думал Блад, опуская голову на подушку, это временная слабость. Последствие длительного… бездействия. Сквозь моментально навалившийся сон он слышал, как команда орала песни на палубе, как кто-то наверху хохотал и даже пару раз пальнул из пистолета от переизбытка чувств; потом кто-то назойливо стучался к нему в дверь... А может, ему это только снилось. Он не ответил. Он засыпал. Блад проснулся задолго до рассвета от странного тревожного предчувствия в груди. «Арабелла» покачивалась на волнах в гробовом молчании, время от времени нарушаемом чуть слышным плеском моря за бортом. За раскрытыми окнами все еще царил непроглядный мрак, сквозь который невозможно было различить ничего, кроме звезд. Хоть глаз выколи, почему-то подумал Блад. Тихо опустив голову обратно на подушку, в уютно пролежанную в ней теплую ложбинку, капитан попытался заснуть снова, но это ему не удалось. Он долгое время лежал с открытыми глазами и мысли его рассеянно витали где-то далеко... И только тогда, когда небо за окном начало стремительно светлеть, а звезды постепенно поблекли, плеск волн и поскрипывание родного корабля снова его убаюкали. Он не сопротивлялся, рассчитывая поспать еще хотя бы полчаса. Но уже через мгновенье снова был грубо вырван из своего сладостного забытья гневным воплем, прозвучавшим наверху. Блад резко сел, протирая глаза, еще не подозревая о том, что послужило причиной этих раскатистых проклятий. Но, кажется, не он один был окончательно ими разбужен – на всем корабле в один миг вдруг началось бойкое шевеление, словно в гигантском растревоженном муравейнике. Охваченный новым приступом нервного возбуждения, капитан порывисто поднялся, наспех натянул на себя одежду и, чуть пригладив растрепанные волосы, поспешил на палубу, где уже собралось человек десять пиратов, включая лейтенанта Дайка, который всю вторую половину ночи пробыл на вахте. На лицах его людей было написано бешенство, и Бладу не потребовалось спрашивать о причинах. Причину он понял сам. Когда непроглядный мрак тропической ночи отступил, прорезанный первыми лучами восходящего солнца, вахтенные офицеры на «Арабелле» и «Элизабет» не обнаружили на рейде никаких других кораблей, за исключением своих собственных. Покалеченные пушками форта «Атропос» и «Лахезис» все так же сохли на берегу. А вот кораблей французской эскадры и след простыл. Оглушенный этим открытием, капитан Блад взбежал на квартердек, широко распахнутыми глазами всматриваясь в морскую синь, где далеко на западе, на блеклом утреннем горизонте сумел различить лишь призрачные белые тени французских парусов. Проклятие... О, проклятие! Кровь и смерть! Блад всей кожей чувствовал на себе напряженные взгляды разъяренных пиратов. Ни единого звука не сорвалось с плотно сомкнутых губ их капитана, но в потемневшем взоре промелькнула молния, словно угрожающий отблеск страшной бури, мгновенно разразившейся в его душе. Он должен был это предвидеть. Должен был предвидеть, черт подери! Он заранее знал, что этот подлый вор его обманет – и упустил его! Дьявол! Какой же он дурак! Какой дурак! Жизнь ничему его не научила! Наивный осел, он опять, опять пал жертвой своей идиотской доверчивости! Позволил этим грязным французским свиньям так нагло себя обмануть! Позволил обмануть своих ребят! Это его ошибка. Опять – только его ошибка и его вина. Он опять подвел их. Блад сам не заметил, как его ладони сжались в кулаки. Но ничего. Ничего, их еще можно догнать. Далеко они не уйдут! Капитан рывком отбросил назад волосы, которые утренний ветер швырнул ему в лицо. Он еще расквитается с этим поганым ублюдком без чести и совести за все! За все оскорбления, которые ему пришлось вытерпеть. За все нанесенные обиды. Французов еще можно догнать! Блад медленно выдохнул, прищурившись совсем недобро. Он ведь уже представлял, как рассчитается с мерзавцем. Представлял, как выскажет ему в лицо все, что накопилось в душе... Нет, Блад не даст этому негодяю уйти. Не так легко! Этот гад еще не знает, с кем связался! Почувствовав руку Джереми на своем плече, Питер обнаружил, что дрожит. Медленно подняв глаза на штурмана, он уже готов был увидеть упрек в его взгляде и услышать резкое «а я тебе что говорил!». Но глаза Джереми были спокойными и печальными. Чуть заметно сжав плечо капитана, он кивнул в сторону трапа, прошептав только: — Хагторп. Блад обернулся туда, куда указывал Джереми, и обнаружил, что капитан «Элизабет», выбравшись из легкой шлюпки, уже поднялся по трапу и вступил на палубу «Арабеллы». Лицо Хагторпа было суровым и мрачным. Напряженные желваки не сулили их общему врагу ничего хорошего. Темные брови жестко сошлись на переносице. Значит, один уже знает. Что ж, это к лучшему. Это избавляло Блада от необходимости посылать за ним. Однако сейчас Блад не имел ни малейшего желания выслушивать его упреки. Бросив быстрый взгляд на Дайка, он произнес ровным голосом: — Я отправляюсь на берег. Вернусь самое позднее через час. К моему возвращению «Арабелла» должна быть готова выйти в море. Дайк открыл рот от изумления. — Мы их догоним, — продолжал капитан. — Но, капитан... — Делай, что я говорю, Ник! — гневно прорычал Блад. — У меня нет времени с тобой спорить! — он повернулся к Хейтону: — Гребцов в шлюпку! Джереми попытался удержать его за плечо, но рука его тут же была грубо сброшена. — Мы не сможем их догнать, капитан! — Джереми попытался словесно воззвать к здравому смыслу своего друга. Но, кажется, это не подействовало. Блад даже не обернулся, шагая к трапу, возле которого хмуро застыл капитан «Элизабет», а также перепуганный Бенджамин, сжимающий в руках шляпу своего хозяина и его оружие. — Сможем или не сможем, — ответил Блад, накидывая портупею через голову и прикрепляя к ней свою верную шпагу, — обсудим после того, как рассчитаемся с мерзавцем. Запасите воду. И порох, — он надел шляпу, бросив короткий взгляд на Хагторпа. — Не говори ничего, Нат! Поедешь со мной на берег.***
Картахена замерла в напряженном ожидании дальнейших событий. Скованные ужасом горожане не осмеливались высунуть носа из своих домов. Поэтому вряд ли кто-то из них видел, как этот демон в человеческом обличье, этот дьявольский капитан Блад вновь ступил на их берег в окружении своих кровожадных пиратов. А меньше чем через полчаса после этого, в одном из больших особняков неподалеку от моря пиратские капитаны, их офицеры и представители команд собрались на экстренный военный совет. Сейчас им всем вместе срочно нужно было решить, что же делать дальше. Питер Блад, который за это время успел достаточно овладеть собой, внешне казался совершенно спокойным. Хотя тем из корсаров, кто знал его хорошо, было ясно, что это только видимость. Блад сидел в кресле у огромного окна, положив ногу на ногу, и молчаливо наблюдал за жаркой и довольно громогласной дискуссией своих капитанов и офицеров. Он держал лицо из чистого упрямства, прекрасно сознавая свою вину перед этими людьми. Чувствуя, что они вот-вот обвинят его в произошедшем, капитан лихорадочно соображал, отчаянно пытаясь подыскать слова в свою защиту, но был так расстроен, что не мог придумать ничего убедительного. Он и сам считал, что только он один во всем виноват. Но позволить пиратам сорвать весь гнев на себе, признав это перед всеми, он не мог. Он не нуждался в том, чтобы они напоминали ему о его ошибке. И он не собирался оправдываться перед ними. В тот момент, когда волнение несколько стихло, и взоры всех присутствующих обратились к нему, Питер Блад мысленно приготовился защищаться... Однако все произошло совершенно не так, как он ожидал. Даже если пираты капитана Блада и были в ярости, даже если они и винили его про себя, но того, что он так боялся услышать, вслух никто так и не произнес. Не додумался? Не захотел? Не осмелился? Блад удивленно окинул взглядом собравшуюся толпу и в наступившей тишине растерянно высказал единственную членораздельную мысль, которая билась в его мозгу: — Мы должны догнать их. Большая часть пиратов, присутствовавших на совете, шумно подхватила этот призыв. Ободренный их поддержкой, Блад немного расслабился, разжав онемевшие кулаки. Однако уже в следующую секунду одобрительный гул в рядах корсаров был прерван – положив руку на рукоять пистолета, торчавшего у него из-за пояса, вперед выступил Волверстон. — Ты, видать, совсем башкой повредился, Питер! — резко выдал он. — Как мы можем их догнать?! И на чем, может быть, ты скажешь мне?! С такими повреждениями моя крошка и двух часов на плаву не продержится! — Ты можешь перейти на «Арабеллу», — спокойно ответил Блад. — И бросить ее здесь? Очень интересно. А что прикажешь делать моим ребятам? Наступила неловкая пауза. — Фил, ну чего ты молчишь?! — снова загремел Волверстон. — Твоя посудина тоже ведь воду глотает! Ты не можешь пойти. Ибервиль чуть пожал плечами, виновато взглянув на Блада. — Это так, Питер. На «Лахезис» еще не закончен ремонт. Мы не можем выйти в море. Мне очень жаль. Блад молчал, не в силах определиться, что со всем этим делать. — Возможно, — вновь подал голос Ибервиль, — будет лучше остаться здесь? В конце концов, в этом городе еще полно добра. Нашим ребятам будет, чем вознаградить себя. А мы тем временем сможем отремонтировать свои корабли. — Вот-вот! — шумно вмешался Нэд. — Я как раз это же самое хотел предложить! Уверен, что из проклятых испанцев можно вытрясти еще немало золота, если уж потрясти-то как следует... Волверстон говорил еще что-то, яростно размахивая массивным кулаком, но Блад его уже не слушал. Нахмурившись, он смотрел на алчные лица своих друзей, медленно осознавая, что никак не может помешать их намерению. Он не может управлять этими людьми. Больше не может. По его вине они лишились богатой добычи. Он подвел их, и теперь они учинят кровавый разбой в этом несчастном городе, хочет он того или нет. Это означало только одно – он тоже должен остаться здесь. Возможно, самим своим присутствием он смог бы хоть немного сдержать кровожадный пыл этих пиратских дьяволов, обуздать их свирепую жадность. Но если он останется, то… Он бросил быстрый взгляд в окно, отметив про себя, что паруса французских кораблей почти растаяли на горизонте. Неужели он позволит этим мерзавцам спокойно улизнуть со всей их добычей? Неужели он безнаказанно спустит им с рук такое жестокое оскорбление?! Черт возьми, такого еще никогда не бывало в его жизни! Как он может остаться? Но если он уйдет… страшно даже представить, что станет с этой беззащитной испанской колонией и ее жителями. Впрочем, понял Блад, если даже он останется, разве сможет он удержать от грабежей и насилия своих собственных людей? Они ведь… пираты. В эту самую секунду Блад, должно быть, впервые в жизни понял, с какой страшной силой играл все это время. Он больше не может ее контролировать, как раньше, – она стала слишком огромной для одного человека, пусть даже обладающего железной волей. Может быть, ему действительно было бы лучше уйти… Он снова посмотрел в сторону моря, после чего перевел растерянный взгляд на молчавшего до сих пор Хагторпа. Капитан «Элизабет» понял его немой вопрос. — Я пойду с тобой. Моя «Элизабет» почти в полном порядке, и сейчас ребята уже грузят на нее воду, — он прищурившись окинул взглядом горизонт. — Они сразу решили, что нельзя этого так оставить. И, признаться, я с ними полностью согласен. Мы не можем спустить проклятому негодяю такого оскорбления. Ко всему прочему – у него наши деньги. Нет! — громко сказал Хагторп, поворачиваясь к остальным, — я вовсе не уверен, что с нашими скромными силами нам удастся их отбить. Но мы должны попытаться. И если даже при таком преимуществе противника, победа все же окажется на нашей стороне, то тем она будет слаще! Мы должны попытаться, — повторил он. — В конце концов, капитан Блад водил нас и в более рискованные походы – и мы всегда возвращались с победой. Я ему доверяю, — произнося эти последние слова уже тише, Нат смотрел прямо в глаза Питеру. Блад медленно поднялся на ноги, не сводя с Хагторпа отчаянно блестящего взгляда. — Я ему доверяю и иду с ним. В маленькой толпе пиратов послышались возгласы одобрения. После чего Хагторп шагнул к Бладу и встал рядом с ним, плечом к плечу. — Я пойду, — повторил капитан «Элизабет», — но я никого не принуждаю следовать моему примеру. Всякий, кто хочет остаться, волен это сделать. Тишина, последовавшая за этими словами, длилась всего несколько секунд, и уже в следующее мгновенье все присутствующие заговорили одновременно. Звучный бас старого волка перекрыл общий гул. — Вы сумасшедшие! — рявкнул он. — Оба! Даже если вы их догоните – они уничтожат вас! — Нэд... — попытался встрять Ибервиль. — Не лезь! Ты не идешь с ними – тебе плевать, что с ними станется! — Да как ты смеешь! — мгновенно вспыхнув, капитан «Лахезис» судорожно сжал рукоять шпаги, висевшей у него на поясе. — Замолчите все! — Хагторп ударил кулаком по столу. — Это наше решение, а не ваше!.. — Да неужели?! — Именно так! И сейчас мы только зря теряем драгоценное время. Из груди Волверстона вырвался звук, похожий на глухое рычание. — Слишком многие захотят пойти с вами, Хагторп. Они все рисковали жизнями ради этих денег. И теперешняя их жажда крови вполне понятна. Но на всех желающих места не хватит, а? — Ты сам сказал, что в Картахене еще осталось, чем поживиться. — Сказал, но... Черт возьми, неужели нет ни единой возможности вас остановить?! Питер! Блад взглянул на него молча. Он не знал, что на это ответить. Он больше ни в чем не был уверен. — Оставь, Нэд, — хмуро ответил за него Хагторп. — Иного пути нет. На несколько мгновений снова наступила тишина. После чего Волверстон, наконец, шумно вздохнул: — Что ж, — мрачно произнес он, — значит, так тому и быть. Вы знаете, что если бы не моя девочка, я бы, конечно, пошел с вами, но бросить ее здесь... Ибервиль печально смотрел на Блада и Хагторпа, растерянно теребя ворот своего нарядного камзола. — Извините, ребята, — негромко попросил он. — Я думаю, — продолжал Волверстон, — что я готов отказаться от своей доли добычи в том случае, если вам удастся… ее отбить. Вы с Хагторпом сделаете с этими деньгами все, что вам вздумается. Ибервиль согласно кивнул, хотя пираты за их спинами недовольно заворчали. — Не надо говорить за всех, капитан! — крикнул кто-то. — Что скажут на это наши ребята? Выходит, они напрасно сражались? — Ничего не скажут! Заткнутся и будут молчать! — проревел Волверстон, разозлившись. — А у кого возникнут с этим какие-то проблемы, тот сможет высказать их лично мне! — после этого он снова взглянул на Блада: — Это будет честно, Питер. Тебе всегда везло. Надеюсь, повезет и на этот раз. Коротко кивнув, Блад нахлобучил шляпу на растрепанные кудри и молча покинул зал. За ним последовали Хагторп и его пираты. Выйдя на широкое каменное крыльцо, Блад остановился на секунду, окидывая взглядом безмолвную Картахену. Хагторп посмотрел на него вопросительно. — Возможно, нам тоже следует остаться, Нат, — тихо произнес Питер. — Что они сделают с этим городом, если мы уйдем?.. Хагторп понял его мысль. — Ты не сможешь этому помешать, друг, — честно сказал он. — Даже если останешься. Но у нас еще есть шанс проучить одного подлеца. Блад закусил губу. — Да, — ответил он почти шепотом. — Да, наверное, ты прав… Его пираты столпились вокруг него, нетерпеливо переговариваясь. — Чего мы ждем, капитан? — громко спросил один из них. — Они же уходят, капитан! — подхватил другой. — Медлить нельзя! Хагторп похлопал Блада по плечу. — Они правы, Питер. Если мы хотим догнать эскадру, медлить нельзя. Корсары вновь одобрительно загудели, заставив Блада нехотя двинуться в сторону гавани. Кто-то даже, вконец осмелев, подтолкнул капитана в спину, заставив идти быстрее. Разрываемый противоречивыми мыслями и чувствами, Блад вряд ли обратил внимание на эту безобидную фамильярность. При виде людей Хагторпа и Блада, которые без всяких объяснений направились к лодкам во главе с самим капитаном, пираты, а также люди де Кюсси, столпившиеся на берегу, заволновались, не понимая, что все это значит. Когда же смысл происходящего дошел до матросов «Атропос» и «Лахезис», на пристани завязалась шумная потасовка. Проклятия и ругательства загремели в утреннем воздухе, заглушая равнодушный шум прибоя. Но Блад не повернул головы. Уже садясь в шлюпку, он в последний раз пожал руку Хагторпу. — Просигнальте, когда будете готовы. Хагторп молча кивнул и направился к своей шлюпке.***
Меньше чем через час на «Элизабет» подняли сигнальные флаги. «Арабелла», к тому моменту уже полностью готовая к отплытию, медленно двинулась к выходу из гавани. «Элизабет» послушно последовала за ней, словно верная сестра. Пройдя внутренний и внешний рейды, корабли миновали Бока Чика, обогнули естественный мол и, подняв все паруса, вышли в открытое море. Капитан Блад еще долго стоял на полуюте, грустно глядя на город, оставляемый позади. Трудно было сказать, о чем он думал. Но худое, загорелое лицо его было мрачнее тучи. Когда, наконец, густой лес, покрывавший мол, скрыл от глаз разоренную Картахену, капитан со вздохом спустился вниз и, не сказав никому ни слова, скрылся в своей каюте. Вот и все. Обратной дороги нет. Его проклятая судьба не оставила ему никакого другого выхода, кроме как вновь стать пиратом. В сущности, он и не переставал им быть, как ни противилось этому его бедное сердце. Он наивно думал, что королевский флаг на грот-мачте поможет ему уберечься от всей этой грязи, а со временем, быть может, даже искупить свои грехи честной службой, хотя бы частично. Он думал так – и опять ошибся. Наверное, он чего-то не понимал в этом мире. Или, может быть, этот подлый мир просто не предназначен для таких, как он, доверчивых глупцов. Одному Богу было известно, как страстно желал он порвать с пиратством, посвятив свои таланты какому-нибудь более достойному делу… Но даже здесь, в Новом Свете, избавленном от многих предрассудков, для бывшего каторжника и пирата такого дела не нашлось. О, как счастливы были те, кто мог отдать свою жизнь во славу своей родины! А вот у него родины словно и вовсе никогда не было… Здесь, в этой Богом забытой глуши, он был лишен даже возможности хотя бы пролить за нее свою кровь. Потому что его настоящая, его маленькая родина, окутанная туманами, осталась в прошлой жизни, за бескрайним океаном, так далеко, что это невозможно даже представить. А служить своим врагам он, как выяснилось, просто не мог. Больше не мог. Он слишком устал от чужих войн. Так уж вышло, что здесь, в Америке, он – невинно осужденный на каторгу и сумевший вырваться на свободу – был хозяином самому себе. И разве его вина, если в этих идиотских краях быть свободным – означало быть пиратом? Что он сделал не так? Почему так вышло? Какими силами мог он этого избежать? Он ведь ничего этого не хотел. Ни тогда, ни теперь. Единственное, о чем он мечтал, замышляя побег с Барбадоса, – это снова стать свободным. Просто стать свободным! Больше он ни о чем не просил. И Господь милостиво возвратил ему его драгоценную свободу. Но он… Боже праведный! Как же он распорядился этой свободой?! Так, что невинные люди приходят в ужас от одного его имени! Он со своим дьявольским войском несет смерть и разорение всем, на чью бы землю он ни ступил. Что ж, выходит, что испанцы правы на его счет. Он действительно чудовище, дьявол во плоти и… кто там еще… Он не хотел этого. Видит Бог, он этого не хотел, но это так. И он никогда уже не сможет от этого избавиться. Никогда уже он не отмоется от этой грязи, от этой крови… Никогда. И он никогда не сможет быть прощен. Даже самим собой, не то что… Перед мысленным взором ожидаемо нарисовалось оскорбленное личико мисс Бишоп. Мог ли он обвинять эту чистую девушку за то, что она не пожелала принять чувств такого монстра как он? Она не виновата, что он такой. Он сам сделал этот выбор когда-то. А теперь он грязный вор и убийца. И он просто не заслуживает ничьей любви. Кажется, одиночество – это его судьба. Или, может быть, наказание? Блад закрыл лицо руками. Да, это справедливое наказание за все те ошибки, что он совершил... и продолжал совершать одну за другой. Разве не знал он с самого начала, что такая девушка, как Арабелла Бишоп, никогда его не полюбит? Проходимец, осужденный на каторгу и проданный в рабство, он не имел права даже мечтать о ней. Она предназначалась не ему. Для него она была недоступна. И все же, ни секунды не веря, что Арабелла когда-нибудь ответит ему взаимностью, он позволил этой бессмысленной любви пустить глубокие корни в своем сердце. На протяжении трех лет он упрямо хранил и лелеял эту любовь, заранее зная, что она обречена. Столько раз его жизнь доказывала ему, что чудес не бывает! Но он все равно продолжал на что-то надеяться, как идиот. Ради одной этой призрачной надежды он предал своих друзей – тех, которые ему верили. Предал, вынудив пойти на службу к ненавистному им тирану, чья трусливая жестокость превратила их в рабов. И все это только для того, чтобы самому иметь возможность предстать в лучшем свете перед своей ненаглядной Арабеллой Бишоп, которой было плевать на него. Глупец! Тысячу раз глупец! Ради возможности хотя бы просто видеть эту женщину он переборол и разрушил самого себя, втоптал в грязь все, что было ему дорого, от всего отказался... но это не растопило ее сердца. Он предал друзей, взяв этот трижды проклятый патент, а после вызвав страшный раскол в их рядах своей сентиментальной глупостью. И когда, получив пощечину от племянницы Бишопа, Питер Блад все же вернулся на Тортугу, то что же он сделал? Вместо того чтобы постараться хоть как-то искупить свою вину перед друзьями, он просто отвернулся от них. Оттолкнул их, бросил, наплевав на их чувства и просьбы. Он предпочел залить свое горе ромом, упиваясь собственными страданиями в гордом одиночестве. Он решил, что покончит с пиратством, никого не спросив. Но в действительности Блад мог решать это только за себя, не за них. Стоило ли удивляться тому, что теперь у него не осталось никого, с кем он мог хотя бы поговорить? Все его друзья стали ему чужими. Он сам прогнал их от себя. Хорошие или плохие, но они у него были. А теперь он остался один. Совсем один. Наедине со своей жалкой, оплеванной и растоптанной любовью. И это было меньшее из того, что он заслужил. Достаточно вспомнить о всех тех беззащитных людях, которые остались в Картахене во власти его безжалостных дьяволов, обо всех женщинах, которые будут изнасилованы, об их братьях, мужьях и сыновьях, которые будут искалечены и убиты, о детях, которые станут безмолвными свидетелями этой бойни. Это предприятие с самого начала было ему не по душе. С самого начала его совесть отчаянно противилась этому. И что из этого вышло? Господи!.. Если бы его Арабелла могла видеть все это!.. Она бы страдала из-за него! Она бы плакала от боли и ужаса, закрыв руками свои прелестные глаза! Что бы сказала она, если б узнала, что весь этот ад – дело рук человека, который посмел ее любить? Она бы проклинала его. Она бы его возненавидела. Потому что своими слезами, своей кровью, своими разрушенными жизнями все эти люди были обязаны только ему одному. Только он один был во всем виноват. Ответственность за все эти ужасы целиком и полностью ложилась на его плечи. Потому что Ривароль никогда бы не смог взять этот город, если бы не он. Блад стиснул зубы, пытаясь сдержать душившее его сухое рыдание. Боже, найдется ли в аду настолько свирепый огонь, чтобы испепелить такое количество грехов?.. И что же ему теперь делать... Блад в отчаянии провел рукой по лбу. Пожалуй, лучшее, что он мог бы сделать, – это избавить человечество от самого себя одним выстрелом. Заряженный пистолет лежал рядом на столе. Но Блад не взглянул на него. Он знал себя. Он знал, что все равно никогда не сможет этого сделать. Возможно, это было бы справедливо. Но для этого у него было недостаточно мужества. А может быть… это просто надежда. Та самая, наивная и глупая надежда, от которой он все никак не мог себя отучить, сколько бы жизнь его ни била. Что ж. Это было не так уж плохо. Ведь именно эта надежда помогала ему выживать даже тогда, когда это казалось невозможным. И та невыносимая боль, которую он сейчас чувствует… не доказывает ли она, что, несмотря ни на что, Питер Блад все же остался человеком? Ведь если он еще способен мучиться угрызениями совести, значит, его совесть еще не окончательно погибла в нем. Он еще не окончательно потерян. Что ж, и это тоже совсем неплохо. И было бы даже хорошо. Если бы только эта боль не была такой нестерпимой. А впрочем... — Бенджамин! — громко позвал Блад. Через минуту верный слуга появился на пороге его каюты. — Господин капитан, сэр? Блад глянул на него исподлобья и отвел взгляд. — Принеси рому, парень. Даже не глядя на него, Блад почувствовал, как негр замер в нерешительности. И это его разозлило. — Пошевеливайся, Бен, я не намерен ждать целую вечность, — резко произнес капитан. Вздрогнув, Бенджамин кивнул и поспешил убраться из его каюты. Оставшись в одиночестве, Блад медленно опустил голову на руки, вцепившись в волосы тонкими пальцами. Ну вот и все. Сейчас должно стать полегче. Он выпьет столько, сколько потребуется, чтобы хоть на время заглушить эту боль, чтобы хоть на время заткнуть глотку своей израненной совести. И будь что будет. Однако, выйдя от капитана, Бенджамин отправился вовсе не за ромом. Трясясь от страха, он поднялся на палубу в поисках Джереми Питта и нашел штурмана стоящим рядом с рулевым. Увидев перед собой перепуганную шоколадную физиономию парня, Джереми удивленно спросил: — Что стряслось, Бен? Нужна помощь? Юноша кивнул. Хотя он вовсе не был уверен в том, что поступает правильно, но, абсолютно не представляя, что должен делать, решил послушать свое сердце. — Капитан, сэр, — коротко ответил он. Джереми нахмурился. — Что случилось? Брови Бенджамина расстроено изломились: — Он опять просит ром, сэр. Сердце Джереми оборвалось. Несколько секунд он молчал, переваривая эту паршивую новость. Он конечно знал, что Питеру сейчас очень плохо, но надеялся все же... — Он у себя? — Да, сэр. Он велел Бену пошевеливаться, сэр. Но я его не послушал. Я не хочу! Я боюсь, что!.. Джереми кивнул. — Успокойся, приятель. Ты хорошо сделал, что предупредил меня. Не вздумай выполнять его приказ. Негр энергично помотал головой. — О нет, нет! Конечно, сэр! Бен и не подумает, сэр! Джереми чуть улыбнулся. — Ну вот и хорошо. Ступай. Я поговорю с ним, как только освобожусь. Но когда Бенджамин ушел, Джереми вдруг осознал, что в действительности не может ждать ни секунды, и что поговорить с капитаном ему необходимо сейчас же, немедленно. Пока не... случилось чего похуже. Расстроено запустив руку в волосы, Питт решительно направился к каюте Блада. И, конечно же, нашел его далеко не в самом лучшем состоянии. Капитан сидел там совсем один, отчаянно сжав голову худыми руками и глядя в пол. Он не поднял взгляда на вошедшего, но, приблизившись, Джереми увидел, что глаза его друга за полуопущенными ресницами мутные от боли. Это было очень печальное зрелище. И все же это было лучше, чем снова увидеть его пьяную веселость... или тупое равнодушие. Потому что если сейчас капитан опять сломается – конец всему. Пусть уж лучше так, чем... — Питер, — тихо позвал Джереми, пытаясь привлечь к себе его внимание. Блад не ответил. Джереми тяжело вздохнул, после чего медленно присел рядом с ним. Помолчал минуту. А потом, стараясь говорить как можно мягче, произнес наконец: — Ну что с тобой, друг?