can't stop the love

Кроссовок скользит по краю крыши, и Эмбер бы точно свалилась вниз, если бы не ухватилась за водосточную трубу. Пальцы цепляются за какое-то крепление, и их кончики тут же начинают гореть огнём. Кажется, Эмбер умудряется ещё и стесать кожу на внутренней стороне ладони — ощущения совершенно адские. Она приваливается плечом к шершавой бледно-персиковой стене и выдыхает. Зависнуть над пропастью, блин. В пару шагов она оказывается у окна, хватается за подоконник и привстаёт на цыпочки, заглядывая в комнату: в щели между полупрозрачных белых занавесок виднеется край письменного стола и чуть ссутуленная спина в широкой домашней футболке. Эмбер разглядывает проступающие под тканью лопатки и отрастающие волосы на затылке Гаин — и от одного этого вида всё внутри приятно сжимается. Эмбер постукивает по стеклу — Гаин дёргается, её склонённая над какой-то книгой голова поднимается и поворачивается, синеватые блестящие пряди падают назад, открывая её лицо. Гаин бросает взгляд на дверь и подбегает к окну. Щелчок — она отводит створку рамы в сторону, распахивая окно. Лицо Гаин повисает над Эмбер — чуть уставшее, но улыбающееся. — Я пришла тебя спасать. Гаин усаживается на подоконник и высовывается из окна по пояс. — Мне обещали прекрасного принца. — Но я же лучше. Улыбка Гаин становится мягче, и её безумно хочется сфотографировать, или поцеловать, или хоть что-нибудь. — Самолёт через два часа, так что я к тебе ненадолго, — Эмбер утыкается носом Гаин в бедро и довольно фыркает, когда маленькая ладонь ложится на затылок и пальцы мягко зарываются ей в волосы. Самая простая ласка, а хочется забить на самолёты, дорожные сумки и каникулы у родственников в Майами. Всё это вдруг перестаёт казаться такой уж классной идеей, даже наоборот — два недели без Гаин, без постоянного наличия Гаин в зоне досягаемости. Звучит как пытка или наказание — звучит хреново. — Извини, что не могу проводить, — Гаин наклоняется, и Эмбер захлёстывает знакомыми запахами: мёд, и молоко, и ещё что-то свежее, травяное; если бы Эмбер могла, то свернулась у Гаин между ключиц и провела там всю оставшуюся жизнь. Прикосновение — мимолётное, мягкое, губами к шее, только это как вливать воду в пробирку с серной кислотой — мгновенная химическая реакция. У Эмбер теплеет в груди и к щекам приливает кровь, от Гаин жарко — но в очень хорошем смысле. — Мне жаль, что тебе приходится сидеть в этой башне. Выдох, куда-то под коленку Гаин, там голая кожа и голубоватые нитки вен. Кончиком носа вверх по бедру, к краю шорт. — Рано или поздно я спасу тебя от этих драконов. — А в награду я тебя поцелую. Их взгляды встречаются, сталкиваются, как бильярдные шары. У Эмбер перед глазами фейерверки искр. Дурацкий бесконечный флирт: два года старшей школы, на переменах, во время занятий — записками и сообщениями, в конце дня, когда Гаин не нужно спешить к репетитору, а у Эмбер есть полчаса до начала тренировки с баскетбольной командой, неловкие, но искренние реплики, а потом одинокое сообщение в приватном твиттере «мама мне нравится девушка она чёртова принцесса запертая в башне». — Что с руками? — Гаин хватает её за запястье, поворачивает ладонь внутренний стороной к себе. Разглядывает покрасневшую кожу, а потом мягко на неё дует. Эмбер серьёзно думает о губах Гаин с чисто научной точки зрения. Пытается думать. Бледно-розовые, чуть блестящие, словно произносящие звук «у». Наверное, переднеязычный. У Эмбер в мозгу что-то замыкает, и искр становится ещё больше. Если бы она сидела на стуле, этот стул бы уже горел. Мама, мне нравится— — На пути каждого порядочного принца должны встретиться испытания. Пальцем по ребру ладони, у Эмбер от этого по коже мурашки и слабо покалывает кончики пальцев. Покалывание смешивается со слабым жжением, одно перебивает другое. Кружится голова, улыбка до боли тянет щёки в стороны — и если это не счастье, тогда счастья нет. Если бы у Эмбер было чуть меньше (или чуть больше — с какой стороны посмотреть) силы воли, все её реплики бы начинались приблизительно так: «У меня сейчас сердце выпрыгнет из груди, потому что—». Потому что Гаин; Гаин с самого первого дня в новой школе, в новом классе, за новой партой (без надписей и рисунков или хотя бы жвачки, прилепленной к столешнице снизу). С первого взгляда, а потом дальше по накатанной — слово, мягкое лёгкое «привет», и едва заметный акцент, слабый запах духов и шорты с высокой талией, полупрозрачные блузки, едва различимые очертания нижнего белья, то, как Гаин рассказывает о химических реакциях, читает стихи Уитмена и танцует. С Эмбер всё так безнадёжно, что почти смешно. Они играют в принцессу и принца уже почти два года, но башня остаётся всё такой же высокой и недоступной. — Тебе пора. Ладонь на щеке, тёплая и нежная, бледно-розовая чудесная ладонь, хочется прильнуть, притереться к ней ближе, но Гаин смотрит с сожалением, горьким и пряным, от него слезятся глаза и перехватывает горло. — Просто поступи, а потом я устрою нам тур по Америке, где не будет никаких родителей, и учителей, и драконов — одни туристы. У меня есть клёвый фотоаппарат, сможешь фоткать всё, что движется, и что не движется тоже, — слова рвутся изо рта, как птенцы из гнезда, некоторые из них, неуверенные и испуганные, начинают дрожать в воздухе, но каким-то чудом не падают. — Две недели, я приеду, мы сможем найти квартиру, и, блин, я не знаю. Сделаем собственное королевство. Эмбер замолкает, переводит дыхание. Ладонь Гаин всё так же греет щеку. Может, чуть горячее. — Хорошо, — пауза — гулкая, горячая, золотая. — Хорошо, только звони мне, пожалуйста. Я, наверное, с ума сойду, если на две недели останусь наедине с одними только учебниками. Если я на две недели останусь без тебя. Оно повисает между ними. Тоже горячее, золотое, как мёд или янтарь. Эмбер подтягивается вверх на руках, прижимается щекой к щеке Гаин. Выдыхает в спрятавшее в волосах нежное ухо, похожее на раковину между колышущихся водорослей. — Спасу тебя, а потом сама никогда не отпущу.