Последняя шалость Джорджа Уизли

Умирать не страшно, вовсе не так страшно, как жить. Он взводит курок. В груди тянет от страха, по-мальчишечьи ноет от радостного возбуждения, будто бы перед каким-то занятным путешествием, и, зажмурившись изо всех сил, он нажимает на спусковой крючок. Первое время Джордж никак не может научиться договаривать фразы. Он в очередной раз придумывает какую-то шутку, произносит ее до половины и с улыбкой ждет продолжения. Его нет. Джордж на всякий случай оборачивается, проверяя, что ему это не снится. Пустота рядом с собой каждый раз бьет под дых. Хочется закрыть глаза ладонями, немного постоять так, чтобы хоть на секунду перестать думать о нём, но это уже давно не действует. Продолжение фразы застревает в горле, оцарапывая его изнутри, и никак не может выйти наружу. Всё потому, что оно фредовское, его должен был произносить Фред, он должен был стоять рядом, вот тут, на расстоянии протянутой руки, договаривать окончания фраз, шутить и улыбаться в ответ на его шутки. Вернее, не его. Их шутки. Собеседник чуть наклоняет голову и молчит, создавая иллюзию понимания. Постепенно стало полегче - даже мама перестала так часто плакать, хотя Джордж все равно иногда слышал, как она всхлипывает по ночам. Когда она называла Джорджа по имени, он почти физически ощущал, как она проглатывает имя "Фред" вслед за ним. Все остальные как-то оправились, смирились, что ли. Все, кроме Джорджа, конечно. О том, как ему плохо, знала только его семья, ну, и Гарри с Гермионой, разумеется. Они пытались ему помочь, но воскресить Фреда были не в силах, а других способов утешить его не было. У Ли Джордана была своя жизнь, у других однокурсников - тем более, и до горя Джорджа никому не было дела, потому что после войны почти в каждой семье было свое персональное горе. А Джордж, к тому же, не давал поводов думать, что с ним что-то не так - он был все так же остёр на язык, и улыбка все так же не сходила с его лица. Так было привычней и легче. Так можно было избежать неприятных разговоров и сочувственных взглядов. Сочувствия Джордж не терпел. Магазинчик хотели прикрыть, но Джордж твердо сказал, что он управится и один. Он действительно управлялся - принимал покупателей, порой даже создавал какие-то новые товары - впрочем, ничем, кроме магазина, он не занимался, да на что-то другое и времени не хватало. От клиентов по-прежнему не было отбоя - теперь, после войны, людям как никогда раньше хотелось чего-то веселого и никак не связанного с недавними событиями. Посттравматический синдром охватил всю магическую Англию, и целители в Мунго сбились с ног, стирая нужные отрезки памяти наиболее пострадавшим от войны. Джорджу сны про войну тоже снились, но они не пугали его так, как пугали кошмары, в которых умирал Фред. Снова, и снова, и снова. Фред беспрестанно приходил к нему по ночам. Он присаживался на кровать, протягивал руку, гладил его по волосам, спрашивал о том, как прошел день. Джордж просыпался в поту и в слезах, вскакивал на кровати, тянул руки к видению, но оно неумолимо исчезало. В "Нору" все чаще наведывалась Анджелина. Миссис Уизли суетилась вокруг нее, называла "деточкой" и охала, что та совсем похудела. Джорджа умиляло это, хоть он и не подавал виду. Он знал, зачем приходит Анджелина, и знал, зачем мама так носится с ней. Анджелина была хорошей девушкой, и конечно, она была безумно в него влюблена, еще со школы, но Джордж был слишком занят собственной трагедией, чтобы отвлекаться на кого-то еще. Анджелина совершенно не интересовала его в романтическом плане, и он не хотел, чтобы она обманывалась, но выяснять отношения тоже не горел желанием. Он понял, что это пора сделать, только после того, как миссис Уизли достаточно прозрачно стала намекать ему на то, что пора бы жениться - вон, и кандидатура есть подходящая. Джордж ужаснулся и в тот же вечер пригласил Анджелину в какое-то маггловское кафе. Она была очень радостной в тот вечер, а еще необыкновенно красивой, и Джордж на секунду подумал о том, что у них бы могло бы что-то получиться, если бы не… Если бы не Фред. Наверное, Анджелина думала, что в этот вечер Джордж сделает ей предложение, и Джорджу от этой мысли сделалось ужасно паршиво на душе. Его собственная жизнь и надежды на светлое будущее были разрушены, но он вовсе не хотел разрушать чьи-то еще, и оставалось только надеяться на то, что его несостоявшаяся невеста поймет все правильно. Поймет, что с ним ей будет хуже, чем без него. Анджелина улыбалась ему с другого конца стола, и Джорджу захотелось объяснить ей все как можно быстрее. Не хотелось ни шутить, ни язвить, было только желание сделать разговор максимально безболезненным для нее. - Знаешь, - начал он, - ты потрясающая девушка, и если бы не… некоторые обстоятельства, я бы обязательно был с тобой. Но… Её радость таяла на глазах. Она печально улыбнулась и суховато сказала: - Да брось, Джордж, мы знаем друг друга столько лет, мог бы и не ломать комедию так долго. Вот зачем начинать с этих банальных "если бы не…" и "ты потрясающая девушка"? И так все понятно, я ведь не какая-нибудь дурочка с Лютного. - Я вовсе не думаю, что ты дурочка с Лютного, - возразил Джордж, - и я действительно считаю тебя более, чем просто достойной девушкой. Я даже считаю, что ты достойна большего, чем я. Анджелина хмыкнула и мягко произнесла: - Оставь, пожалуйста, право мне решать, кого я достойна, Джордж. Только вот я бы попросила тебя сказать мне одну вещь напоследок. - Да, конечно, спрашивай. - Кто она? Я знаю, это звучит по-дурацки, но мне хочется знать, и я думаю, что имею право. Принимать оборотное с ее волосом не буду, за это можешь не волноваться. Джордж был готов к такому вопросу, но при этом не был уверен, что готов на него отвечать. Решив, что честность в данном случае - лучшая политика, он, криво усмехнувшись, выдавил: - Хорошо, я скажу, только не продавай эту новость потом "Ежедневному пророку". А то я уже вижу заголовки: "Джордж Уизли - так ли он прост, как кажется?", или, например, "Уизли - любящий сын или коварный интриган?", ну, ты понимаешь. Короче, это не "она", это вполне себе "он", с членом и всем прилагающимся. На лице Анджелины от улыбки не осталось и следа, только изумление. - Надо же, а ты, оказывается, умеешь классно скрывать свою истинную суть. Тебя все на курсе бабником считали. Только ума не приложу, что за "он" может быть, ведь единственным парнем, который был с тобой все время, был… - она осеклась и виновато посмотрела на Джорджа исподлобья. - Фред, да, - с неожиданным даже для себя спокойствием сказал Джордж. - Никакие очевидные выводы не напрашиваются? Анджелина выглядела так, будто бы ее только что как следует приложили бладжером. - Эээ, - протянула она, - я боюсь, что неправильно тебя понимаю… - Да ты не волнуйся, - криво улыбнувшись, сказал Джордж, отпивая бурду из своей чашки. - Я уверен, что ты всё правильно понимаешь, ты же всегда была умной девочкой, Джонсон. Мерлин, ну какой же дрянной чай здесь подают. И, отпив еще, добавил: - Ты можешь меня осуждать, я пойму. Я сам себя осуждал сначала. Лет до шестнадцати. И Фред тоже. А потом смирились. Ну, вроде. Я-то точно. Сложно не смириться, когда у тебя с тринадцати лет встает только на собственного брата-близнеца. Анджелина, кажется, была близка к тому, чтобы лишиться чувств. Она заметно побледнела, но спросила только: - Так это было взаимно? - Ну, по крайней мере, мне хочется так думать. Не знаю насчет любви и всего такого, но мы, типа, спали вместе в течение трех лет. Это, кстати, было одной из причин, по которым мы съехали от родителей в магазин сразу, как только появилась такая возможность. Наша мама нас терпела много лет, но инцест, знаешь, не входит в список тех вещей, которые она способна сразу принять. Я могу ее понять - вряд ли она была бы рада, если бы узнала, что кровать у нас по ночам в спальне скрипела не потому, что я во сне ворочался. Знаешь, Джел, я тебе всё это так искренне говорю, потому что, во-первых, я не могу это больше держать в себе, во-вторых, мы с тобой дружим много лет, и ты хотя бы попытаешься меня понять - вот Ли бы пальцем у виска покрутил, если бы узнал, и это в лучшем случае, а в-третьих, потому, что я точно знаю - ты действительно любишь меня и никому не расскажешь. Прости, это, наверное, по-мудацки звучит. - Вам, наверное, было тяжело скрываться, - тихо сказала Анджелина, проигнорировав последнюю реплику Джорджа. На него самого она почему-то старалась не смотреть. - Сначала - да, очень, - ответил он не сразу, - потом привыкли. Лет в семнадцать был пубертат, целоваться постоянно хотелось жутко, и заявить о себе всему миру тоже, но, видимо, бладжеры не окончательно вышибли наши мозги. Хотя, как ты можешь заметить, мы почти никогда не боялись нарушать общепринятые правила. - "Почти никогда" - это мягко сказано, - усмехнулась Анджелина. - Я знаю, что тебе этот вопрос, наверное, постоянно задают, но всё же… Как ты без него сейчас? - Очень хреново, сестрёнка, - честно ответил он. - Я начал курить - говорят, помогает при стрессе. Так вот - нихера оно не помогает. Семья со мной нянчится, конечно, но им не понять. Да никому не понять, если честно. Фред был не просто постоянным любовником - он был полноценной частью меня. А секс - это было просто, ну, одно из множества наших взаимодействий. Он умер, а я без него жить не могу. Люблю очень. Никогда не желаю тебе испытать то, что я почувствовал, когда увидел, как он там лежит. Думал, станет легче. Не стало. И никогда не станет, наверное. Такое не забывается. - Ну, то, как вы друг друга идеально дополняете, за версту было видно, - сказала Анджелина, кажется, едва сдерживая слезы, но всё еще пытаясь улыбаться, - вам, по-моему, все завидовали. Шутили, конечно, про то, что вы парочка, в узких кругах, но не так, чтобы всерьез. Кто же мог предположить… Больше она в "Норе" не появлялась и вообще, кажется, старалась Джорджа избегать, и он был безмерно благодарен ей за это. Наверное, так было надо - выговориться и разойтись. Миссис Уизли повздыхала поначалу, а потом смирилась. К тому же у нее было слишком много других семейных забот. Единственное, что осталось Джорджу - это воспоминания. Наверное, лучше было бы забыть обо всем и просто начать жить дальше - так говорили все вокруг, но о Фреде напоминало всё, вплоть до собственного отражения в зеркале, вот только, правда, у Фреда оба уха были целы. Разумеется, он пробовал забыться - любыми возможными путями, благо в деньгах и в возможностях получения самых рискованных способов провалиться в небытие недостатка не было. Мама плакала каждый раз, когда узнавала о подобных случаях, отец кричал и пытался наставить на путь истинный, но Джордж в ответ только огрызался. Он не хотел и не мог мириться со смертью Фреда, а жить с осознанием его смерти тоже не получалось. Когда выдавалось свободное от работы время, он отправлялся на поиски чего-то, что могло ему помочь хоть на полчаса, час, одну ночь перестать ощущать эту постоянную боль. "Утешение" находилось в разных развлекательных местах, часто клубах, часто подозрительных, часто маггловских. Магией достичь эффекта, подобного эффекту от легкой наркоты, было невозможно, магический алкоголь не был таким крепким, как маггловский, а наркотики в волшебной части Британии не продавались - Кингсли за короткое время пребывания в должности Главного Аврора сделал все для того, чтобы наркодилерство из магического мира исчезло полностью, или, вероятнее, так затаилось, что придраться было не к чему. С магглами дело обстояло в разы проще - соблюдение "Статута о Секретности" и ординарных правил волшебного сообщества пользоваться Империо не позволяло, но старые-добрые фальшивые деньги в обмен на маленький пакетик с порошком интересного свойства еще никто не отменял. Он затягивался косяком в туалетах, насквозь пропахших мочой и марихуаной, и для усиления эффекта выпивал чего-то не слишком крепкого, но достаточно пьянящего. Становилось хорошо, перед глазами плыли разноцветные круги, голова кружилась, всё плавилось, стены клуба колыхались в такт музыке, и возможным казалось всё. Пару раз он, находясь в состоянии аффекта, пытался склеить девочку или парня, но до логичной развязки никогда не доходило. Не потому, что становилось стыдно - нет, стыда не было и в помине, было только желание перестать любить Фреда хоть на минуту. С другим человеком не получилось переспать ни в четырнадцать, ни в шестнадцать, ни сейчас из-за того, что Джордж не был ни натуралом, ни геем, ни бисексуалом - его всю жизнь тянуло к одному-единственному человеку, он всегда хотел и любил только его одного, все органы чувств были настроены исключительно на него, и, в конце концов, невозможно было больше игнорировать очевидное. Он был одержим своим братом, как при его жизни, так и после его смерти - а может быть, после его смерти даже больше, чем раньше. Лучше всего бывало в те дни, когда во время опьянения ему мерещился Фред. В потоке разноцветных галлюцинаций он казался более реальным, чем они. Он был точь-в-точь таким же, каким помнился: с огненно-рыжими вихрами, с вечной хулиганской искоркой в глазах, хохочущий и бесстрашный. Джордж тянул к нему руки и тянулся сам всем телом, и на одно короткое мгновение ему даже казалось, что он по-настоящему чувствует вкус его губ. От него мучительно сладко пахло апельсином, он называл его "родным", и от этого Джорджу хотелось плакать навзрыд, хотя под действием наркотиков он и не совсем понимал, почему. Они разговаривали, и Фред понимал его речь, несмотря на то, что Джордж издавал нечленораздельные звуки. Верилось, что это настоящие разговоры, хотя, конечно, Фред не мог не понимать его только по той причине, что диалог происходил у Джорджа в голове. - Раньше я думал, что не должен любить тебя, но теперь понял, что это самое естественное чувство, которое только может быть, - Фред улыбался и ласково глядел на него из-под светлых ресниц. - Что-то ты совсем раскис, старина, - смеялся Джордж и похлопывал его по плечу. - Мне без тебя хреново, придурок. - Что, неужели на небесах нет никого, кто мог бы пощупать тебя за зад? - Нет, всех нормальных парней тут же разобрал Дамблдор, у него тут свой гей-бордель, а я не при делах, - лукаво щурился Фред. Джордж истерично хохотал до колик, а потом его начинало рвать. Он блевал в унитаз и почти физически ощущал, как Фред сжимал пряди его волос в своих пальцах, чуть оттягивая его голову назад. Когда проходил эффект от алкоголя и наркоты, становилось настолько плохо, что приходилось резаться, чтобы хоть как-то прийти в себя и переключиться с боли душевной на боль физическую. На время это помогало. Иногда порезы проходили совсем близко к венозному рисунку, и тогда самым большим искушением было не удержаться и полоснуть вдоль вены, покончить со всем одним движением. Останавливал инстинкт самосохранения, но раз от раза он все больше и больше слабел, и Джордж боялся (и втайне надеялся), что однажды он исчезнет вовсе. Вид крови слегка отрезвлял, да и подступающая головная боль вкупе с обильной потливостью постепенно давали о себе знать, заставляя подниматься с холодного кафеля туалета, кое-как накладывать очищающее и заживляющее и, пошатываясь, выходить из кабинки. Если в туалете находились магглы, трансгрессировать прямо оттуда не получалось, и Джордж ради смутного интереса изучающе смотрел на чужие пьяные и обкуренные лица, гадая, зачем каждый из них пытается столь экстремальным способом убежать от реальности. Пару раз Джордж попробовал что-то посильнее марихуаны, но ни кокс, ни гашиш не дали ожидаемого эффекта, зато восстанавливаться после них было в разы сложнее - даже магия не всегда помогала. Зато абсент был идеален - после него чудовищно вырубало, и когда получалось особенно сильно напиться, появлялись даже реалистичные галлюцинации. Однажды он случайно услышал где-то об осознанных сновидениях. Подобные идеи приходили ему в голову и раньше, но он не знал о том, что есть конкретный способ воплотить их в жизнь. Он прочитал огромное количество маггловских статей и даже инкогнито проконсультировался со специалистом-волшебником. Он проводил целые вечера в попытках вызвать у себя осознанные сны, но всё было тщетно. Злясь на себя, он пытался снова и снова, но, видимо, создание подобных видений не было его сильной стороной. Хотелось отдать должное Поттеру - он, потерявший родителей, крестного и двух любимых учителей, видимо, отчасти понимал Джорджа и сочувствовал ему, а потому всеми силами пытался помочь, подолгу разговаривая с ним через камин и договариваясь о консультациях с лучшими колдомедиками, имевшими многолетний опыт в магической психологии. Однако, вопреки ожиданиям, консультации колдопсихологов мало помогали - они только бередили раны еще больше, и в итоге от них пришлось отказаться. К тому же Джордж не хотел чувствовать себя обязанным, отбирая слишком много свободного времени у Гарри. Этого времени у него и без Джорджа становилось все меньше и меньше: в обществе ходили слухи о том, что он бурно ухаживает за Малфоем, и Джордж полагал, что слухи эти небезосновательны. Всё пошло совсем наперекосяк с того момента, как он случайно обнаружил, что больше не может вызывать Патронуса. Во время рабочего дня выдалось свободных пятнадцать минут, и он лежал на кровати и с тоской произносил все заклинания подряд, желая хоть как-то себя развлечь. Когда вместо привычного серебристого облачка при словах "Экспекто Патронум" из палочки не вылетело ровным счетом ничего, Джордж подумал было, что неправильно произнес заклинание. Любопытства ради он попробовал еще раз. Ситуация повторилась. Стало как-то не по себе. Он приподнялся на кровати, сел, громко и отчетливо произнес: "Экспекто Патронум". Бесполезно. Он повторил процедуру еще раз десять перед тем, как его охватило легкое беспокойство. Дело было, разумеется, не в отсутствии способа защиты от дементоров - после смерти Волан-де-Морта они не представляли никакой опасности. Просто Патронус служил неким отражением общего морального состояния волшебника, и Джордж вспомнил, что читал где-то, что волшебник теряет способность создавать его только в ситуации полного морального упадка, постепенно приводящего к депрессии. Неожиданно в Джордже проснулось давно забытое чувство волнения за себя. В последнее время он часто думал о том, что хочет умереть, но депрессия была чем-то более неприятным, потому что означала, в отличие от смерти, не окончание мучений, а начало новых. Дополнительно страдать не хотелось. "Депрессия" - это звучало отвратительно, и от этого слова премерзко воняло таблетками и больничными стенами. Он около недели не решался рассказывать матери, откладывая на потом, но затем всё-таки решил, что так будет лучше. Миссис Уизли, как он и предполагал, жутко забеспокоилась и засуетилась. - Сынок, тебе надо сходить к врачу, - обеспокоенно сказала она, от волнения не замечая, что натирает морковь не в салатницу, а в мусорное ведро. - Да, мам, - покорно согласился Джордж. Спорить не было ни сил, ни желания. Все колдомедики в Мунго, консультировавшие по поводу частичного или полного исчезновения магических способностей, твердили одно: "Сильное эмоциональное потрясение, со временем пройдет". Рекомендаций по лечению подобного расстройства они не давали, и постепенно и родители, и сам Джордж поверили в то, что "само рассосется". Однако "со временем" стало только хуже. Джордж все чаще и чаще стал ощущать, что катится в какую-то безумную и нелепую пропасть. Несколько раз он просыпался в холодном поту и ловил себя на мысли, что сходит с ума. До невозможности хотелось к Фреду - тот бы сразу понял его, утешил и убедил в том, что все в порядке. Он вспомнил, что еще тогда, когда Фред был жив - казалось, это было в другой жизни - он сказал ему, что если бы вдруг Джордж умер, он бы "свихнулся, честное слово". А теперь, подумал Джордж, умер Фред, и теперь именно он лежит тут и сходит с ума - надо же, как иронична жизнь. Он начал стараться меньше пересекаться с семьей. Ему казалось, что они не поймут, подумают, что он преувеличивает, пытается себя нарочно извести. Не хотелось нагружать других людей своими проблемами, у них были свои дела: Джинни до сих пор не могла отойти от разрыва с Поттером, мистер Уизли зашивался на работе, Рон - в аврорском училище, Билл пытался наладить быт с Флер, а Чарли вообще укатил в другую страну. Было страшно вдруг почувствовать себя совершенно одиноким, но потом Джордж вспоминал, что сам обрек себя на это одиночество, и еще больше замыкался в себе. Джордж не думал, что у него действительно назревало какое-то психическое расстройство, но его слегка пугало собственное состояние. Он понял, что начинает ходить по кругу и зацикливаться на одной и той же мысли - о Фреде, и переключить себя на другие темы с каждым разом оказывалось все сложней. Бывали ночи, когда он не мог уснуть, потому что думал о погибшем близнеце, и это не давало ему покоя. Меньше хотелось проводить времени на людях, отчетливей возникало желание закрыться в четырех стенах и никуда не выходить, анализируя свое состояние. Семья, между тем, изменения в его поведении заметила. Мама, Джинни и Билл подступали к нему с разных сторон, пытаясь выяснить, что он чувствует, и наконец, не имея больше желания сопротивляться их настойчивой и логичной заботе, он согласился с ними поговорить и рассказал о том, что ему кажется, будто бы он постепенно начинает слетать с катушек и терять остатки здравого смысла, потому что всё время думает о Фреде, даже чаще, чем обычно. Чем больше они с ним говорили, тем больше вскрывали застарелых ран, и становилось понятно, что на этот раз одними колдовскими психологами тут, конечно, обойтись не могло, потому что проблема была глубже, чем просто "сильное эмоциональное потрясение". Мама нервно заламывала руки, чувствуя себя бессильной. Выхода не было видно, и под конец она предложила пойти на совсем уж крайние меры - пройти чистку памяти, чтобы он перестал помнить о том, что когда-то жил без Фреда. Джордж понимал, что это значило - стереть одну сцену со смертью было невозможно, иначе оставалось бы непонятным, куда подевался Фред. Получается, нужно было провести полную чистку - ведь близнецов не разлучали с рождения. На такое Джордж согласиться никак не мог, потому что единственной вещью, которая сейчас держала его в этом мире, были именно воспоминания. Без них он был бы уже не Джорджем, а просто белым листом, только вот психологические последствия полного стирания памяти не у младенца, а у взрослого человека, были непредсказуемы. - Но ведь с тобой может случиться что-то ужасное, сынок! - в отчаянии воскликнула миссис Уизли в ходе одного из этих бесконечных разговоров. Джордж поднял голову, посмотрел на мать. Между ее бровей залегла морщинка, и он с нежностью подумал о том, как ей хватает терпения на то, чтобы справляться со всеми домашними заботами и успевать любить всех своих детей. Боясь того, что его слова прозвучат слишком жестко, и в то же время стараясь донести до нее то, что он чувствует, он тихо и четко сказал: - Самое ужасное, мам, со мной уже случилось. - Ты просто слишком много думаешь о нем, - подала голос Джинни с другого конца комнаты. - Джин, прости за грубое сравнение, но если бы у тебя неожиданно пропала ровно половина туловища, ты бы не была зациклена на этом? - отрывисто произнес Джордж, окончательно раздражаясь. После каждой беседы с семьей он чувствовал себя всё более и более одиноким. Они пытались помочь, и Джордж был благодарен им за это, но Фреда никто все равно не мог заменить, и от этого на душе делалось так тоскливо, что хотелось выть. С того дня, как умер Фред, прошло чуть больше двух месяцев, но жить без него было уже абсолютно невыносимо. В течение одной из череды недель, казавшихся нескончаемыми, он постарался как можно больше времени провести взаперти и даже не предпринял привычную вылазку в маггловский клуб, и в итоге в первый раз в жизни галлюцинации в виде образа Фреда посетили его не во сне, не под наркотиками и алкоголем, а в не затуманенном реальностью сознании. Джордж поначалу этому даже обрадовался - теперь не надо было никуда выходить, чтобы увидеть Фреда. Образ вскоре исчез, а потом появился еще раз, а потом еще, а потом и вовсе перестал исчезать, и даже будто бы делался все ощутимей день ото дня. Он словно звал его за собой, и противиться ему вовсе не хотелось. Реальность постепенно смешивалась с воображаемым, и их было уже непросто различать. Всё это продолжалось только около семи дней, но быстро прогрессировало, и одним из признаков этого болезненного прогресса являлось то, что Джорджа уже не так уж сильно беспокоило собственное состояние. Через полторы недели семья Уизли связалась с ним чуть ли не насильно. Отец пытался давить авторитетом, говорил, что Джорджа надо положить на стационар в больницу или предпринять что-то другое, но хотя бы что-то предпринять. Джордж отмахивался, на вопросы о самочувствии отвечал "Всё нормально", потому что хотелось скорее вернуться в свою комнату, где он мог побыть с Фредом наедине, пусть даже с ненастоящим. Семья, понятное дело, не отступала. В итоге Джордж разозлился, вышел из себя и сказал, что уезжает. Он и впрямь уехал - запер магазин, поручил ключи Джордану, сказал, что скоро вернется, и трансгрессировал в немагический район Техаса. Там, в местном мотеле, до сих пор царили порядки прошлого века, и когда какой-то подозрительный тип предложил ему купить пистолет старой модели по заниженной цене, он даже не удивился, и, более того, купил его, изрядно насмешив маггла просьбой объяснить, как он действует и зачем нужен. После того, как Джордж узнал об истинном назначении черной штуковины в своей руке, на мгновение опалило каким-то дурным предчувствием, захотелось вернуть его обратно, но незнакомец уже смылся в неизвестном направлении. Пожав плечами, Джордж спрятал пистолет во внутренний карман плаща и заказал пива. Все равно он собирался вернуться в Лондон и извиниться перед семьей, как только схлынет раздражение - так почему бы не преподнести папе в качестве подарка маггловское оружие? Он будет в восторге от подобной безделушки. На следующий день состояние ухудшилось. Казалось, сумасшествие растет в геометрической прогрессии. Он уже с трудом различал лица окружающих людей, потому что ему везде мерещился Фред, и теперь он казался настоящим, как никогда. Джордж пытался хвататься за призрачные нити реальности, но не удавалось, и это, черт возьми, начало пугать. К семье уже не хотелось ехать так скоро - он не хотел заражать их своей паникой. Он убедил себя в том, что в конце концов, несколько дней ничего не изменят, и когда рецидив схлынет, он сможет вернуться и тогда уже спокойно поговорить с отцом, с мамой и принять решение насчет госпитализации. Следующие два дня прошли как в тумане. В номер не заходила горничная, поэтому можно было беспрепятственно лежать на кровати целыми днями, не снимая ботинок. Не хотелось никуда выходить вообще. Ночью стало так плохо, что ориентация в пространстве полностью потерялась. Лицо Фреда по-прежнему маячило перед ним, и единственное, в чем нуждался Джордж - это поцеловать его и сказать ему что-нибудь. Он пытался говорить, но это было сложно делать сквозь нарастающий гул в ушах. Гул складывался из голосов Фреда, ежесекундно множащихся и повторяющих одну и ту же фразу, навязчивую, но неразборчивую. Стало адски жутко, по коже побежали мурашки. Воздух казался раскаленным. Джордж пытался глубоко дышать, пытаясь успокоить панику, но вместо этого получалось только хуже и хуже. Он вскочил с кровати, и повторяя "сейчас, сейчас", подошел к окну, распахнув его, глянул вниз. Его сердце забилось в два раза быстрее. Снизу, и сверху, и справа, и слева на него смотрели веснушчатые лица Фреда, хохочущие и лукавые. Решение пришло как-то само собой. Мысль о семье колотилась где-то на задворках сознания, но она была такой призрачной и казалось настолько неважной сейчас, что Джордж не мог воспринимать ее всерьез. То, что он остался жить один, без Фреда, было неправильным, невыносимым. Это нужно было исправить. Он в два шага подскочил к плащу, в истерике нащупал во внутреннем кармане пистолет и после секундной заминки вытащил. Оружие лежало в руке приятной холодной тяжестью. Умирать было не страшно, вовсе не так страшно, как жить без Фреда. Джордж вытащил магазин, пытаясь сфокусировать зрение на нем, проверил его на наличие пуль. Вставил обратно, трясущимися руками поднес пистолет ко рту и мягко втолкнул внутрь. Железо холодило язык. Стало жутковато и одновременно спокойно. В голову лезли разные мысли, преимущественно о том, что будет после того, как он выстрелит, и сильно ли будет убиваться мама. А вот как раз о маме сейчас лучше не думать. Палочка оттягивала карман, и Джордж вспомнил, что не наложил заглушающее. Не вынимая пистолет изо рта, он другой рукой дотянулся до палочки и невербально произнес заклинание. "Вот теперь все сделано", - подумал он и, не решаясь больше медлить, взвел курок. В груди потянуло от страха, по-мальчишечьи заныло от радостного возбуждения, будто бы перед каким-то занятным путешествием, и, зажмурившись изо всех сил, он нажал на спусковой крючок.