Ведро мороженого

Давно не случалось настолько бездарно проведенного уик-энда. Мама отправилась в гости, а мне сейчас очень хотелось уехать туда, где можно быть не спецагентом, а маленькой девочкой, которая любит мороженое, смотреть на звезды и стрелять из ружья. Унылая дождливая суббота грозилась перетечь в унылое дождливое воскресенье. Что на меня нашло? Почему я разоткровенничалась с абсолютно чужим мне человеком? Зачем я стала обсуждать с ней то, что не обсуждаю даже с матерью — вообще ни с кем? Когда-нибудь это уничтожит меня изнутри. А Малдер, наверное, и тогда ничего не заметит. Когда всю жизнь живешь застегнутой на все пуговицы, маска становится второй кожей. И я не уверена, что хочу ее снимать. Я набрала мамин номер, зная, что услышу автоответчик. — Здравствуйте, это Маргарет Скалли, я не могу сейчас ответить на ваш звонок, оставьте сообщение после сигнала. — Мама, это Дана. Позвони, когда вернешься. Мы могли бы сходить куда-нибудь. Или… купить мороженого и посмотреть кино. Мне… иногда этого хочется. Я хотела добавить, что хочу поговорить, но передумала. Она опять будет задавать вопросы, на которые у меня нет ответа. От лишних мыслей хорошо избавляет домашняя рутина — съездить за продуктами, отдать в прачечную белье. Вот и стоит этим заняться. Вернувшись домой через несколько часов, я поняла, что в моей квартире кто-то был. Впрочем, слово "кто-то" тут не уместно — ключи от моей квартиры есть только у Малдера, а дверь никто не взламывал. На кухонном столе я нашла сложенный вчетверо листок. «Приятного воскресенья». Почерк, разумеется, его. Что за идиотские шутки, черт возьми? Я стала загружать в холодильник продукты и обнаружила в морозильной камере фунтовое ведро мороженого. Набрать номер на мобильнике — дело недолгое. — Малдер, что за глупые шутки? — Ну почему же глупые? В его голосе явственно слышалось удовлетворение содеянным. — Ты хотела мороженого. Ты не рада? — Малдер, тебя не учили, что подслушивать чужие разговоры нехорошо? В том числе телефонные? — Я прогулял эти занятия. Скалли, если ты съешь фунт мороженого в одиночку, ты простудишься. О, Малдер научился делать намеки. — Я не стану открывать тебе дверь, — ответила я, нарочито громко распаковывая ведро. Треск отрываемой крышки наверняка был прекрасно слышен в телефонной трубке. — Тогда я иду, — ответил он и отключился. Малдер — воистину образец логичных умозаключений. Мне опять вспомнилось это странное дело, во время которого на нас ежеминутно сваливались то дождь, град, то корова с неба. Ту ночь Малдер провел на кушетке в моем номере, а я заработала бессонницу и головную боль — не то, чтобы я надеялась, но… Но уснуть не смогла. Когда-то я не скрывала своих чувств, и жизнь продемонстрировала мне, к чему это приводит. Тогда я сочла, что чувства и привязанности делают меня уязвимой, и решила их не иметь. Теперь жизнь ехидно доказывает мне, что я опять попала пальцем в небо. Я взяла ведро, ложку и устроилась перед камином с книгой. Это ведро мне аукнется жесткой диетой на неделю, но в конце концов, если очень хочется, то можно. Откуда Малдер знает, что я больше всего люблю именно ванильно-фисташковое? В замке заскрежетал ключ, но я нарочно не повернула головы. Я слышала, как Малдер запер дверь, повесил куртку и, кажется, даже снял обувь. Через несколько мгновений я почувствовала, как его ладони легли мне на плечи. — Я вижу, ты с пользой проводишь время, — заметил он, увидев в моих руках монографию по криминалистике. — Разумеется, — ответила я, облизывая ложку и чувствуя, как Малдер осторожно поглаживает мою шею. — Малдер, что ты делаешь? — Я? Ничего особенного, — он убрал руки, обошел диван и сел рядом, чуть не отдавив мне ногу. Я прокляла свой язык. Некоторое время мы молчали. Малдер не отрывал взгляда от постепенно пустеющего ведра. Наконец я не выдержала: — На кухне есть ложки и тарелки. — Мы так и будем молчать? Скажи, а что ты делаешь вот такими унылыми вечерами? — спросил он, вернувшись из кухни с одной только ложкой. — Я? — я задумалась. — Читаю. Пишу отчеты. Думаю. Иногда езжу к маме. — О чем вы разговариваете? — он пристроился рядом, совсем близко — так, что мне пришлось подобрать ноги, и запустил ложку в ведро. Я смутилась. Мне показалось, что я вообще уже мало с кем разговариваю. Смешно, но кажется, последним человеком, с которым я говорила долго и много, был Эдди ВанБландт. Правда, я думала, что это Малдер. Кажется, Малдер тоже об этом вспомнил. — Сегодня я — это точно я, — сказал он и сунул ложку с мороженым в рот, а потом сел еще ближе. — Я рада, — ответила я несколько растерянно, а Малдер придвинулся вплотную и обнял меня за плечи. У него было такое лицо, словно он принял какое-то очень важное решение — но не уверен, что правильное. — Держу пари, что ты опять сочтешь меня нарушителем общепринятой морали, — сказал Малдер. Его лицо теперь было всего в нескольких дюймах от моего — совсем как несколько лет назад, когда все было так замечательно, а потом это оказался Эдди. Я вздрогнула, пытаясь прогнать его призрак. — Почему ты так уверен? — спросила я. — Потому что я подслушал еще один разговор, — ответил Малдер, и мне стало жарко, несмотря на ведро мороженого в руках. — Какой? Малдер смотрел на меня в упор. — Ваш разговор с Шейлой, — ответил он, вынул у меня из рук ведро и поставил на пол. Я почувствовала, как у меня горят щеки. И с каждой секундой все сильнее. — Ты слышал… Он кивнул. — И с тех пор я очень жалею, что тогда здесь был Эдди… А не я. Знаешь… Со мной ведь тоже можно разговаривать. И ты можешь представить, что я — это я. Его ладонь легла на мой затылок. — Мне кажется, — прошептала я, чувствуя, как его губы легко касаются моей шеи, щеки, уголка губ, — что поговорить можно и потом… Его губы оказались именно такими, какими я их представляла: теплыми, мягкими и очень настырными. В камине трещал огонь, в ведре таяло мороженое. А впереди был длинный чудесный вечер. Наверное, мы успеем и поговорить.