Фрэнк ненавидел соленую рыбу на ужин, которую отец всегда таскал с берега, ненавидел ледяное молоко, которое мать подает к столу, ненавидел море, которое окружало его дом. Он не любил это место, в котором застрял с десяти лет, не любил так же то, что с холмов, на которые ему забираться строго запрещалось, не было видно дома Джерарда.
Когда мать Фрэнка выходит на задний двор дома, вытаскивая из комнаты таз с горой холодных, постиранных вещей, Фрэнк знает: Джерард наверняка уже вернулся из школы. Он бросает две бутылки сидра в свою сумку, натягивает на дрожащие плечи синий свитер, и выскакивает через окно в комнате родителей прямо во двор, на бегу крича что-то матери. Она не возражает; с тех пор, как они перебрались в новый дом, у сына совершенно не было приятелей.
Когда Фрэнк закрывает за собой дверь в доме, в его нос сразу же ударяет сладкий запах свежих булок, которые его мать готовит на каждый ужин. Она возится у плиты, говорит что-то, что Фрэнк не может услышать, потому что только скидывает обувь в коридоре, зато отчетливо может видеть ее спину около стола. За столом, подогнув под себя одну ногу, сидит Джерард.
Ему уже семнадцать, думает Фрэнк, совсем скоро он закончит школу и уедет в Стокгольм. Война кончилась, бояться уже нечего - Швецию уж точно никто трогать не будет.
Донна говорит что-то Джерарду, но Фрэнк может отчетливо слышать ее. Конечно, говорит она только о скором поступлении сына. Фрэнк мысленно закатывает глаза, но улыбается, когда заходит в кухню.
- Добрый вечер, миссис Уэй! - говорит Фрэнк, улыбаясь, смотря на хмурого Джерарда.
Донна улыбается, кидая полотенце с плеча на кухонный стол.
- Ох, здравствуй милый! - говорит она. - Так непривычно слышать родную речь в Швеции…
Джерард громко вздыхает, а Фрэнк говорит:
- Ну, что ж, дома мы говорим строго по-английски, так что..
- Мы не единственные американцы здесь, вы же знаете, - он встает и оттряхивает свои черные брюки от муки, которая просыпалась на его ноги несколькими минутами до прихода Фрэнка. - Вот в той же школе, к примеру, есть два американца.
- Конечно, твоя грамотность хромает именно из-за того, что ты говоришь лишь с ними, - Донна вздыхает. - По-немецки бы говорил хоть немного...
Фрэнк знает, что Джерард здесь совсем новенький, молодой, не знающий мест в округе. Фрэнк показывал ему маленький ручеек рядом с холмами около школы, показывал ему тайные тропинки и пекарню, когда его матери понадобился хлеб. Джерард хорошо говорил по-немецки, но плохо писал на этом языке. Фрэнк пытался, правда пытался научить его хоть малому, но тот отмахивался, вечно махал руками, из-за чего часто ссорился с матерью.
И вот, забрав с кухни свежие, горячие булочки, завернутые в белую салфетку, и яблоки, которые черт знает что делают в доме Уэев, Фрэнк и Джерард садятся на подоконник в доме Джерарда. Фрэнк щурится из-за заходящего солнца, которое так и норовит попасть ему в глаз, а Джерард довольно громко жует, на ходу пытаясь говорить.
- Только пришел со школы, а она уже тут, - говорит он. - Понимаешь, она только о моих оценках и думает, а я говорю ей: «Мам, это моя жизнь!», а она не слушает.
Но Фрэнк не слушает тоже, он лишь смотрит на Джерарда из-под пальцев, которыми закрывает свое лицо в защиту от солнца, смотрит на его зеленую рубашку и думает о том, что если бы немцы узнали, что ему нравится мальчик, его бы непременно сожгли, как ту женщину, что жила рядом с Джерардом.
- А моя мама говорит, что мы все еще беззаботны, - говорит Фрэнк. - Вот моего отца, к примеру, могли бы забрать в американскую армию, и что? Подумаешь, экзамены, - фыркает Фрэнк.
Джерард вытирает рот той самой белой салфеткой и смотрит на Фрэнка долго-долго, как отец, когда Фрэнк не хочет есть мерзкую жареную рыбу. Он не хмурится, он просто часто моргает, а потом очень резко отворачивается, выглядывая в открытое окно.
- Знаешь, - тихо говорит Джерард, - Я не хочу ехать никуда. У меня не было друзей, ну, таких как ты.
Фрэнк не знает, что ответить Джерарду, он просто не умеет говорить ничего ободряющего, что бы спасти грустного друга. Он принимается рассказывать про радио в Стокгольме, про то, как он видел солдат, что пришли с войны, о том, как плакали девушки. Фрэнк видел это все своими глазами, он знает, какого это, когда разные народы вместе, по-настоящему вместе.
Он много думал о том, почему же Гитлер так много убивал, он хотел спросить у Джерарда, он ведь старше на целый год, он умнее, но Фрэнк побоялся. Боясь показаться глупым, отвернуть от себя Джерарда глупыми вопросами, Фрэнк молчал больше, чем говорил. А Джерард болтал. Он рассказывал о том, как мать пачкает ковер в холле своей мукой, о своем доме в Америке, о друге-еврее. И Фрэнк знает: он просто до чертиков нравится ему.
Перед уходом Фрэнка домой они прощаются так же, как и всегда: Джерард обхватывает его спину руками, говоря: «Береги себя!», а после Фрэнк скорее бежит домой, пока отец не вернулся с моря.
Вернувшись домой, Фрэнк видит всю ту же картину. Когда ему было пятнадцать, он перестал сравнивать родную Америку с теперь уже не менее родной Швецией. В одной лишь кухне горит свет, мать пьет кофе и читает какую-то газету. Отца все еще нет, а Фрэнк все так же тихо идет в свою комнату, что бы скорее проснуться в таком же холодном дне сорок пятого года, когда война закончилась, а папу никогда не найдет в этой чертовой Швеции.
***
Через несколько лет Джерард и Фрэнк заканчивают свои университеты, но уже не являются друзьями, скорее просто знакомыми, что несколько лет в своем детстве застряли на острове в Швеции. Джерард физик, а Фрэнк, как и хотел в детстве, стал врачом. Они здороваются каждый день, а Фрэнк все так же продолжает распадаться на части, когда руки Дежрарда, такие теплые и родные, пожимают его, в качестве дружеского приветствия. Пять лет прошло, Джерард успел найти себе девушку, с которой расстался в первую же неделю, а Фрэнк успел найти себе только квартиру и соседа, который готовит яичницу по утрам и носит смешные круглые очки.
В пятьдесят первом, когда Джерард сидит в маленьком кафе рядом с местом, где работает Фрэнк, они встречаются снова. Руки их задерживаются на руках друг друга чуть дольше, чем требуется, а Фрэнк уже готов обозвать его самыми обидными словами за то, что он сделал с его жизнью. Ему не обидно и совсем не хочется плакать, когда Джерард говорит о том, что свою девушку он и не целовал никогда.
- Бывает так, понимаешь, - говорит он, заправляя свои черные волосы за ухо, - Когда видишь человека, которого любишь, но сказать ему и слова не можешь. Боишься, вдруг не любит он тебя совсем.
Фрэнк кивает, а Джерард продолжает, зажмуривая глаза.
- Я вот хотел сказать тебе одну вещь, Фрэнк, - говорит он. - Давно хотел, в сорок пятом еще, - Фрэнк кивает, внимательно слушая. - Как ты думаешь, могут ли парни любить парней?
И оба парня краснеют, а Фрэнк выдает шаткий вздох, кивая и бурча себе под нос что-то.
- Я скажу тебе кое-что, ладно? Мне нужна тренировка, - он откашливается, смотрит в глаза напротив, а после говорит: - Ты мне так давно нравишься, не как какой-то человек, знаешь, не как булочки, не как физика или что-то еще. Это все тупая хрень, а ты нет, ты прекрасный человек. Пожалуйста, - говорит Джерард, - будь со мной?
А Фрэнк, сидящий совсем близко к Джерарду, уверен в том, что за шесть лет они и вовсе растеряли ту самую связь между ними. Джерард перестал звонить, а Фрэнк перестал писать. Казалось бы, что тут сложного, взял да и написал на бумаге пару слов о себе, о семье, о жизни на острове. Все, как и раньше, о старом еврее, что прятал в Швеции своих сыновей, о том, как не хватает ему светлых деньков из детства.
Фрэнк снова вздыхает.
- Ну, иди и говори это тому человеку, что-ты там хотел еще.
И он просто начинает вытаскивать из сумки пару бумажных купюр, бросая их на стол в оплату за слишком сладкий кофе. Джерард секунду смотрит на рюмку перед собой, а после хватает Фрэнка за руку слишком уж крепко, будто сейчас о собирается уйти вовсе не на оживленную улицу Стокгольма, а уплыть обратно в свою Америку.
- Я уже сказал, - тихо произносит Джерард, а Фрэнк накрывает его руку своей.
***
Фрэнк ненавидел соленую рыбу на ужин, которую отец всегда таскал с берега, когда он был маленьким, ненавидел ледяное молоко, которое мать подавала к столу, ненавидел море, которое окружало его дом когда-то давно. Но он любил Джерарда так, как не любил его никто другой.
Засыпает Фрэнк с теми же самыми мыслями, что в шестнадцать лет, только вместо отца он думает уже о Джерарде, что тихо сопит ему в плечо.
Война закончилась шесть лет назад, а их никогда не найдут в этой чертовой Швеции.
