Сказки на ночь

Тсунаеши страшно. Впервые в жизни ему так страшно, что невыносимо хочется плакать. Но в глазах сухость, на руках кровь, а в сердце пустота. Плачут когда есть еще силы жить. Когда сил недостаточно, остается только умирать. В небесах распускается черно-синий цветок ночи, покрытый сверкающей пыльцой звезд. Воздух пропитан пряным запахом трав, шелковистым ветром с холодными прожилками севера и чуть тягучими каплями повисшего в воздухе тумана. Обманчиво кажется, что мир вокруг прекрасен, и почему-то очень хочется попробовать его на вкус, но как только Тсунаеши открывает рот, с жадностью вдыхая такой недостающий в сжавшейся груди воздух, он закашливается. Вкус у азота-кислорода-других газов неожиданно мерзкий, липкий, имеющий вкус крови и железа. Стоящая за плечом Смерть ласково обдает своим смрадным дыханием затылок. Пора бы привыкнуть, любимый. Вакуум внутри медленно сжимается, пытаясь заставить Тсунаеши сжаться в комок, но он только расправляет плечи и хрипло смеется. Он привык говорить, что все хорошо, и поступать как надо, вот только сейчас из груди рвется скопившееся за долгие годы чувство противоречия, невыплеснутое еще со времен средней школы, забродившее, настоявшееся, словно хорошее вино, и теперь медленно просачивающееся наружу, сквозь броню безразличия. Тсуна устал, но это никого не волнует. Да и не должно, если честно. Жалость еще никогда никому не помогала. Тсунаеши снова пинает себя, заставляя железный, обитый плюшем стержень внутри встать на место. Он недоподросток, недовзрослый. Ему всего лишь двадцать один, а он ощущает себя то пятилетним упрямым ребенком с эгоистичным «отдайте мне мою жизнь» и идеалистическим «все должно быть справедливо», то стариком с усталым «оставьте меня в покое» и мучительным «с меня хватит». Прямо сейчас он впервые чувствует, что ему двадцать один, его жизнь уже закончена, но внутри почему-то в первый раз за много лет тлеет не безразличие, а, казалось, мертвая душа. Тсунаеши кажется, что он всю свою сознательную жизнь только и делал, что убивал людей, и только память-канцелярист утверждает, что это не так. Эта миссия была такой же, как и остальные. Не отличалась ничем. Те же трупы вокруг, та же залитая кровью трава и та же укоризненно-серебристая луна над головой. Он не знает, почему внезапно вспомнил о своей чертовой жизни, о том, что, вообще-то, когда-то он был обычным человеком с сумасшедшими друзьями и доброй матерью. Но прямо сейчас Саваде кажется, что легче сдохнуть, чем продолжать так существовать. Друзья превратились в подчиненных, мать где-то далеко, и жизнь давно перестала быть его спутницей. Он и сам не понимает, почему все еще дышит. Кажется, по науке трупы не ходят. Оказывается, ходят. Он уверен, что умрет сегодня. Даже не умрет, нет. Просто уснет, и ему всю ночь будут сниться кошмары о том, как он снова будет убивать людей, будет вежливо улыбаться свиньям в телах людей и будет спать с давно-уже-нелюбимой Киоко. Даже не спать. Трахаться. Другого слова не подберешь. Тсунаеши усмехается. Ирония судьбы. Он, любовник Смерти, должен трахаться с все еще живой и пытающейся не понимать его жизнь девушкой, чтобы породить еще одного обреченного на смерть человека. Зачем? Тсунаеши и сам не понимает. Только ему вот уже года три как хочется сбежать от Сасагавы подальше. Она хорошая, добрая даже, кажется, но рядом с ней Савада чувствует всю пресность такой жизни. И снова, снова, снова хочется умереть. Сзади раздаются шаги, предательски шуршит серебристая, залитая кровью трава, и Тсуна даже не оборачивается, узнавая обладателя даже не по звукам, а по запаху. Хибари никогда не пахнет кровью, хотя искупался он в ней уже не раз, и Тсуне глубоко непонятно, почему так происходит. Он убивает не так уж и часто, Босс все-таки, а вот Кея – постоянно. Тем не менее, Смерть почему-то постоянно ерошит именно его, не Хибари, волосы, и целует тоже только его, заставляя тело пропитываться запахом гнили и крови. Кея же всегда пахнет летними травами, теплым деревом и восточным ветром. В груди поднимается мерзкая зависть и даже детская обида. Почему именно он? А сердце, еще не сгнившее до конца, на последнем издыхании шепчет что-то про душу. Тсунаеши прогнил, почти умер, а Кея живет. Хибари стоит за спиной, встряхивая волосами с лепестками ночи и светом луны, поразительно живой, свежий, и Тсунаеши ощущает себя грязью. Рядом с ним он всегда чувствует себя гнилью, и это, наверное, даже правда. Хочется схватить Кею, запачкать его, утащить за собой, но остатки воли тисками сжимают разлагающуюся, больную душу. Умирай один. Оставь его здесь. Он заслужил лучшей жизни. Жизни без тебя. Только Кея с этим явно не согласен. - Я люблю тебя. Что он там любит? Гнилое сердце? Копошащихся в разуме червей-завистей? Или, может, протухшую кровь? Тсунаеши смешно, но он почему-то не смеется. Видимо, душа еще не до конца погибла. А, плевать. - Чего ты хочешь? - Будь со мной. Не уходи. Тсунаеши не выдерживает и все-таки смеется. - Я мертв. - Ты жив, - упрямо твердит пахнущий травами Кея. Душа тянется к нему, как к последнему источнику жизни в этом чертовом рухнувшем в Тартарары мире. Люди ищут Ад где-то внизу. Идиоты. Он прямо здесь. И вы все в Аду. Только вот понять, что здесь делает чертов Хибари, Тсуна не может. - Рядом со мной смерть. Я утащу тебя за собой. Неужели ты этого не понимаешь? – Тсуна говорит даже как-то устало. Он всю свою жизнь боролся против всего мира, против себя даже, но прямо сейчас для него это уже слишком сложно. - Я пойду за тобой куда угодно, даже в Ад, - говорит Кея. Он видит в Тсунаеши окунутого в кровь и грязь ангела с цепями на тонких запястьях и вырванными перьями и упорно не замечает собственных, белоснежно ослепляющих крыльев, сомкнутых за его спиной. В отличие от Тсунаеши, который, вообще-то, все видит. Тсуна чувствует, как Кея медленно обходит его, садится перед ним на колени и целует. На губах кровь. В душе копошатся черви. В голове пустота. - Я отдам все за тебя. Вытащу из любой пропасти. Убью любого, кто посмеет прикоснуться к тебе. Даже Сасагаву. Кея говорит убежденно, с внутренним огнем. Он не умеет любить по-другому. Он вырывает себе сердце и сует его в опущенные руки. С кожей сдирает налипшую кровь и говорит, что все будет хорошо. Восхитительно целуется и оставляет на губах привкус мяты. Тсунаеши хочется уснуть и больше никогда не просыпаться. Он знает, что всю жизнь ему будут сниться жестокие сказки с оборванными крыльями и лохмотьями душ. Цепи звякают на тонких запястьях. Вырванные перья покорно ложатся у ног. И почему-то ему больше не страшно.