Жребий для Смерти

Боль вломилась в грудь непрошенной. Обосновалась за грудиной – вязкая, тянущая, противная. Наверное, перебрала на гулянке у кого-нибудь – вот и ошиблась, заявилась не к тому. Железо болеть не умеет. Железо бьет о ребра медленно и равнодушно – отмеряет счет бессмысленным смертным жизням. Взмах. Взмах. Взмах. Болезненный стон перерезанной нити. Свести крылья. Мать наклонилась над сыном – сколько ему там по смертному счету? Плевать. Взмах – с особенным ожесточением. Теперь шагнуть на воздух из пропахшего рыданиями дома смертной. Украдкой потереть грудь, щурясь на небо, подтекающее кровью заката. Война, - кричит небо. Это война, - постанывают горы, сотрясаемые великанами. Не просто война. Эпоха ложится в землю. Новая эпоха, попирая старую, встает во весь рост. В каждом ростке на полях, в каждом камне гор и капле моря нынче одно: Крон или Крониды? Нити под ножницами там, на горе Олимп, примолкли: Пряхи решили передохнуть. Танат Жестокосердный шагнул в подземный мир, к своему дворцу. Боль пошла следом, дряблой жабой шевелилась за грудиной. Разевала пасть похлеще Тартара. Во дворец он не вошел. Сел между серых скал, над узкой и гибкой полосой Стикса, призвал чашу с кровью, невольно потянулся к черному лезвию своего проклятия. Лезвие невинным, приятным холодком нырнуло под ладонь. - Много сегодня? А? Танат не повернул головы на голос Мома Насмешника, Правдивого Ложью. Еще одного сына Нюкты. Брата, - говорили некоторые. Те, кто не знал: у чудовищ не бывает братьев. - Не больше, чем обычно. - Да ну?! Это ни одной стычки-то, ни одного побоища? И чтобы победоносные Крониды себя не показали, никого не разгромили? А еще говорят – война… Насмешнику явственно нечего делать: хлопает рыжими ресничками, лезет под взгляд, не боится схлопотать по шее. - Ату видел? Нет? Вот интересно: зачем тебе крылья, только пряди резать? Э-э, сестра все-таки, мог бы навестить… знаешь, на Олимпе. Я вот навещал. Заодно посмотрел на Кронидов, правда, Зевса не видел, а вот Посейдона и Афину, издалека… Думал, может, учеником обзавестись придется. А может, и еще кем. Крониды – они у нас на многое горазды… а? Болтовня Мома отдавалась вязким предчувствием. Противный голосок лез в уши гудением гнуса над болотами. - Жаль вот только – не видел самого умелого ученичка. Зато уж наслушался! От Гелиоса сначала – к нему-то я уже давно ходил, просто выпить. А теперь и сестренка-Ата о нем шире Стикса разливается. Такой, мол, замечательный, что даже почти подземный. Твоя наука? Жестокосердный не ответил. Ему хватило Гипноса с бесконечным «Эй, Чернокрыл, этому твоему ученику друзья из подземного мира не нужны, а? Эй, Чернокрыл, сегодня он опять меня послал. Твоя наука?!» - Не будешь же ты отрицать, что провел его к нам, - Мом щурится невинно, вытягивает губы в трубочку. – А правду говорят, что он тебе брататься предлагал? И ты не согласился?! Зря, очень зря. Нужно было согласиться и посмотреть, что из этого выйдет. Танат скривил губы: глоток крови отдался на губах полынью. Полем поражения Кронидов, над которым мальчишка… Ученик. - …у нас с тобой кровь одинакового цвета, Танат. Хочешь – смешаем ее?! Лисса-безумие же еще, кажется, вопила, что у невидимки не все в порядке с головой. Хотя что возьмешь с того, кто в первую же встречу вмазал богу смерти по зубам. Кто не хочет слышать разницы между богом и чудовищем. - Ты знаешь, что вышло бы, - размеренно проговорил Танат. В братстве один тянется за другим. Хватит того, что он стал наставником невидимки. Мальчишка – воин, не чудовище. Какие бы слухи о нем ни ходили. - Ну да, ну да, - Мом изогнулся причудливым значком, какие выводила Мнемозина в своих записях. – Хватит ему ученичества. Честь оказали. Подземную косточку бросили. Слушай, а вот что ты с ним возишься все-таки, а? Или… Многозначительно повел бровями. Танат прикрыл глаза, подумал: вышвырнуть болтуна? А, от этого, как от Гипноса – еще попробуй отделайся. Хуже была кровь. Она не утоляла голода – голод был не тот, незнакомый, неясный, заставляющий железо там, внутри, раскачиваться не в такт… - О-о, ученичество! Я ведь про это песнь могу сочинить. Как аэд. Наслушался от Гелиоса. Хочешь – расскажу тебе, как это происходит? – голос Правдивого Ложью зазмеился, потек сладким ядом. – Вот учишь-учишь… это так Гелиос говорил… а потом ведь сердце не на месте, когда мальчик уходит. Ищешь взглядом – невольно: вдруг он вожжи выронил? В передрягу какую попал? А если уж попал – невыносимо стоять в стороне. Просто, понимаешь себе, сжимать колесницу и смотреть свысока. Будто сына опускаю, каждый раз… Гелиос-то, наверное, тебе завидует: как там у тебя с Кронидом? Воинов-то его без зазрения совести режешь каждый раз? Да и он тебя о помощи не просит, знает, что не пойдешь. Ну, и опять же, рано или поздно… Если ты бог смерти – ты научишься не слушать пустой болтовни (вместе с рыданиями и мольбами). В слух просочилось издевательское «не больно» - и Танат нахмурился, вслушавшись в неровный стук в висках. До этого холодный, мерный ритм сбивался лишь однажды. Когда попробовал пойти против предназначения. Швырнуть в лицо той, которая вращает ось мира на небесах: подавись! Когда, юный и глупый, он выбросил свой клинок – сердце обезумело, железным кулаком принялось проламывать грудную клетку изнутри, билось в горло, рвалось за предназначением в угол… Те девять дней плохо помнились. За осколки памяти зацепилось одно: как медленно, по пяди он полз по плитам своего дворца, как тянулся за льдом рукояти, ничего не видя, не слыша от гула в ушах, не дыша от невыносимой, безумной жажды. Вызов – пение многих нитей – пришел как освобождение от дурной памяти. Клинок потянул в нужном направлении, и Жестокосердный с досадой отвернулся от Мома (проучить бы за шуточки, только толку-то что? Это ведь его предназначение). Шагнул, не захватывая за собой Кер: если там большая кровь – сами учуют и явятся, попировать на изрубленных телах. Кровь была малой. Тела лапифов, великанов и воинов Зевсовой армии – вперемешку с камнями на горной тропе. Засада, - подумалось, пока забирал одну прядь за другой. Союзники Крона ждали союзников Зевса. Швырнули копья, потом сами вылезли, с немаленьким количественным перевесом. Почти мгновенный бой. Положили всех, только вот у Кронидов в отряде нашлось, чем ответить. А, вот пятна крови – несколько лапифов сбежали прочь. Приведут, небось, кого-нибудь. Надругаться над чужими, похоронить своих. Тени поднимались из тел неохотно – кто со стоном, кто с забористым ругательством. Лапиф из Кроновых пытался поднять копье – закончить начатое. Смертные из Зевсовых взглянули на Таната – отлетели подальше, шепчась о каком-то Крониде. Последняя прядь гибко легла под лезвие, и удовлетворенный меч замолчал. Все, тихонько пропел он. Тут сжаты все. «Сжаты – да…» - согласилось сердце, которое до этой поры вообще не разговаривало. Так, стучало себе. Может, еще ржавело: больше железо ничего не умеет. Силуэт еще одного воина виднелся поодаль: шел воин, шел, потом свалился почему-то. Нить не перерезана, даже между ножницами не легла, - определил Танат, даже не глядя в ту сторону. Наверное, раненый. Это не ко мне, это к Белокрылу. Это… Меч потянул руку, будто рвался поздороваться со знакомым, и Танат невольно сделал шаг, потом другой… В груди стало пусто и легко: не было даже железа. Звучал чей-то насмешливый голос – похожий на материнский почему-то: «Ты ведь знал, что однажды оно так и будет, правда?» И еще два голоса звучали – настойчиво рвались сквозь прошлое в настоящее. - Т-ты чего?! Я Танат, сын Эреба и Нюкты… - Аид, сын Крона. Пропела чья-то перерезанная нить. Далеко отсюда, где-то у Офриса. Слышалось с трудом: Танат смотрел на юношу, раскинувшегося на камнях так, будто решил прикорнуть после очень долгих странствий. Нашел, когда спать, невидимка. Почему ты в легком шлеме, невидимка?! Почему ты не в панцире работы тельхинов? И вообще, что ты делаешь на горной дороге в компании трупов, когда твои братья где-то там подвиги вершат, мир новый создают… Вопросы падали холодными дождевыми каплями. Чудовища не задают вопросов. Они сами – ответы на вопросы. Танат Жестокосердный молча стоял на горной ночной дороге, глядя на тело ученика. «Всего лишь ученик, - жеманясь, шепнул Мом из дальнего далека. – Эй, у тебя еще две смерти наметились, ты что, прикипел к этой дороге? Давай уже, иди резать пряди. Он вообще-то бессмертен, твой ученик. Полежит и встанет, что ему сделается?» Тишина раскрывалась, впускала в себя дальние пока еще звуки. Слух, привыкший улавливать едва различимый зов нитей, различал хриплый кашель, постукивание когтей, тяжкий, кожаный шелест крыльев по камням. Уцелевшие лапифы все же дошли. Теперь вот возвращаются, ведут с собой Кроновых выкормышей. Чудовищ, смертных, полубогов. Танат опомнился, нагнулся над учеником. Тот закашлялся с брызгами ихора, так и не пришел в себя. Простое решение – самое верное: вмешиваться нельзя, но вот уйти… Уйти нельзя было тоже. Верные крылья не подводили, мир послушно впускал в себя – но неведомая сила выдирала из пальцев плечи юноши. Властно тащила ученика обратно, будто сковывая со скалой, на которой он лежал. Кроновы чары, с которыми опасно спорить. Других Кронидов сюда тоже не проведешь. Если они успеют. Если они решат прислушаться к сыну Нюкты. Танат потряс ученика за плечо – давай, вставай, невидимка. Нашел, когда… По пальцам хлынула новая волна ихора, и бог смерти отступил во второй раз – опустил юношу на камни. Бессмертных нельзя убить – да. Ранить можно. Он встанет – и пройдет три шага или пять, и потом упадет опять – и тогда… В небе послышался шорох крыльев – ходили слухи, что в войсках у Крона служат крылатые твари… Из подземных, кстати: часть мормолик Гекаты туда точно переметнулась. Значит, и крылья не в помощь. Рвануть на Олимп за другими Кронидами – вряд ли они успеют, даже если снизойдут к богу смерти. Танат выдохнул сквозь зубы. Молчи, - сказал верному клинку. Не до тебя. Потом сел, скрестив ноги, на скользкие ребра земли. Так, будто кашель, мрачное порыкивание, нетерпеливые взвизги чудовищ не слышались совсем близко, будто времени – вечной стихии Крона – были полные закрома… Может, так лучше – подумалось отстраненно. Один раз - как удар меча, как прядь, взлетевшая из-под него. Невозвратная дорога. Две чаши, на одной из них – уродливой железной болванкой лежит предназначение. «Тебе нельзя вмешиваться», - напоминает оно. Предназначение не прощает отступлений от него. Чудовища живут по законам, которые не дано опровергнуть никому – им самим тем более. Тебе нельзя вмешиваться, - напевает предназначение материнским голосом. – Всегда ни на чьей стороне, всегда на стороне всех. Всегда – только пряди. Ты лишь придаток к ножницам Атропос, и ты знаешь это, и ни одну из жизней ты не можешь отнять сам. А знаешь – чего тебе еще нельзя? Привязываться. Чудовища просты. Жажда крови, жажда смертей, немного похоти, тоска, или гордость, или настырность (можно приправить мстительностью). Любое варево Гекаты сложнее. А ты позволил этому мальчишке влезть к себе внутрь. Позволил ему коснуться своего клинка – предназначения. Послужил проводником в подземный мир – ты, сын Эреба, - выскочке и Кронову сынку, ну, разве не унижение?! Он же все равно бог. Олимпиец. Забавный мальчишка из Кронидов, который пока еще не видит разницы между Судьбой и предназначением, вот и предлагал тебе побрататься. Мальчишки вырастают. Однажды он шагнет на поле, полное детских тел – и увидит плоды твоего предназначения во всей красе, и отвернется, брезгливо кривя губы, как остальные Крониды. Истины падали одна за другой – кометами с неба. Яркие, выжигающие все на своем пути. Не терпящие возражений. Ложились в прогибающуюся до земли чашу, на другой стороне которой была всего лишь нить. Старшего Кронида – одного из трех. Недолгое учение, несколько десятков разговоров взглядами – в основном о мечах. Нелепое предложение братства над полем поражения Кронидов. «Всего лишь» - против всего. Профиль невидимки едва заметно белел в ночи, совсем рядом. Селена-Луна игриво серебрила ихор на губах. У тебя никого нет, - грохнулась с неба еще одна истина. Нет братьев. Нет матери. Чудовища не могут… Жестокосердный хмыкнул: голос этой истины звучал фальшивым тенорком рыжего Мома. Правдивого Ложью. Мальчишку ждет Тартар, - подумалось вдруг. Наверное, на сей раз Крон разрубит сына на куски, прежде чем от него избавиться. Глотать точно не станет. Потом мысли вместе с истинами собрались в стаю, отлетели, оставив пустоту. Нити обезумели и рвались так, будто Мойры решили устроить летнюю стрижку пряжи. Молодые нити, старые, разноцветные, длинные, куцые, с подранной пряжей. Пора было выполнять долг. * * * Грузный мормо наконец прорвался сквозь чахлую, горную растительность. Откашлялся до конца, плюнул на трупы. Подземные глаза нашли юношу, одиноко лежащего чуть поодаль. - В оковы, - хрипло распорядился сотник Крона. – И к главному. Навстречу лапифам и великанам, двинувшимся выполнять приказ, из тьмы с легким шелестом скользнула тень в сером одеянии. - Прочь, - негромкий голос рассек ночь лезвием меча, и воины Крона споткнулись. Кто-то опасливо хватанул ртом воздух, словно боясь не успеть в следующий раз. Подземный перебежчик зашипел, но шага назад не сделал. - Разве ты теперь на стороне Зевса, Чернокрылый? - Нет, - после секундного промедления раздалось из темноты. - Или здесь есть недорезанные пряди? Мы не будем мешать. На это ответа не было. - Мы не спорим с тобой, о Жестокосердный, - мормо постарался говорить вкрадчивее. – Мы пришли за своим. Отдай нам пленника. Стоит ли вмешиваться в войну из-за олимпийца? Тишина яростно отвоевывала утраченные позиции. Мягким покровом легла на скалистую площадку, высеребренную луной. Приглушила взмахи крыльев тварей в вышине. Заморозила дыхание в глотках. - Подумай. Подземный мир не вмешивается в противостояние. Но если вдруг ты, сын Эреба и Нюкты, выступишь против воинов Крона, и ему донесут об этом… - Нет, - тихо донеслось до темноты. Мормо подслеповато заморгал: тьма предала его, говорила, что перед ним никого нет. Только израненный сын Крона. - Не донесут, - легкий шепот коснулся затылка. Холодком бронзы, выкованной тельхинами, бесшумно вошел в плоть. Впервые за сотни лет жизни Танат, сын Нюкты, убивал по-настоящему. Мечом, который взял в случае надобности, вынул из скользких пальцев невидимки – омерзительное оружие, не желающее петь под пальцами. Умело и быстро, оправдывая свое прозвище – Убийца. Не размениваясь на второй удар. Не отсекая пряди – выливая в ночь алые, черные, серебристые потоки. Возвращая краски своему выцветшему после единственной мысли миру. Бронза нагревалась под пальцами, отдаваясь теплом в груди. * * * Веки не затрепетали, не дернулись губы. Только меч оказался вдруг сжатым пальцами – молодой воин перекатился, рывком поднялся, опираясь на одно колено, готовясь – колоть, рубить, отражать… Ночь была тиха и пахла ихором и кровью. Воин позволил себе закашляться, попытался оглядеться, но тьма-колыбель предавала: тел вокруг казалось слишком много, да и те прорастали диковинными пятнами в глазах, плыли невиданной радугой… - Бездарно дерешься, - сухо прилетело из тьмы. Юный бог вздохнул. Привалился к ближайшей скале, устроил меч на колене, облизал пересохшие губы. - Убийца, - пробормотал он, - ты-то как… И осекся, зная: Жестокосердный сейчас коснулся клинка. Много смертей – ну да, откуда бы взяться богу смерти на месте бывшей засады. - Сможешь призвать колесницу? Аид кивнул, поднося к губам пальцы. Свист вышел короткий и резкий, но черные вихри услышали хозяина: где-то далеко послышалось ржание, под ногами слабым эхом отдались удары копыт. Танат отступил глубже в тень: с колесницей невидимка сам справится. Не стал сводить крылья и исчезать – медленно, ощущая тяжесть каждого шага, побрел по горной тропе, заваленной трупами. Железные крылья тихо позвякивали под горным ветром. Ветер напевал голосом предназначения. Почему-то казалось – женским. Но не материнским, хотя похожим. «Война, - шептал голос, - идет война. Сколько раз он попадет в засаду? Сколько раз - в плен? Сегодня ты попрал ради него предназначение. Что будет, когда он вновь окажется под ударом?» «Прикрою ему спину». Мойры на Олимпе, наверное, хватались за голову: столько нитей перерезали, где там Жестокосердный?! «Ты ведь понимаешь, что ему прочит твоя мать, твой отец. Что ты сделаешь, когда он придет править в мир, который его не ждет?! Когда выступить за него – будет обозначать пойти против собственного мира?» Танат молчал. Он не любил повторять ответы. Голос звучал раздумчивее и тише, тонким ручейком холодной воды сбегал между черных крыльев. «Однажды он будет Владыкой. Непреклонным, безжалостным. Не нуждающимся в друзьях, братьях или наставниках. Что ты сделаешь тогда?» Танат молчал. Боль из груди отступила, оглядываясь. Уползла, оставив слизистый след, как улитка: к чему торопиться, война длинная, мальчишка скоро нарвется еще раз… Вот как чувствуют себя живые, - пришло вдруг отдаленной вспышкой. Когда теряют. Провожают в походы. Словно вечный бой: постоянное ожидание удара, никогда не знаешь, куда он ввяжется… И пронзительное, режущее хуже клинка ощущение жизни. Незыблемая дорога легко ложилась под ноги – словно послегрозовой воздух – под крылья. * * * - Невидимый? - спросит Арг через несколько десятилетий. Вздохнут меха. Стероп будет ковырять в носу и угрюмо посматривать исподлобья: Циклопы не доверяют отродьям Эреба, а если отродье заявилось тайно и с нежданными советами… Танат кивнет. Скажет: - Для имени. И будет ждать, выслушивая одобрительные шуточки Циклопов: а и правда, для имени… шлем бы… эх, хорошо придумал, Чернокрыл! Ждать, унимая вечный глухой стук там, где все должно быть мерно и ровно. Отгоняя воспоминания о последнем разе, когда пришлось… - Чего пришел-то? – дружелюбно щерясь, спросит Бройт. – Для друга-то? Танат промолчит. За спину невидимых тревожишься меньше.