Его спасение

Финниан был сильным. Себастьян не был человеком вовсе, и его скорость, ловкость, невероятная мощь вовсе не удивляли Сиэля. С Себастьяном было… Проще. Себастьян не смог бы господину навредить никак, ведь их двоих контракт связывал, а с Финнианом… Финни не всегда понимал, что делает. Он ведь сам был ненамного старше Сиэля. Ненамного глупее Сиэля, ненамного счастливее Сиэля… Но он сильнее Сиэля, сильнее в разы. После его объятий всегда оставались следы, пусть Финни и был нежным, пусть боли Сиэль и не чувствовал, а только утром обнаруживал – вместе с Себастьяном – пятна по всему телу. Себастьян молчал. Сиэль – тоже. – Финни… Финни, осторожнее, – изгибаясь в его руках, пробормотал граф Фантомхайв, едва-едва от губ садовника отрываясь, но тут же вновь его дыхание чувствуя на своих. Позволил поцеловать себя вновь – не слишком страстно, но как будто в последний раз, воздух ртом хватая. Финниан был спасением Сиэля. Единственным, что могло дать ему ощутить себя живым; сложно быть таковым, когда от твоего верного дворецкого веет могильным холодом, а сам ты – одной ногой в гробу уже. Себастьян был везде с Сиэлем – но в ставшие такими частыми ночи с Финни он стоять над душой не изволил. От Финни шло тепло. От Финни шел свет, Финни и был самой жизнью – Финни был солнцем, которое Сиэль не видел на небе Лондона почти никогда. И Финни был тем, кто держал душу Сиэля в бренном теле. А вовсе не этот контракт. – Финни… Боли нет, только осознание, что завтра на молочных бедрах опять будут синяки. Финниан всегда тараторил беспокойно. – Простите, молодой господин, – и толкнулся глубже, сильнее, но осторожнее, заставляя уже самого Сиэля выгнуться почти дугой, смять пальцами простынь белоснежную. Он не чувствовал жара рук Финни через свою сорочку, что снять не решился, и она так и была задернута до его бедер, но тепло – да. От самого взгляда изумрудных глаз Финни шло тепло, и Сиэль был готов все его принять. Когда Финниан перевернул его на живот, он чуть не сорвал повязку с глаза, лицом по простыне проезжаясь, и всхлипнул. Он не гнался за удовлетворением физическим – для этого мог бы сгодиться и Себастьян; Сиэлю нужно было успокоить душу, забыть, забыть обо всем, обо всей боли, обо всей печали, обо всех страданиях – прошлых и будущих. Он хотел утопать в том тепле, что сполна давал ему Финни, и он утопал, чувствуя, как свое же податливое тело полностью уходит во власть этого юного садовника, такого неопытного – казалось бы; такого аккуратного и нежного, невероятно терпеливого – на самом деле. Отдаваться Финниану было не страшно, и Сиэль только опускался грудью на постель, прогибаясь в спине посильнее, и кусал губы, ощущая, как пальцы Финни сжимают его мягкие бедра, как он раздвигает их своим… Сиэль простонал, представив себя же самого сзади, и уткнулся носом во все ту же подушку. – Финни… Финни, ты должен… – не смог договорить он, срываясь на шепот, и начал бормотать на французском бессвязно, когда руки Финниана по обе стороны его головы встали. Когда Финни вжал его в постель так сильно, что, кажется, Сиэль выгнулся дугой так, как не смог бы даже Снейк. Финниан не всегда контролировал свою силу, но он не мог причинить Сиэлю вред. А Сиэлю нравилась сила эта, которая вместе с улыбкой садовника волшебной становилась его щитом – и его спасением.