Модель

      — Улыбнись.       — Заставь меня.       — Хорошо.       Уголки моих губ приподнимают двумя пальцами, под ногтями которых, наверняка, забилась грязь.       — Недостаточно широко, — заключают, не сводя с меня внимательного взгляда.       И пальцы — указательный и средний — расставляют ещё шире, запуская их по верхнюю губу. Я чувствую, как они сдавливают зубы, будто пробуя челюсть на прочность. Одно ловкое движение — и моя улыбка исчезает, а на языке ощущается солоноватый привкус пальцев. Привкус всего того, что трогали за день: ключи, дверные ручки, деньги, одежда в магазине, обработанная паром после очередной примерки, я сам. В язык вдавливают ногти. Сначала я прикусываю ему пальцы, надеясь, что он поймёт мой намёк, но их продвигают глубже и глубже, что, кажется, сейчас дотянутся до язычка. Не выдержав, я одёргиваю руку, и мы вместе наблюдаем за тем, как быстро тончает и исчезает паутинка слюны.       — Ты увлёкся.       — Прости.       Лёжа на животе, Юу, липкий от пота, прижимается ко мне бедром и гладит по скуле. Мягко, как бывает редко. Даже в темноте, когда из-за опущенных жалюзи в комнату с улицы не попадает свет, я прекрасно вижу, как он отводит руку к тумбочке. Его горячее дыхание поднимается по плечу к шее, и Юу быстро оставляет свою метку — бордовую, почти фиолетовую, как обычно. Поднявшись к щеке, он некоторое время медлит, прежде чем языком с белым налётом прижаться к ней. Язык мелко подрагивает, и я чувствую, как к уху медленно стекает слюна. Я успеваю закрыть глаза до того, как яркая вспышка полароида ослепляет нас.       Утром Юу нет рядом, вместо него — конверт с деньгами на подушке. Я пересчитываю купюры и, испытывая некое удовлетворение, начинаю одеваться.       «Жду тебя сегодня», — записка, цветной кнопкой прикреплённая к входной двери.       Мальчишка, избалованный волей, как сладостями. Небольшую квартиру, подаренную богатенькими родителями, он зачастую использует для встреч. Со всеми нами, чьими фото обклеены стены в комнате, которая запирается на ключ.       «Ты нравишься мне больше всех», — не раз говорил он мне, затягивая ремень на шее всё туже.       Он всегда стоит позади меня, сидящего на стуле, и стягивает ремень так медленно, чтобы я чувствовал, как тяжело с каждой секундой мне становится дышать. Его руки всегда напряжены, на них проступают синие вены, и я вижу, как бьётся его пульс. А когда головой я касаюсь его груди, в затылок меня бьёт сердце. Оно стучит так быстро. Юу тихо шепчет на ухо, будто опасается, что из другой комнаты нас подслушивают люди на фото, чтобы сказанное осталось только между нами. Но его слова часто заглушает то, как я ногтями царапаю ремень на шее.       Я часто теряю сознание, а потом на фото вижу себя: с закатанными глазами, открытым ртом, которым я пытался ухватить воздух, и красным следом, опоясывающим шею. Позже он превратится в синее кольцо.       Избалованный мальчишка, играющий в «необычного фотографа» — никакого мастерства, никакого опыта, никакого оборудования. Своими «необычными работами» восхищается только он сам. Размазанные фотографии с засвеченными лицами. Его руки вечно дрожат. Мы, с кем он устраивает встречи, — его модели.       То, почему я особенно нравлюсь ему, — мой высокий болевой порог. То, что я легче переношу боль. Когда Юу не в настроении слушать громкие ругательства других приходящих, он звонит именно мне. В такие дни его голос по телефону звучит так, будто он умоляет меня, будто я последний, к кому он может обратиться за помощью. Помощь, о которой он просит, чтобы не сойти с ума от собственных фантазий. Эти фотографии — его ненормальная зависимость. Встречает он меня с тлеющей сигаретой, которую тушит о рёбра, аккуратно подняв мою кофту, когда обнимает меня.       От Юу всегда сладко пахнет, будто он пользуется женскими духами. Каждую нашу встречу после ванной он душится одним из пузырьков, что стоят на комоде. Почти наполовину пуст, истраченный только на встречи со мной. Этой резкой сладостью невозможно надышаться. И скоро её перенимаю я — снова в горячих и неприятно-липких объятиях, когда я ощущаю, как на меня падают градинки его пота.       То, почему Юу не хочет иметь со мной дела, — мой паралич лица. Моё неподвижное лицо и застывшая ухмылка раздражают его, он терпеть не может эту несмываемую гримасу «насмешки над ним». Иногда он просит меня приходить в маске. На ней маркером он рисует то, каким хочет видеть меня. Кривые линии, выведенные нетвёрдой рукой, выглядят ужасно. Широкие улыбки или грустные рты, чёрный румянец на щеках или «след» от губной помады — мазня, которой долго любуются, прежде чем сфотографировать.       Я та модель, которой Юу позволяет зарабатывать глазами. Неспособный по моему лицу определить край тому, что делает, он полагается на них. Именно так он поступает, когда душит меня. Его главное правило — всегда смотреть прямо в объектив. Или ему в глаза, если он не доставал камеры. За всё время я заметил, что он редко моргает. В тёмной, почти чёрной, радужке я неизменно разглядываю себя, наблюдаю за тем, как выглядят люди «за миг до смерти».       Даже под водой он не разрешает закрывать глаза, хотя их не видно за пеленой пузырей на поверхности, выпускаемых мной. Каждый раз я чувствую, как лёгкие быстро заполняются водой, когда кислород в них наконец сжигается, и вместо, казалось бы, драгоценного вдоха, меня встряхивают под водой. Глаза каждый раз жжёт, сколько ни привыкай, и руками я цепляюсь за край ванной либо за руки Юу, удерживающие меня. Я царапаю его смуглую кожу, а он в это время, должно быть, шипит себе под нос.       На фото я вижу себя, откашливающего воду, с лицом, на которое налипли тёмные волосы. От них я освобождаю широко раскрытые и покрасневшие глаза. Юу не надоедает ловить эти моменты. Когда фото сделано, он снова насильно опускает меня в воду, не давая глотнуть воздуха.       Ни разу ни с одной из своих моделей Юу не показывался на улице. На каждом из фото я узнаю его гостиную, ванную и кухню, где на стенах должны остаться наши силуэты, выведенные вспышками полароида, его прихожую, в которой мы все хотя бы раз лежали распластанные на полу, его спальную с меняющимися ароматами одеколона, даже комнату, обклеенную фотографиями, в которую он редко кого впускает. Юу не считает необходимым быть вместе «вне работы». Он не хочет никого «обнадёживать».       Будто кому-то из нас нужен этот больной ублюдок.       Некоторые модели просят закрасить маркером их глаза и не подписывать фото с ними. Никаких вопросов не встаёт — они не хотят, чтобы кто-то незнакомый знал их лицо. Стыдятся себе подобных. На некоторых фото чёрным маркером закрашены целые лица, а подтянутые тела едва прикрыты одеждой. Я же один из тех, чьё лицо можно узнать, случайно столкнувшись на перекрёстке. Не уберегая себя от чужих глаз, мы ожидаем, что рано или поздно наткнёмся на кого-то из «своих».       Все мы вольны встречаться с Юу, пока нам это не надоест. Кто-то держится всего неделю, кто-то месяц или полгода. Мы с Юу знаем друг друга уже почти десять месяцев. Ещё одно, что он любит во мне, — моё терпение. Я балую его одним своим присутствием, ведь с моим приходом снимаются некоторые ограничения. Его коллекция часто пополняется фотографиями рубцов, оставленных от последних наших встреч. Самое большое количество шрамов — у меня.       Прийти к нему, не зная, о чём он думал сегодня, и остаться до самого конца — то, чего от нас ждут. Не устанавливать своих правил и не говорить «Хватит» — то, за что в новеньком конверте нам оставляют помятые купюры. Запах бумаги раздражает нос, но каждый раз мы пересчитываем заработанное, несмотря на то, что Юу ещё никого не обманывал.       И я не говорю, что мне это нравится. Просто я из тех, кто не боится лёгких денег.