Именем Волка

Лишь судьба – соответствие между двумя чашами: гордость и нежность. Между твоим и моим сердцем.

*** – Чат, а Чат, спускайся! – разносится по чаще насмешливый гомон стайки, только принявшей человеческий облик. Ветер качает деревья, и они лениво шелестят между собой и тянутся к солнцу, не заботясь о тяготах земли. Недовольство выражает лишь огромный и старый дуб – именно на нем восседает тонкокостный омега. Дубу не по душе соседство: человек тяжелее птицы, и его руки сбивают кору в попытке устроиться понадежней. Крошки летят вниз, в толпу молодых альф, задравших головы. Дуб раскачивается так сильно, как может, хотя знает, что наглеца не сбросить: тот часто появляется именно на этой ветви, то обращаясь чудным зверьком, то решая остаться человеком. Людей дуб презирает: они быстрые и суетливые, от них рябит воздух. Они прячутся в шкуры животных, но их просто отличить – они в разы больше обычных волков и в разы же меньше тех, кто живет по другую сторону ветвей. У людей не выросло корней, и они летят по миру, как бесплодное семечко, и живут, где упадут, без почвы, как перекати-поле. Но и они умеют выбирать слабых и выживать из чащи. Старый дуб многое знает о тонком и бледном, что березка, человечке. Знает, что он – как сонный росток, из тех, чье появление над землей уже чудо. Знает, что он умеет забираться на деревья даже в звериной форме. Потому что она у него ловкая, с закрытыми лапами и когтями, пробивающими кору насквозь. Знает, что он маленький белый волк с седыми опалинами. Знает, что он о чем-то грустит. Дуб тоже был рожден ослабевшим ростком. А сейчас, чтобы обхватить его, не хватит и двухсот побегов вьюнка. Раньше его загораживала тщеславная ольха, но судьба решила иначе, и пришел порывистый северный ветер, взъярился и переломил ольху пополам. Теперь дуб растет на прахе, пронизывая корнями ту, что мешала ему, самый могучий дуб в роще. Дуб уважает стремление выжить в солнечном и жестоком мире, обойти обидчиков и поглотить их. И потому прощает содранную кору. Люди шелестят о чем-то у самых корней, движутся там, как дождевые черви, и дуб скрипуче вздыхает. К чему знать об этом? Он не трава – его не колышет. И задумывается о том, куда расти дальше, кого потеснить и над кем раздвинуть ветви, чтобы позволить отцвести хотя бы раз в жизни. – Чат, иди вниз, сучий сын, – наперебой зовут Ском и Смок, «два братца-близнеца, два чудесных подлеца» – так их прозвал Чат еще в щенячьем возрасте. Их полуприщур с кислотным оттенком прибрежных лилий – единственная примечательная черта, одна на двоих. Жизнь тоже одна на двоих. Скучная и жестокая. – Точно, тля… Мелкая, тля, белобрысая крыса! – бормочет Торч, круглый, как бочка мягкого ритуального пива. Его руки с короткими и толстыми пальцами подмахивают в такт речи. – Я вам, тля, говорил эту суку держать крепче, тля… Так нет, фиг! Вот его сейчас даже не сшибешь, тля, с этой ветки! – Я держал, – огрызается подпирающий дерево долговязый Зап с вытянутым и каким-то заячьим лицом. – Мы держали, еще как держали, ух как держали, – верещат Ском и Смок, перекрикивая друг друга – соперничество без победителя идет с утробы и до последнего вдоха. Чат устало всхлипывает. Здесь никто не увидит его слез. Это его любимая, проверенная ветвь, куда не сможет забраться порядочный волк. А что он? Он случайность. Оборотень, чья волчья сторона не способна охотиться. Она слишком слаба, чтобы загонять жертву к племени. Такие, как он, должны жить не здесь. В другом месте. В другом мире: там, где горы и вечный снег, а не золотые поля и жара. Во всяком случае, такие байки о белых волках Чат слышал от племени Пустырников. Сказкам кочующих гиен мало кто верит, но Чату надо верить хотя бы во что-то. Он перекидывает с влажных плеч белесый хвостик. В свисающие по бокам косички затейливо и с большой любовью вплетены косточки, тонкие лоскутки выбеленной кожи и разноцветные перья. Косички тонкие и сильно раскачиваются от ветра, а хвост цвета молодой луны щекочет лопатки. Чат берется за самое красивое, орлиное перо, вплетенное в левую косичку, и сжимает его между ладонями. Это перо всегда помогает. – Ну, тля, типа все не при делах? – демонстративно возмущается Торч. – А ты че, Арс, а? Темноволосый альфа со смуглой кожей и глазами цвета плодов ольхи поворачивается, и все затихают. Он тут вожак. Он главный. Скорее всего, именно он наследует место вождя племени Золотых Полей. Если не произойдет чудо. А Чат каждый день молит о чуде. Каждый день. Сейчас Чат наклоняется над поляной, поудобней ухватившись за ветвь, и прислушивается с затаенным злорадством: именно Арс отвлекся, именно из-за него Чат сумел убежать из старого рва за полем. Арс просто отвернулся. На долю секунды. И Чат побежал к своему спасению. К своему старому дубу. – Что ты сказал? – О, этот бархатный темный тон с насмешкой и мерзким самолюбием, выверенный и взвешенный, как лекарское снадобье. Голос и тембр, которые Чат проклинает ежедневно. Торч тут же стушевывается, дергает темную косу, достигающую лопаток, и бормочет: – Не, ну а че, я просто это, тля… Арс презрительно вскидывает бровь, – уж это можно сказать наверняка, – и фыркает. У него короткие волосы, отпущенные по бокам с весеннюю травинку, с длинной, почти закрывающей глаза челкой, которая всегда лежит на левом боку. Странно, что не на правом, ведь именно там бледнеет короткий, но глубокий шрам – подарок Чата. Глаза у Арса раскосые, миндалевидной формы, по обычаю они подведены понизу от середины и до края чернильным раствором. Чат так их ненавидит, так умеет предвидеть каждый жест этого мудака, что не составляет труда представить, как они сейчас щурятся. Полукровка. Дитя чужой стаи. Неудивительно, что он выйдет сухим из воды – Торч затихает, впихнув пальцы в карманы необычайно широких штанов. И молчит. Поднимает голову, и Чат, не удержавшись, высовывает язык. Торч залихватски машет увесистым кулаком. Разве это все не осталось в прошлом? В последний раз они так гонялись едва ли не три года назад – чтобы всей толпой. Обычно только лениво дразнят. А сегодня, видимо, стало скучно или мозги запрели от жары, и Чат сам не ожидал и потому по старой привычке побежал в лес, хотя стоило бы к племени. Неужели до заката просидят под деревом? – Пошли? – рационально предлагает Зап, по-заячьи подводя руки к груди. Арс бросает наверх пустой взгляд и кивает. Как будто вообще не понимает, что здесь делает. Иногда кажется, что Арсу все давно наскучило, но он почему-то не успокаивается. Зап с Торчем мгновенно обращаются в звериные формы, серо-бурые. Торч все такой же круглый и неповоротливый, а Зап – сухощавый и тонколапый. Ском и Смок что-то выпрашивают. Судя по доносящейся слащавой интонации – требуют подачек. – Мне все равно, – пожимает плечами Арс, а двое близнецов, уже с идеально медными шкурами и слегка подвернутыми лапами, оказываются у корней дуба в один мах и… мочатся, ехидно рыча. Сердце леденеет и замедляется. Какой позор. Что бы сказал папа? Что бы сделал отец, узнай об этом? Живот скручивает, и Чат сжимается, сдерживая спазмы. Бледнеет, с трудом поджимает отнявшиеся ноги. Запах прибрежных лилий врезается в нос, и хочется прочистить желудок. Арс обращается последним. Он страшный, угольно-черный, со стальным отливом и белесой полоской на щеке – шрамом от когтей Чата. Он не мчится в племя, а идет – неторопливо, с неестественной грацией. Волки так не ходят. Вся его жизнь против природы: с грязи рождения. С детства барахтается в прибрежной мути, куда не ступают и в самый засушливый день, а он родился прямо туда и почему-то не сдох. Досадное упущение. Обессилевший Чат не выдерживает и, прижимаясь к дереву, начинает беззвучно реветь, как поранившийся медвежонок, закусывая запястье и давясь своими же слезами. Он думает, что его никто не слышит, и вволю льет горькие слезы. Но могучий дуб чувствует, как его кора увлажняется. Люди всегда тратят воду, когда особенно тяжко. Так беспечно расходовать влагу кажется настоящим самоубийством – поэтому дуб жалеет человека. И шелестит своими листьями с удвоенной силой, стараясь заглушить и отогнать горе. Лес шумит, он занят делом: играет с ветром, заставляя его метаться между стволами, запутываться и исчезать между тесными соснами и силками ветвей. Лесу не интересна людская печаль. Но не одно только старое древо различает эти всхлипы. Черный волк, мерцающий среди утренней листвы, сидит на холме и смотрит вглубь чащи. И дуб размышляет, что произошло бы, стань этот волк человеком. И куда бы он пошел, если бы всегда оставался только человеком? Впрочем, людские муки деревьям не известны. Может, старый дуб, раскинувший ветви так далеко, и узнал бы ответ, если бы не отвлекся на движение в лесу, золотистое, как быстрая молния. Сотканный из солнца зверь в мгновение оказывается под кроной. – Чат, – напряженно раздается у корней. Тот сразу перестает всхлипывать, озираясь с облегчением, досадой и испугом: неужели Масса опять увидит его таким – с раскрасневшимся лицом и потекшими полосами телесной краски, которой племя подводит глаза. Папа всегда настаивает, что Чату очень идут белые, самые редкие и дорогие, добываемые из раковин жемчуга, и за большую цену выторговывает их у кочующего племени раз в охотничий сезон. – Масса? – недоверчиво уточняет Чат, не решаясь перевеситься через край ветви. Этот альфа – его друг, самый преданный и неразлучный. Именно он всегда оправдывался за неудачные охоты Чата. Именно он оправдывался и за полный отказ от участия в них. Именно он прикрывает спину, когда Чат говорит, что не сможет прийти на общее собрание из-за тяжелого недуга, а на деле зализывает в духоте типи раны. Масса и не подозревает ни о чем, потому что по долгу рождения вынужден находиться рядом с отцом, вождем племени: в других землях, в других народах, таких далеких и таинственных. Масса часто бывает занят тем, что прилежно учит разные непонятные науки, которые называет или астрономией, или ботаникой, или чем-то таким же невероятно серьезным. Но у Массы есть недостаток, всего один, но опасный – он не чует запахов альф. Не может различить их среди хитросплетений леса. При тяжелых родах он появился с закрученной на шее пуповиной – его, позднего ребенка, рожали в человеческом облике. Шаман их племени, старый как мир Тутак, три дня и три ночи кружил над папой Массы, роды у которого все не начинались, хотя срок перевалил чуть ли не полсезона. Тутак гадал на костях северного орла, пойманного в первое новолуние года. «Бог Ветров требует жертву», – прогнусавил он в завершении трудов. – «Взамен на жизнь Бог требует жертву – отнять способность чуять у детеныша». Просило все племя. Как говорил папа, они несли на жертвенный алтарь самое ценное, что находили в домах, только чтобы у Массы не отбирали нюх – ведь без чутья не найти скво на Луне Выбора, пару, способную выносить действительно крепкое и здоровое потомство. А Масса – сын вождя. Разве может он оставаться без скво или искать его на других землях, когда нужен своей? Тогда и появилось его имя, что на языке кочующих племен, с которыми вождь с непосильным трудом наладил торговлю, значило «вера». Все верили, что небеса и реки, ветра и поля будут милосердны к младенцу. Бог Ветров сжалился, и Масса родился лишь не чувствующим феромоны альф. В отношении омег у него все в полном порядке. Но часть племени до сих пор предается кощунственным сомнениям – достоин ли такой вождь своего места? Поэтому теперь стали так часто говорить об Арсе. Но это охота, из которой Масса выйдет победителем. – Что такое? – зовет Масса, топчась под деревом уже в человеческой форме. Волосы заплетены в одну длинную золотую косу прямо до поясницы. И чего в ней только нет! Столько разномастных перьев, что даже страшно представить что за птицам они принадлежат. А золотой узор по загорелой коже начиная от пупка и влево, затем огибая спину и к правой скуле – весь в чудных завитушках. Этот узор ввели в кожу в другом племени, потому что золото – тяжелая краска, сложная, она требует особого умения. Что значит узор – этого никому, кроме Массы, кажется, неизвестно. Однако рисунок самый милый и округлый, который Чат только встречал. У отца вот традиционная красная вязь, но только на ключицах и более острая, образовывающая две головы огненного волка, смотрящие в разные стороны. У Арса самый страшный узор, который Чат только знает – с развитой груди на мир смотрит черный волк с открытой пастью. Чужой по цвету и вязи знак, свидетельство принадлежности к шаманской черной ветви Опочтли. Все утверждают, будто бы волк смеется, но Чат может поклясться, что с клыков капает теплая кровь. – Все нормально, только чуть не упал и испугался, – старается поубедительнее соврать Чат, и голос сам смягчается и выравнивается – это привычка. Масса с досадой цокает языком, но видно, что расслабился: – Всем живым прошу, не забирайся так высоко. Ну говорил же столько раз! – сетует он с привычной и доброй укоризной. – Как ты вообще туда попадаешь? Я не могу представить, что со мной случится, если ты вдруг упадешь. Чат розовеет, стирая полосы расплывшейся краски – как приятно слышать такие вещи от альфы! Даже несмотря на то, что они с Массой уверены, что совпадут запахами на Луне выбора и соединят две своих жизни в круг. Уверены, что станут супругами. – Ловишь? – игриво спрашивает Чат и свешивается с ветви. Масса расставляет руки и делает несколько беспокойных шагов туда-сюда, пока Чат демонстративно весело раскачивается на толстенной ветке, упираясь в шероховатый ствол босыми ногами и всеми силами пытаясь заблокировать в сознании отвратительные запахи прибрежных лилий и соленой мочи. – Ловишь? – смешливо переспрашивает Чат и отталкивается, изо всех сил напрягая ноги. – Ча-а-ат, – с досадой рычит Масса, действительно пугаясь того, что упустит эту спорхнувшую птичку, и та упадет камнем. Но приземление правильное, верное, как всегда – Масса приседает по инерции и с хитрой усмешкой заваливается на спину. Чат лежит на нем, отчаянно краснея и впервые стыдясь своего наряда – топа, украшенного аккуратно нарезанной полосками кожей и укороченных им самим плотных штанов, называемых проходящими кочующими племенами не иначе как «шорты». От груди по бокам идут два выбеленных кожаных язычка. Чат видел такой же наряд у одного из омег речного племени и сшил его самостоятельно, только вместо украшений использовал не ракушки, а птичьи косточки и мелкие перья. Лежать вот так сверху человека, которому доверяешь, чувствовать его всем телом невыносимо приятно. От сердца по рукам идут волны тепла. Рядом с Массой легко забыть о тревогах и семейных тяготах. Рядом можно оставаться собой, потому что Масса говорит, будто бы ему в Чате нравится все, даже чужие для племени каре-медовые глаза. Цвет солнца и темного меда – цвет опасности. Об этом знает и щенок. Масса пахнет свежей валерьяной, и Чат чувствует себя камышовым котом, свернувшимся на груди. – Надеюсь, ты мне ничего не сломал, – притворно ворчит Масса, приподнимаясь на локти. Осторожный сигнал – пора идти. Чат поднимается и подает руку. Однако стоит только Масса схватить ладонь, и Чат тут же оказывается на земле. Не оставаясь в долгу, он щекочет альфу – тот этого боится, известно с детства. Масса сгибается пополам от вымученного хохота и молит о пощаде. Солнце пробивается сквозь листву и шаловливо и ласково пляшет на их горячих телах, загорелом и бледном. Масса в конце концов подминает под себя Чата, восстанавливает дыхание после пыток и, привлеченный случайной деталью, перехватывает запястье: – Это ты себя так? – и очерчивает продавленный след: гладкий круг зубов с выпирающими клыками. – Сказал же, что испугался высоты. Обычно Масса сам об этом говорит, потому что оборотни и правда опасаются высоты. Не скал и гор, но деревьев и отвесных ущелий. Все, кроме Чата. Потому что он слабый волк, и звериная форма у него неказистая, неприспособленная для жизни в степи. Так должно же найтись хоть одно преимущество? – Никогда не пугался – и вдруг? – уточняет Масса, откатываясь вбок. Лицо сразу становится серьезным и сосредоточенным, почти официальным – будто встал рядом с отцом. Чат в такие минуты всегда чувствует себя гораздо меньше и ничтожнее. Наверное, это и называют даром вождя. – Что не так, Чат? Я разберусь, – и скрещивает ноги, усаживаясь напротив. О, это ласковое желание заботиться об омегах! Как оно некстати проявляется у этого чудесного альфы и как отвратительно, что оно же отсутствует у таких идиотов, как Торч, Ском, Смок… – Честно. Минутная слабость. Боюсь, теперь не смогу залезть на такое высокое дерево, – робко отвечает Чат и тут же понимает, насколько это слабо. – Уверен? На тебя крайне не похоже, – тут же напрягается Масса, подаваясь вперед. – Я тебе помогу, если что-то серьезное. Не хочу, чтобы мой… друг лил слезы, – на слове «друг» он запинается, и Чат понимает, что он хотел сказать: пока что не может назвать даже парой, чтобы не оскорбить. Он так мил в этой нерешительности, но он не так уж глуп, чтобы не раскусить уловку. Чат лихорадочно думает. Он не может рассказать правду, хотя и не сомневается, что Масса без вопросов пойдет разбираться. Да только не с одним Арсом, которого, – Чат полностью уверен, – Масса легко «переубедит», но и с остальными. А они мало что знают о чести – знай, повали жертву да пинай ее ногами. А если в круг – это опасно. Каждая неудача, каждый шаг будут отслеживать десятки глаз. Круг значит вызов, а это два главных претендента на роль вождя – не то волнение, которое им необходимо. Чат не может такого допустить, только не для Массы, его нельзя огорчать. К тому же, не хотелось бы отстранения, потому что Луна Выбора… Ну конечно. – Луна Выбора скоро. Мне страшно, – не моргнув и глазом врет Чат. Он ни в коем разе не боится торжества, на котором альфа и омега находят друг друга. Ни в коем разе. Потому что не может великий Бог Ветров быть так немилостив, чтобы не заметить, как они с Массой подходят друг другу. Ведь он показал, как покровительствует не только альфе, но и омеге: отчаявшийся Чат каждый год молился, чтобы для Арса не нашлось пары. Как бы кощунственно это ни звучало, как бы противоестественно ни было. Если семь раз альфа выходит на священную поляну и уходит с нее без скво, шаман отправляет искать на другие земли. Это долгий и сложный путь: волкам, отлученным от стаи, едва ли удается его осилить. Иногда альфа пропадает с концами. А иногда, вместе с товарами и плясками кочующих племен, семье приходит черная весточка, и тогда по весне проводят цветочный ритуал, где тело заменяется плодами лугов. С такого пути не сойти, он длится в закат. А уж Арс заслужил этого, как никто: слишком много сделал дурного, слишком много боли принес. Он не может так просто остаться здесь. Он не может стать вождем. Он не достоин. – Не бойся, я же с тобой, – искренне и почти застенчиво улыбается Масса, встряхивая за плечи, и сразу хочется улыбнуться в ответ: пример всегда заразителен. – Я прямо здесь. Правда. Внезапно в нос ударяет резкая вонь лилий. Губы Чата смыкаются, и он очень тихо просит: – Давай пойдем к озеру. Масса отвлекается на белку, ползущую по коре дуба, и растерянно кивает. Он уже целиком и полностью на инстинктах и поглощен созерцанием зверька. Чат поворачивается к Холму Черепахи и вздрагивает. Черный волк сидит и наблюдает за сценой, как за представлением. И по коже ползут мурашки, становится трудно дышать. Очевидно, что теперь придется ожидать сюрпризов. Волк отворачивается и отправляется в племя слабой рысью. – Ого, и Арс тут. Вы же с ним не особо общаетесь, не так ли? – рассеянно уточняет Масса. Чат прикидывает, что то, что происходит между ними, навряд ли можно назвать общением, и тут же кивает. Кажется, что Арс его абсолютно точно ненавидит. И Чат никак не может понять за что. *** – Посмотри, какие оттенки! – добродушно восхищается папа, своими длиннопалыми руками перебирая мешочки краски. Канс не отличается внешностью от других омег племени, разве что кажется Чату более сухощавым. В уголках его карих глаз уже начинают собираться морщинки, вены выползают на поверхность кожи. Смуглый и темноволосый, с легким проблеском золота в аккуратно уложенных волосах, он выкладывает перед своим единственным сыном небольшие мешочки с разноцветным порошком, который потом можно смешать с речной водой и получить невероятной красоты цвет. Тут есть и желтый из тычинок прибрежных лилий, и белый из раковин таинственного жемчуга, и голубой из странных северных растений. В типи сильно чадит очаг, глаза слезятся, и Чат тянется к длинному шесту чтобы исправить положение и открыть систему продува, дав прохладному ветру лизнуть позвонки. Слева бок опекает огонь, и по коже скользят мелкие бусинки пота. Несмотря на все неудобства, на улице еще тяжелее, чем в этом пекле. И все чаще люди перекидываются в волков, чтобы сбежать от изнуряющей жары к спасительной влаге леса. Все старшие омеги племени, ожидающие родов этим летом и планирующие пережить их в волчьем облике, уже перебрались в свои берлоги у Седой Скалы. Их племя кочует с наступлением жары. И время близится. Через день после Луны Отбора назначен многодневный Большой Переход. Чат обдумывает это, разглядывая мешочки из мятой кожи, внутри которых пересыпаются смолотые до муки порошки. Он знает, как выглядит мука. Племя закупает ее поздней зимой, во время царствования зимнего зверя Пибоана, великого духа снега и метелей, когда к Золотому Полю выходит караван Пустырников, знаменитого своей дурной репутацией племени, которые больше времени проводят в облике гиен, чем в человеческом. – Мы возьмем белый и желтый, да, дорогой? – Папа видит, что он о чем-то крепко задумался, и гладит его по заплетенной голове. – Только не желтый, – против воли вырывается у Чата. Он хотел бы сказать «только не из лилий», но вовремя сдержался. Канс огорченно смотрит в ответ. Торговец, сидящий в дальнем углу их скромного типи из старых перетянутых шкур, хмурится: он уже предвкушал обменять краски на редкой величины шкурку бурой лисицы, да на ароматные вяленые полоски свинины, подготовленные ради встречи заранее. – А я так хотел подобрать краски к чудесному цвету твоих глаз, лапушонок, – расстраивается папа и хмурит свой острый нос. Чат пристыженно морщится – разве можно так называть его при гостях? Однако торговец, сухощавый омега преклонного возраста, лишь снисходительно улыбается, щуря свои светло-голубые глаза. И Чат успокаивается. Канс придумал это нелепое прозвище только потому, что в детстве волосы у сына были совсем нежные, маленькие и непослушные, точно весенний пух на молодых лопухах. – Мне не нравится запах, – сдержанно объясняет Чат, выдавливая виноватую полуулыбку. – Есть еще кое-что для маленького оми, – мурчит пришелец из озерного племени, – Чат не понаслышке знает, что они умеют превращаться в горных кугуаров, – и роется в забавной набедренной сумочке, украшенной гладкими со всех сторон камнями и речными ракушками. «Оми» – так озерные племена называют лучших из прелестного пола, и Чату это отчего-то льстит. Ведь он вроде не такой уж и красивый. Конечно, не какой-нибудь урод, но явно лишний. Потому что все в племени идеально смуглые и темноволосые с золотистыми прядями, или же златовласые, но никак не с молочным хвостом и глазами какого-то дикого, опасного цвета. Цвета раскаленного песка и неуправляемого огня. Цвета, из-за которого Чата первые десять лет жизни отпаивали вязким сырым отваром, схожим с прокисшим маслом льна, чтобы обуздать зло, сидящее внутри ребенка и разглядывающее мир его глазами. Цвета, который напоминает о пожаре, о темной ярости солнечных богов, однажды едва не испепеливших землю. В цветочные годы Чат подолгу рассматривал свое отражение. В темноте глаза будто и карие, но слишком светлые, а под солнцем и вовсе чужие. Наверное, поэтому большинство ровесников-альф его так задирают все семнадцать лет его жизни. Кажется, что его ждут в каждом овраге, за каждым кустом и камнем. Однажды, еще совсем в детстве, его заставили съесть свежую летнюю крапиву. Хорошо, что ее он должен был собирать сам, и Чат сознательно хватался за необжигающие, совсем молоденькие ростки с маленькими белыми цветами. Плохо, что потом его отстегали уже дозревшим пучком. Пришлось врать папочке, будто упал с дерева в заросли кусачей травы. А это – только Ском и Смок. Но все изменится, когда пройдет Луна Выбора. Все должно измениться. Никто не посмеет подойти к семейному омеге. Единственное, что беспокоит: Чат не хочет становиться для Массы обузой. Слабым и неправильным скво с глазами дикой расцветки. Такая пара опасна для любого альфы. Чат даже не может полноценно охотиться: летом животные видят его издалека, а зимой почти не замечают, поэтому не выходит ни гнать, ни пугать. И волк слишком маленький, в одиночку не справиться. Если с Массой случится то, что произошло, например, с отцом Чата, то кто будет выходить на лесные тропы, кто будет гнать к нему дичь? Придется просить часть от общей доли. Впрочем, с Массой – навряд ли. Но все же… Папа всегда говорил: отец был в числе лучших охотников племени, никто не ждал, что он так рано сойдет с тропы. К тому же, Чат очень боится, что его особенности могут поставить под вопрос авторитет вождя. Но каждый раз, когда Масса слышит подобные речи, то говорит, будто для него большая честь, если Бог Ветров укажет на Чата во время Луны. И со временем Чат и сам начинает верить. Он сможет соответствовать. Если в него так верят, он сможет. Он сделает все, чтобы стать идеальным скво. После таких мыслей возвращается боевое настроение. Канс с надеждой и недоверием всматривается в суетливые движения торговца. Он непременно хочет, чтобы его сын был самым красивым во время Луны Выбора. Конечно, он и сейчас необычайно чудесен: такой аккуратный и нежный, как весенний ландыш, куда уж до него другим омегам племени! Единственный ребенок, поздний, самый желанный и прекрасный на свете. – Только посмотрите, очень редкая и ценная находка. Лучше зажмуриться, чтобы не ослепнуть! – торжественно провозглашает омега из речного племени, с преувеличенной осторожностью доставая крошечный мешочек размером с четверть ладони Чата. – Слышали о Солнечной роще у Скалистых гор? – интригует торговец, набивая цену. – Так вот, эта краска – прямиком оттуда, из самой глуши! В это сложно поверить, поэтому Чат сдержанно хмурится. Но сомнения разом отпадают, когда веревка ослабляется. Чат охает и подается вперед. Как будто на него взирает чистейшей воды золото! Как будто само солнце заглянуло в их неказистый типи. – Берем, – тут же выдыхает папа, даже не спрашивая о цене, и торговец победно трет по-старчески сухонькие ладошки. Деловой разговор перетекает в добродушную беседу. Они пьют бульонную похлебку на мозговом жире порядком отъевшегося лесного хряка, и папа старается справиться с домашними делами – выминает руками филейную часть оленя, чтобы вывесить ее сушиться на несколько ночей и приготовить пеммикан. Чат занимается оленьей шкурой, старательно отделяя шерсть от подшерстка и ненужных кусков мяса. Шкура должна быть теплой и прочной, чтобы заменить одну из уже натянутых в типи. А юный омега должен уметь справляться с такой работой, чтобы стать достойным скво и вместе с супругом устраивать семью впоследствии. – Луна Выбора, она такая, да. Абсолютно непредсказуемая, – деловито рассуждает омега из речного племени на языке, называемом «чекасо мобиле» и понимаемом абсолютно всеми племенами. – Особенно для маленьких оми, – и лукаво поглядывает на Чата. – Я уже знаю, с кем меня свяжет Выбор, – немного самодовольно отвечает тот, для удобства собеседника дополняя слова жестами, и виновато пожимает плечами, когда папа хмурится. – В этом племени я нужен лишь одному альфе, – тут же добавляет Чат и смущенно разводит руками, как бы демонстрируя всего себя гостю. – Глупости говоришь. Очень красивый маленький оми. Редко где найдешь такую прелесть, – тут же возмущается речной омега и придирчиво щупает щеки Чата мозолистыми руками. – Ты не смотри на сверстников – не суди по полю у своего дома бесчисленные поля жизни и смерти. Те, кто старше, видят больше. Так можно прогневить личного духа. Но племя волков, равно как и племя кугуаров, поклоняется Богу Ветров напрямую, не пользуясь посредничеством мелких духов, принимающих образы животных и приходящих людям во снах. Бог Ветров милостив. В их племенах он заботится о каждом. Чат не хочет спорить, хотя и понимает, что некоторые альфы смотрят на него совсем по-другому, нежели должны смотреть на действительно «очень красивого маленького оми». А именно как на какой-то мусор, рыбий скелет в похлебке или рваный край на выделанной коже. Не все. Но к Луне придут все. И жить в племени нужно со всеми. – Зря ты такой уверенный в Выборе, маленький оми, – продолжает бормотать торговец. – Я думал, что буду верным скво сводному брату, но наши запахи не сошлись, и я оказался младшим мужем вождя. Канс скрывает усмешку: в речном племени все такие же ветреные, как и горные кугуары. Редко у какого альфы найдешь меньше двух мужей. Хорошо, что племя Золотых Полей не придерживается таких взглядов. – Я и буду мужем вождя, – не выдерживает Чат, вдохновленный волнующей темой. – Смотри, как бы это не стало правдой, – почему-то совсем тихо, так, что его слышит лишь маленький оми, проговаривает гость. – Зато ночь после выбора всегда восхитительна. И повезет, если сумеешь уснуть хоть под рассвет! Чата бросает в холодный пот, хотя в типи стоит почти удушающая жара. Он пытается отвлечься от жутких слов и, вместе с тем, безуспешно старается не замечать, куда ведет разговор. Когда омеги собираются вместе, вдалеке от альф, они тут же начинают обсуждать мелкие пикантности жизни. Такие, как совокупление, например. Чат знает, что сейчас многие попробовали этот плод задолго до Луны Выбора. Кому-то он понравился, кто-то скривился. Но Чат в курсе и того, что почти каждого представителя его пола тянет или к Массе, или к Арсу. В основном, к последнему. Как говорят влюбчивые омежки, «он абсолютное божество и идеал альфы». Чат знает, на что способен «идеал альфы». И оттого еще более отвратно выслушивать эти слащавые мечтания. Маленький оми извиняется и почти выскакивает из типи. Вдыхает летний воздух, пронизанный расплавленной медью. Снаружи шумно, возятся дети, кто-то играет на зажатых меж пальцев травинках забавные мелодии. У входа в соседнее типи поднимают пыль два волчонка, пытающихся куснуть друг друга за ухо. Сидящий рядом пожилой омега, что-то мастерящий из коры дуба, изредка на них прикрикивает, когда парочка уж очень бушует и вздымает такое облако пыли, что стругать поделку становится невозможно. Старичок щурится, обращая глаза к раскаленному солнцу, и приветливо кивает Чату. Вдалеке другие омеги почтенного возраста собираются на озеро – замочить одежду. Маленький альфа с темными волосами, заплетенными на затылке в крошечную косу, стоит рядом и ковыряет в носу. Очевидно напросился пойти к воде и побросать по ней плоские камушки, выменянные у речного племени. Чат отрывает глаза от пасторальной картины и, немного подумав, бредет к северной горе, заметив у ее подножья, огромное скопление людей. Он как раз огибает племя, когда чуть не запинается за напуганного кабаненка, за которым с улюлюканьем гонится подрастающее поколение. Чат хватает очумевшее животное за клык, – уж изворотливости не занимать, – и поворачивается к юным оборотням. В ответ, нахмурив брови как будто уже в предчувствии взбучки, угрюмо смотрят трое альф. Что самое мерзкое – сыновья хорошо знакомых семей, с которыми Чат предпочитает не пересекаться. Такой же долговязый, с чуть вытянутым лицом и выступающей верхней челюстью племянник Запа. Запыхавшийся и раскрасневшийся, один из многих Торчевых братьев, чей живот бежит впереди него. И во главе сей крошечной ватаги – братец Арса. Такой же смуглый и темнобровый. Его поразительно густые волосы отпущены до плеч и завязаны в короткие хвостики по бокам. Однако в них порой мелькают золотые пряди – отличительная особенность племени, которой у Арса нет. Да и губы не поджатые, а пухлые и какие-то совсем детские. Чат почему-то не может вспомнить, чтобы Арс выглядел так хоть когда-то, а ведь они росли бок о бок. – И что здесь происходит? – как можно холоднее спрашивает Чат, машинально распрямляя спину, хотя сейчас, сидя и удерживая кабаненка за клык, он много ниже хоть и маленьких еще, но все же рослых альф. – Охотимся, тебе-то что? – неприязненно фыркает племянник Запа и выпячивает нижнюю губу, хотя видно, что испугался: никому не нравится, когда тебя отчитывают. – Где вы взяли кабаненка? Это не тот, которого Маннуа сыну с охоты принес? – Ну. Он нам его отдал, – еще надменнее раздается в ответ. – И для чего? Для того, чтобы его мучить? – строго уточняет Чат, не спеша разжимать пальцы. – Ну ты ваще, это… ух… Не твое дело, короче, – с трудом выдавливает запыхавшийся толстячок. – Охотимся, понял, в общем, да? Чат сжимает челюсти. Он почему-то чувствует себя бранящимся стариком, хотя на деле это правильные и нужные слова. – В племени? Чтобы он вбежал в какой-нибудь типи или уронил по дороге, например, вашего же дедушку? – хмуро начинает он. – И вообще: что же из вас за охотники, что вы гоняетесь за одним малышом, такие здоровущие альфы? Между прочим, животных убивают лишь по надобности. Если бы каждый в свое удовольствие схватил бы палку, да принялся, словно полоумный, бегать за зверьем, то в Золотых Полях вообще бы жизни не осталось. Тоже мне, охотнички. – Ну и что? Мы что, каждые, что ли? – возмущается отдышавшийся толстяк. – Что мы его вообще слушаем? Тоже мне, нашелся этот… как его… мыслитель, короче. Мне ваще брат говорил, что он, типа, это… тля, ну, как этот… прокаженный, короче, не? – Зап считает точно так же, – тут же щурит глаза долговязый. Чат едва подавляет вздох. Становится так противно, что чуть в горле не щиплет. Обернулось совсем несуразно. Внутри тоскливо отзывается волк, призывающий отчаянно кусаться и чуть ли не выть луне о печали. – Отсто-о-ой, с кем мы вообще говорим, – бурчит толстячок и уже тянется к кабаненку, когда его останавливает жесткая смуглая рука. Брат Арса, мрачный, тихий, с такими же глазами цвета ольхи, весь разговор стоял со сложенными на груди руками. Его зовут Раш, в этом Чат не сомневается. И он всю жизнь старался не пересекаться с этим альфой. Не всегда выходит то, чего мы хотим. – Перед тобой старший, – хмуро произносит Раш, хватая толстяка за ожерелье из костей птиц и подтягивая к себе. – Поэтому сейчас же извинись. Немедленно, – добавляет он со скрытой угрозой, такой знакомой по Арсу. – За что извиняться? – возмущенно отпирается альфа, но как-то вяло. Чат сидит, абсолютно пораженный этой сценой. Раш красноречиво пинает маленькую копию Торча по ноге, и тот бурчит сдавленное «Простите». Долговязый, не дожидаясь особого приглашения, скороговоркой выпаливает неискреннее извинение еще до того, как рука тяжело отпускается на его плечо. – Ты ведь сын Гирца? – недоверчиво уточняет Чат. Раш пожимает плечами и кивает, очевидно, не собираясь давать никаких комментариев по этому поводу. Затем нагибается и подхватывает кабаненка. Запах так похож на Арса, запах резких пряностей, и такой же омерзительный. Но в этот раз Чат не отстраняется. – Извини, что причинили неудобство. – Раш держит кабаненка стальной хваткой. – Пожалуй, мы отпустим его в лесу, – с этими словами он оборачивается и шагает прочь, а за ним плетутся долговязый мальчик и толстячок. Чат трясет головой: неужели Арс даже не заводит о нем разговоров? Или же… Как хорошо, что братья порой так не похожи в характерах. Чат встает и, помявшись, продолжает свой маршрут к краю стойбища и выходит за его пределы, не желая попасться на глаза какому-нибудь не шибко смышленому альфе, который, даже несмотря на то, что в племени гости, все равно придумает злую шутку. Они вроде не все такие. Торговец в этом прав. Просто тех, кто такой, хватает. Он довольно долго бредет, нарочно загребая по ссохшейся траве босыми ногами и размышляя над тем, что сейчас происходит под скалой. Скорее всего, там омежье собрание. Хорошо воспользоваться отсутствием альф, ушедших в становье речного племени, и придумать развлечение по уму. Значит, сейчас, пока Чат месит ногами пыль, там происходит что-то вроде таких посиделок. Они важны, на них решаются многие племенные вопросы, в которые альф не допускают, но в племени Золотых Полей, пожалуй, влияние омежьих обсуждений слабее. Чат слышал, будто в других землях бывает иначе. – Как гуляется? – раздается сзади, и Чат попадает в круг теплых объятий. В спину ударяет мелодия родного сердца, нос щекочет валерьяна, и Чат тут же расслабляется, всем телом стараясь прижаться в ответ. От прикосновений кожа горит жарче солнца. В висках стучит мысль, от которой кружится голова: Масса нашел его. Сердце робко сжимается. Масса и вправду искал его. Наверное, ему надо что-то сказать. Чат ведет плечами и откидывает голову. День будто не может стать лучше. Масса мнется, но потом все же признает: – Я отъеду вместе с озерным племенем. Но обязательно вернусь к Луне Выбора, – тут же добавляет он мгновенно похолодевшему Чату. Тот облегченно выдыхает: – Обещаешь? – Обещаю, – торжественно клянется Масса и осторожно касается губами волос: получается немного смазано. Торопится. Может, отлучился на несколько минут, только чтобы сказать, либо долго искал. – Ну что, я пойду? – просительно уточняет он, отпуская Чата, а потом неловко тянется к карману. – Вот, знаешь что, это перо… Оно очень пойдет к твоим глазам. Надень его на Луну, пожалуйста, – и достает широкое, хоть и не очень длинное, но невероятно мягкое перо цвета восходящего солнца. Так и кажется, что оно сейчас растечется по руке золотом. Чат осторожно берет его в ладони и гладит. Оно напоминает самого Массу, сотканного из лучей и нитей. Неужели у Чата такие же глаза? Но Тутак считает, что это цвет опасности, а не добра и света. Это опасная мысль. Надо как-нибудь осторожно сказать, чтобы Масса не произносил подобное так просто: это и правда опасно. Слова ребенка, не прошедшего инициацию, и не посчитают оскорблением, но плохая привычка может сказаться через время. Год-два, и выберут следующего вождя. Надо думать о будущем – и Массы, и всего племени. Чат поднимает глаза – перед ним уже золотой волк. Он кивает и с грустью смотрит на человека, точно извиняясь за то, что вынужден отлучиться в такой важный момент. Холодок у сердца тает. В следующий раз. Чат скажет это, как и следует порядочному скво, но в следующий раз. А сейчас он растроганно бормочет: – Я надену перо, обещаю, – и чешет зверя дрогнувшей от нежности рукой. Волк тычется в живот, лижет пальцы, а после машет хвостом, и кажется, будто от этого движения в разные стороны летят золотые искры. Мелко трусит прочь, не оглядываясь, как положено уходить всем альфам племени. Чат следует его примеру, чтобы показать, что достоин своей будущей пары, и не оборачиваясь идет к горе, уже порядком и не понимая, зачем. Он всегда заходит с подветренной стороны, чтобы невозможно было учуять запах – это привычка с того времени, когда он мечтал осилить ремесло охоты. И забирается прямиком на отвесный склон. Чат любит карабкаться по ребристым стенам, потому не поднимается по серпантинной дороге, а сразу, сцепив зубы, ползет по уступам. Сегодня они опаляют кожу, и кажется, что она слезет с рук и ног, поэтому Чат старается ступать в тень. Он искренне надеется, что его не видно из племени, потому что папуля, который уже наверняка должен был направиться на омежье собрание, очень испугается. Канс все еще пытается запретить сыну лазать по деревьям. Но сложно запретить что-то, что человек любит всем сердцем. Отсутствие страха перед живой высотой. Единственное, что подарил Бог Ветров взамен волчьей силы. Волки полей рождаются в поле и умирают там же. Чат родился, когда пересилил страх высоты и посмотрел на мир под ногами. В конце пути приятно ноют и покалывают мышцы, и Чат ложится на траву, давая ветерку обдуть тело, а небу – согреть. Слушает гомон толпы внизу и разглядывает порхающую над лицом оранжевую бабочку. Бабочке хорошо – ее ничто не заботит. Чат еще какое-то время следит за облюбовавшей мелкий бутон бездельницей, затем встает, потому что солнце все невыносимее, и по тонкой песочной тропинке подходит к другому краю. Там будто нарочно сделаны каменные бортики, словно вырубленные в горе. Чат чувствует, как горит под солнцем кожа, поэтому стремится спасти себя от ожогов и прячется в тени бортиков. Здесь он и сидит, напевая себе под нос. Тут хорошо петь: даже если решишь покричать, то ветер унесет крик куда-то вдаль, и ни племя, ни собрание под северной горой не услышат. А снизу голоса поднимаются по стенам, и их слышно, как в гулкой пещере. У Чата здесь есть и маленькая хитрость: если хорошенько подвинуть в сторону один из булыжников на склоне, тот непременно полетит вниз. Вышло даже приделать там специальный рычажок из старой дубовой ветви. Конечно, Чат вовсе не собирается никого убивать, но вполне уверен, что булыжник упадет прямехонько на голову того, кто выйдет о чем-то поговорить с собранием. И, да простит его Бог Ветра, омега слишком часто представляет, что это кто-то из шайки Арса. А лучше он сам. Столько раз Чат оказывался перед этим альфой. Столько грязи вытерпел, что сейчас даже представить трудно, что этот человек способен на что-то хорошее. На что-то, чего ждет от него племя. Чат знает, что пара не попадалась Арсу уже четыре года подряд. И, хотя альфам разрешается пропускать Луну Выбора, он все равно оставляет заявку на участие в этом году. Ему уже давно не семнадцать. Арсу двадцать один. И значит, звезды жаркого сезона опять призваны в свидетельницы молитвы. Глубокими и душными ночами Чат ворочается без сна, пока не оказывается, как по волшебству или зову, в углу, отведенном Духу Ветров, и не стоит, недвижимый, перед пожелтевшим от времени черепом, из глазниц которого выглядывают лапки орла. Череп без нижней челюсти смотрит жутко, кажется, даже с неодобрением. И под этим взглядом Чат опускается на колени и сидит так вечность. В ушах звенит от оглушающей тишины, мышцы безжалостно скручивает от позы, и они постепенно немеют. Чат молчит, и трясутся только руки, сжатые в замок и несмело протянутые к пустым глазницам, из которых в немом укоре торчат силуэты сушеных лапок. Маленький оми дрожит от одной лишь мысли о том, насколько все то, что он делает, уродует его собственную душу, но просит, просит, просит, чтобы этот год для Арса оказался таким же неудачным. Осталось три раза. Три раза – и зверь исчезнет. Разве это не будет правильно? У полукровки нет пары среди золотого племени. Все равно так считают все. Не будет. Потому что это должны решать Боги. Какое право у Чата подгонять или утверждать ветер в решении? И сейчас, вжимаясь в холод камня, Чат тяжело дышит, жаря самого себя в огне совести. Становится плохо, и в глазах прыгают пятна. Луна Выбора через девять дней. Масса наверняка уезжает на семь. От осознания того, что дорогого сердцу человека не будет рядом, делается дурно. Пальцы хватаются за перо в правой косичке, и дыхание постепенно выравнивается. Масса уже пропускал Луну Выбора. Это правда. Но тогда Чат сам не мог на нее выйти. Поэтому. Только поэтому. Чат достает из кармана шорт подарок и зачарованно вертит его в руках. В тени перо кажется оранжеватым, с густым оттенком меди, но, когда маленький оми с трепетом проносит его через границу света и тени, перо звенит золотыми тонами, будто стремясь затмить солнце. И Чат даже представить себе не может, откуда оно появилось у Массы, поскольку чудесная вещица так не похожа на привычные перья перепелок и орлов. Не могут же быть его глаза столь же красивы?.. Или могут? От шальной мысли становится дурно. Чат понимает, что сам он похож на сухощавое привидение, почти выцветшего призрака прошлого, но никак не на смуглых омежек племени Золотых Полей. Солнце не пристает к телу, сбиваясь в веснушки или ожоговые пятна, и загорать сложно – получится только у скал, в тени деревьев, в правильные, золотые часы. Там солнце жалостливое, но скорое: оно быстро смывается с кожи. Чат похож на младшего близнеца, которые по своей природе борются друг с другом в чреве за жизненные силы и энергию. Он похож на проигравшего. Но живого, не убитого при рождении. Почему-то бледного, со светлыми волосами. И он знает, что единственный ребенок в семье. На большее, как оказалось, его папа не способен. Им даже не приходится просить зелье у шамана – то зелье, которое принимают, когда рождается больше детей, чем могут позволить родители. Чат берется за косичку и прикусывает ее. В детстве казалось, он с рождения проклят. Древний дух, не нашедший себе упокоения в мире мертвых. В мире вечной полной луны и бескрайних прерий, где можно не становиться больше человеком, лишь вечность мчать сквозь время с волчьей стаей. А Чат изгнан оттуда и теперь вынужден скитаться по земле и терпеть невзгоды и лишения обычной жизни. И иметь право лишь жалеть себя. Такие мысли родились в цветочных годах и до сих пор приходят на ум. Только сейчас от них проще отмахнуться. Все еще прокручивая в руке перо, Чат безразлично прислушивается к разговорам, доносящимся снизу. На повестке дня вопрос о переходе. Рассуждают о том, сколько вещей с собой нужно брать, сколько оборотней пойдет в человеческом виде, а сколько – в волчьем. Распределяют поклажу и порядок следования, переговаривают насчет каждого перевала – как прийти до часов росы, какой источник выбрать в этот раз, какая дорога безопасней. Он слышит голос папы, который просит перенести поход на вечер, а не на утро: – Наши дети только пройдут обряд Луны Выбора, многие из них, – в частности, конечно же, омеги, – могут с недоверием относиться к некоторым изменениям в своем организме, – вкрадчиво объясняет он. – Каждый час промедления – это шанс восстановить жизненные силы, которые привыкло отбирать солнце. А в этом году наше племя допускает к Луне Выбора семнадцать омег. Невероятное число! Было бы беспечно заставлять их рисковать во время похода. Веки опускаются сами собой. Голос папы всегда действует умиротворяюще. Чат зевает и укладывает перо на грудь. Дальнейший ход собрания уже, вроде как, и не волнует. Воздух теплый, но тень остужает разгоряченное тело, и Чат почти отключается, когда перо бесцеремонно выхватывают, и над головой раздается: – И чье оно? Чат дергается назад и ударяется головой о камни. Сердце едва не останавливается от страха, но он заставляет себя подтянуть ноги, опереться на них, выпрямиться и поверить в реальность происходящего. – Отдай, – в ярости шипит он Арсу, сжимая кулаки. Они стоят друг перед другом, два хищника, решившие проверить, кто и чего стоит. Арс делает шаг назад. – А то что? Чат смотрит только на подарок Массы. Надо заполучить его обратно. Во что бы то ни стало. Золотое перо, такое красивое и широкое, размером в две ладони Чата. Подарок Массы. А его сжимает другой альфа. Арс подходит к самому краю северной горы, к ребристым уступам, и вытягивает руку: – А то – что? Его темная фигура четко вырисовывается на выцветшей шкуре неба. Так ярко, что в голове рождаются опасные идеи. Чат хочет столкнуть его вниз. Эта мысль, очевидно, внушенная злом, что сокрыто на дне диких глаз, ослепляет сильнее солнца. Пугает и пьянит. Чат уже поступал так – в цветочные годы. Это было давно. Но это так знакомо. Чат почти решается, видя ухмылку и приподнятые брови. Почти решается, когда в голову приходит иной вариант. Сверкая глазами, Чат хватается за рычажок из толстого сука, подпирающий здоровущий булыжник: – Еще шаг, – боги, он и сам не верит в то, что говорит, – еще шаг, и я запущу этот… Я сброшу этот камень вниз, – как можно тверже предупреждает Чат, хотя его здорово потряхивает. – И знаешь, что? Там твой папа. И я сомневаюсь, что мой снаряд его обогнет. Потому что сейчас он выступает перед собранием омег, – смелеет маленький оми, сжимая руку на дереве так сильно, что невозможно и заметить, как сильно она дрожит. – Я… я все рассчитал. Я так долго мечтал об этом, что мне это просто. Жаль только, что не ты будешь мертв через минуту. Кажется, что в глазах Арса что-то меняется. Колени подгибаются, и Чат осознает, что никогда не скинул бы камень на человека: на ничего не подозревающего омегу – да и даже на Арса. Никогда больше никого не толкнет. Какое имеет право? Он не указ судьбе и богам. Пламя, выжигающее грудную клетку, задыхается без воздуха. Гаснет. Влажная рука хочет не просто отпустить дерево, но вытащить, растоптать до мелкой крошки, чтобы не вспоминать этот злой и бесплодный огонь. Почему-то кажется, что Арс сейчас рассмеется. В нем нет сострадания. Он ничтожество, ошибка смешения крови, ублюдок, которого нельзя было рожать. Но другая часть сознания понимает, что даже такое ничтожество, скорее всего, любит папу. Кажется, быть не может, но разве есть такое, чтобы кто-то не любил папу? – Отойди, – рычит Арс с такими нотками в голосе, которых Чат никогда не слышал. – Боги, да это же шутка! Я просто спросил, чье оно! Отойди, я отдам это проклятое перо, – тут же добавляет Арс, понимая, что иначе разговор не возымеет эффекта. Выставляет свободную руку ладонью наружу и протягивает драгоценный подарок, очень медленно шагая к Чату, которого уже слегка потряхивает. Темная челка беспорядочными прядями закрывает лицо и лезет в глаза из-за гуляющего на горе ветра. – Ты возьмешь его, и мы разойдемся, ладно? Давай, иди сюда, – почти ласково говорит Арс, а брови нахмурены. Глаза холодные. Он боится сделать ошибку. Таким тоном кочующие племена соблазняют доверчивых омежек, и это знакомо. Но сил почти нет. Тревога слишком сильная, ужас осознания того, что могло произойти, слишком сильный, и маленькому оми так нужно отобрать перо, подаренное любовью, что он неуверенно ослабляет хватку и даже отпускает рычаг, тут же сминая трясущимися пальцами ткань шорт. Как он вообще решился на такое? О чем думал? – Давай, бери уже свое перо, – заметно расслабляется Арс. Чат делает пару шагов к собеседнику, только замечая, что тот в просторной рубашке и коричневых штанах. Так просто. Арс тоже чаще всего ходит без обуви – предпочитает гулять в волчьей форме. Отвлекаясь на это, Чат уже спокойно и доверчиво протягивает ладонь, когда Арс цепляет противоположное плечо и ударяет по ногам. Чат даже не понимает, как оказывается на коленях. Арс хватает за волосы до боли, до чертиков в глазах: – С ума сошел? – вкрадчиво произносит он, вплотную подводя свое лицо к лицу Чата. – Как ты посмел даже подумать, что прикоснешься к моей семье? В воздухе густой запах специй и фиников. И ненависть к этому запаху так же сильна, как и к его носителю. Чат дергается, пытаясь дотянуться до свежего ветра, но Арс заводит худые руки за спину, перехватывает их там. – Отпусти, извращенец, – не на шутку пугается Чат. – О, извращения еще и не начинались. Арс с совершенно невозмутимым лицом сдирает кожаный топ, напрочь обрывая полоски, соединяющие его с шортами. Лопнули почти посередине. Чат вздрагивает и инстинктивно сжимается. Многие омеги спокойно ходят с открытым торсом, но он так давно не раздевался вне семьи, что чувствует себя совершенно беззащитным. Пытаясь сжаться, он наклоняется ниже, но его грубо дергают назад, да так сильно сжимают волосы, что Чат прикусывает щеку до слабой крови. – Не смей трогать мою семью, – повторяет Арс и швыряет на землю, все еще надежно удерживая запястья и разворачивая спиной к себе. Чат шипит от боли и страха. Широкая ладонь ложится на худые бедра, спускается вниз, скользя по бледной коже к краям шорт. – Прекрати, – беззвучно бормочет Чат, еле сдерживая отчаянные всхлипы. – Пожалуйста, хватит. Все же было в порядке мгновение назад. Ничего не было. В ушах жужжит целый рой ос, воздух звенит и опаляет грудь, Чат старается дышать ртом, задыхаясь в навязчивых, переслащенных ароматах фиников и специй. Он просто лежал на горе. Палило солнце. Кроме этого ничего же и не было. Арс тянет шорты вниз, но Чат умудряется освободить руку и вцепиться в пояс, что-то бормоча онемевшими от ужаса губами. Арс еще грубее вжимает в землю, заломив руки до отчаянного вскрика. Склоняется к напряженному телу и скользит языком по ключицам, оставляя за собой мерзкую липкую дорожку, как от слизня, и Чат прогибается в спине, мечтая вжаться в землю, исчезнуть. Дрожь отвращения идет по всему телу. Голова кружится, а еще мутит, как при тяжелой болезни. Этого всего же не было. Почему тогда? Арс засовывает руки под ткань шорт, и Чат напрягает мышцы, со страхом и непониманием осознавая, что ладонь скользит по ягодицам. – Теперь по моим правилам поиграем, да? – мерзко предлагает Арс и старается раздвинуть их. – Пожалуйста, – шепчет Чат и сглатывает подступающие слезы. В горле встает ком, из-за которого остро и больно глотать. На губах пыль, во рту она смешивается со слюной и горьким привкусом крови. Арс вытаскивает руку, давая сдержанно всхлипнуть, и берется за ткань: – Пожалуйста, что?.. Чат сглатывает, когда рука проходится по пояснице с каким-то исследовательским равнодушием. Он никак не может поверить в происходящее. Как Бог Ветров может допустить такое? Как? – Пожалуйста… перестань, – сипит Чат, понимая, насколько он жалок. – Пожалуйста, я не хотел… – Пожалуйста, вождь, – поправляет Арс, свободной рукой раздвигая его ноги. – Скажи: «Пожалуйста, вождь». Чат задыхается. Он не может предать Массу. Не может. Упрямо стискивает зубы, сжимает ноги и рычит сквозь слезы: – Нет. – Ну, нет так нет, – философски замечает Арс и до омерзения плавно, с абсолютно садистической медлительностью тянет ткань вниз. Спина Чата сотрясается от беззвучных рыданий. Теперь он опорочен. Альфа видел его нагим до Луны Выбора без согласия, насильно. Если Арс хоть кому-то скажет, – а уж он-то с этим не повременит, – маленькому оми не отмыться. И он не сможет стать достойным скво Массе. Никому в племени не нужен такой супруг. Арс спускает шорты до колен и оценивает ягодицы, упругие благодаря ежедневному лазанью по деревьям и скалам. Мягко царапает их и пытается развести, но Чат собирает в кулак оставшиеся силы и, даже переставая лить слезы, сжимает мышцы. – Расслабь, – вкрадчиво и жутко просит Арс. – Немедленно. Разве сам не понимает, насколько отвратительно и жалко выглядит? Ублюдок, нагулянный в чужих племенах, безродный щенок, посмевший так коснуться омеги. Чат никогда в жизни не испытывал такую смесь ужаса и отвращения. Арс сначала оглаживает половинки, а затем шлепает по одной. Острое чувство заставляет втянуть воздух. Шлепок повторяется, уже с удвоенной силой, но ягодицы все так же остаются сжатыми. Теперь удары сыплются один за другим, и маленький оми старается сосредоточиться на боли в запястье. Получается из рук вон плохо. После двадцатого ощутимого шлепка Чат уже кричит в голос, и его крики тонут в тишине. Никто не может услышать. Животное в западне. – Расслабься, – еще раз требует Арс и ударяет. Это не похоже на действительно сильный удар, скорее на легкую и формальную порку, к которой в ребячестве прибегал и отец, но только поначалу. После пяти последующих ударов кожа приобретает устойчивый пурпурный оттенок, и мышцы просто не могут так напрягаться. Когда рука проскальзывает в место, где самому стыдно себя трогать во время купаний, Чат начинает рыдать. Арс отпихивает его колено в сторону, задевая покрасневшую кожу, и раздвигает ягодицы – больше никакой боли, но это только передышка перед настоящим адом. Чат тяжело дышит. Он лежит в дорожной пыли, периодически ее отплевывая, а ненавистный альфа прикусывает позвонки на спине, постепенно подбираясь к копчику, и одной рукой поглаживает там. У него же даже нет течки. Это опасно, внутри все может повредиться. У него никогда не будет детей. А если и будут, то от этого выродка, ведь у них нет отвара шамана. Чат пытается свести ноги, и ему это почти удается, но Арс одним рывком раздвигает их до боли в бедрах. Правое колено стесывается о камень. Чат царапает землю, старается вырваться, отползти хоть на локоть, но ладонь опускается на поясницу и придавливает к пыли. Мерзость. Какая же… Арс слабо проводит по промежности, задевая мошонку. – Пожалуйста, вождь, – не выдерживает Чат. – Пожалуйста, я бы этого не сделал, умоляю, я бы просто не смог. Пожалуйста, вождь, – униженно шепчет он. – Я не расслышал, – сетует Арс и надавливает пальцами. – Громче. Чат будто задыхается, а в глазах все плывет: – Пожалуйста, вождь! Я бы не решился, пожалуйста! Я бы не мог убить! – Не верю, – спокойно объявляет Арс. – Что? – хрипит Чат. – Я тебе не верю, – втолковывает, словно несмышленышу, Арс. Чат глухо стонет, и его спина сотрясается. Этого не избежать. Не избежать. Он лежит лицом в песке и глотает дорожную грязь. Арс переворачивает его на спину, так, что боль в ягодицах заставляет приподнять их. Пыль с тела небрежно стряхивает мозолистая ладонь. Скользнув за ней языком, Арс прикусывает кожу под ребром так, что Чат освободившимися руками упирается в его плечи до хруста в собственных. Тошнота сжимает желудок, будто весь день ел только кислые ягоды. – Пожалуйста! – сквозь слезы умоляет Чат, цепляясь в грубую ткань рубахи и натягивая ее с такой силой, что можно бы задушить и бизона. – Не надо, не надо... По коже скользят клыки, но ягодицы сейчас в полной безопасности. Чат прерывисто дышит, понимая, на сколько он испорчен. Он мерзок самому себе. Он так доступен, так слаб, что попытки вырваться выглядят неимоверно жалко. Арс лижет там, где удалось стереть пыль, и упирается в бедра ногами. Чат хрипит от ужаса, когда голову разворачивают на бок, прижимают щекой к грязи. Тело все в земле, как у погребенного заживо. У камней эта земля ледяная, а небо невероятно тяжелое, оно придавливает собой. И случайные травинки цепляют пальцы, привязывая к почве. Арс опускает руку к бедрам и прикусывает кожу на бледной ключице. Чат смотрит, как над цветком вьется бабочка, а солнце обливает верхний край ее крыла бархатным золотом. Весь мир сжимается до размеров этой золотой каемки, слезы смывают ее, но с движением век она вновь оказывается прямо перед глазами. Не получается даже повернуть голову. – Пожалуйста, Арс, – захлебываясь страхом и слезами шепчет Чат, с трудом выдавливая уродливое имя. – Что ты делаешь?.. Тот сбрасывает руки со своих плеч, склоняется над кадыком и цепляется в растрепанный хвост, натягивая так, что приходится выгнуть горло: – Только попробуй еще раз… хоть один раз тронуть мою семью, или даже предположить, что тронешь, – обещает Арс и прижимается к шее. От его дыхания горло жжет, как от болезни. – Одна мысль – и я закончу то, что начал, – с этими словами Арс многообещающе похлопывает его по паху и встает. Чат тут же сжимается, закрывая рукой голову, и просит сквозь рыдания: – Не бей… – Не бей, вождь, – деловито поправляет Арс. Ублюдок с грязной кровью, как же далеко он метит. – Не бей, вождь, – глухо повторяет Чат, задавливая ярость. Арс присаживается перед ним на колени, только усиливая сухие рыдания – слез уже просто не остается. – Да я же тебя никогда не бил. Ни разу. Это звучит так небрежно и грубо, что становится еще хуже. Противней, чем от удара. Как будто он настолько смешан с грязью, что об него стыдно даже пачкать ноги. Арс отряхивает штаны и осматривается, а потом – стягивает рубашку, заставляя Чата вскочить на четвереньки и отшатнутся в немом ужасе. Мышцы на смуглом животе сжимаются от ветра. Обнажается жуткий узор, представляющий смерть. Чат заводит руку за спину и пытается нашарить камень, но там только земля, трава и несчастные цветы. Пусто. И на голову падает ткань. Чат скидывает ее сразу же и едва не вскакивает, но Арс опережает: – Да не трону. Надень, – а потом отворачивается и идет вниз. И не оборачивается. Чат срывает бесполезные цветы, кидает в ноги и воет. Он обречен. Арс все расскажет своим друзьям, и они придут теперь уже вместе. Все будут знать, что Чат теперь меченый. Все. *** _______________________ Сноски к этой части находятся в ее же конце \(°-°)/ _______________________ – Ну лапушонок, ты уверен, что больше не хочешь носить свой топ? – сетует папа. – Ты же так его любил… Чат только поглубже запахивается в рубашку. Благо, в племени неожиданно холодает, никак Бог Ветров гневится – наступают северно-западные ветра и большие дожди, и Чат упирается в это оправдание в выборе одежды. Теперь на нем длинные плотные штаны и непривычные ноговицы, представляющие собой коричневые ботинки, плотно облегающие ногу, соединенные с мокасинами и доходящие до колена. С внутренней стороны они холодного зеленого цвета, как плотные листья секвойи. Ноговицы не жесткие, а сделанные из обычной ткани. На шее блестит лесенка ожерелий из каменных бусинок. Волосы стянуты в одну сплошную косу белесого цвета. На рубашке вышиты олени и кабаны. – Холодно, – скупо отвечает Чат и мнется. – Скоро вождь вернется? С Массой? – Завтра объявятся, должно быть, – вздохнув, отвечает папа. – Поможешь выделать оленя? Чат кивает и садится рядом, доставая небольшой, но очень острый ножичек, который теперь всегда носит с собой. По типи барабанит дождь, и они так же методично режут шкуру. – Ты уже до конца перешил одеяние на обряд? – уточняет папа. – Я… пока еще не совсем решил, – напряженно объясняет Чат и на секунду замолкает. – Жаль, что поход не перенесли, – натянуто добавляет он чтобы хоть как-то разнообразить их ежедневный разговор. Канс откладывает тонкую прослойку и остатки мяса. Он хочет сделать на них горячий бульон на день вперед. И, занятый этим, лишь отмахивается: – Да ну его! – миролюбиво говорит он. – Гирц был против. Ну, знаешь, папа Арса. Небось, до черной луны будет на нас злиться, – и вновь склоняется над кожей. – Злиться? – переспрашивает маленький оми, поддевая лезвием кусочек белого жира. Осторожно отрезает его и тоже перекидывает папк. Руки становятся жирными, как будто лоснящимися, и Чату почему-то нравится это ощущение. Папа тем временем напрягается, как будто хочет сказать что-то – и не решается. Его напряжение по теплому воздуху передается и Чату. – Ну, история это давняя и неинтересная, – смущенно бормочет Канс, отчего-то утыкаясь взглядом в глиняную миску. – Расскажи. Папа жалобно смотрит в ответ, как будто просит оставить разговор, но Чат не отводит взгляда и даже откладывает в сторону нож, всем корпусом поворачиваясь к Кансу, который уже и сам не рад, что сболтнул лишнего. – Ну, – мнется Канс, но по лицу видно, что он все-таки решается, – я хотел тебе рассказать, но годы… В общем, когда мы с отцом были твоего возраста, обстоятельства складывались так, что Заг, твой отец, мог стать вождем, – с натяжкой объясняет он, тут же встречая удивленный взгляд сына. – И на это же место претендовал Солос, отец Массы. Как водится, все мало-мальски уверенные в себе омежки племени вились вокруг них, караулили у их типи часами только для того, чтобы как бы случайно пройти мимо и поздороваться. Папа Арса был в их числе. Гирц всегда был завидным женихом, и как-то так вышло, что они с твоим отцом начали встречаться. – Папа бросает на Чата осторожный взгляд. – Заг – конечно, не нарочно – внушил Гирцу какую-то слепую уверенность в том, что на Луне Выбора они непременно совпадут запахами и станут верными супругами. И они решились на… хм, на совокупление. Но твой папа был тогда просто глупым юнцом, – поспешно добавляет Канс, замечая изумленный взгляд Чата, полный ужаса и недоверия. – Сейчас так многие делают, – глухо ворчит Чат, едва не содрогаясь от вернувшихся ощущении чужих ладоней на своих бедрах. От ощущений, которые он часами смывал в озере так же, как смывал и свои слезы, смывал чужой запах, чтобы уставшим вернуться в племя и воровато, в чужой рубашке, пропитавшейся финиками, проскочить к своему типи. Чтобы узнать, что все на общем собрании, на котором старшие омеги рассказывают об определившимся порядке Большого Перехода. Чтобы реветь несколько часов и благодарить Бога Ветров за то, что дело не зашло дальше. Чтобы сорвать с себя рубашку и, почти сдирая кожу, пытаться оттереть этот затяжной запах специй и фиников. Чтобы посмотреть на грубую ткань и принять тяжкий обет обесчещенного: носить ее до обряда. Чтобы избавить ее от запаха, натерев маслом, и перешить, но вечно напоминать себе о пережитом позоре, о том, к чему могут привести глупость и желание причинить кому-то боль. Чтобы остался тонкий аромат сладких фиников, едва ощутимый, проедающий, пропитывающий плоть. – Сейчас так многие делают, – еще тише повторяет Чат. – Лапушонок, да, конечно да, – ласково отвечает папа, отводя взгляд. – Но они не предохранялись, – почти шепотом поясняет он. – Дело даже не в том, что первое совокупление немного болезненно. Но и в том, что оно было без веления Бога Ветров… У взрослых омег говорят «без течки». Да и у Зага был первый опыт… Соответственно, Гирц не показывался на люди неделю. Такое бывает, это очень опасно, и детям не всегда объясняют, чем это может закончиться, поэтому это продолжает происходить. Такая ошибка в воспитании омег очень распространена, к сожалению. Чат проворачивает глиняную миску с жиром и цепляется в нее что есть сил. Это ничего. Омеги часто совершают глупости, это ведь правда. Это нормально. О таком надо думать заранее. Чат бы никогда не поступил так по-идиотски: как можно забыть об отваре шамана? Это не вина отца. – После этого они поговорили, и все наладилось. Вплоть до священного ритуала. Только представь себе омежку, такого же юного, как и ты, с нетерпением и страхом ждущего, пока его возлюбленный наклонится к нему и вдохнет усилившийся запах, а потом поцелует в лоб, ознакомив все племя с выбором, и они вдвоем смогут уйти готовиться ко второму испытанию… Но этого не происходит. Гирц так и не получает пары в тот вечер. Впервые за сорок лет омега остается без пары. Через три дня у него случается выкидыш, и шаман заявляет, что Гирц больше не может рожать детей, – глухо произносит папа. – Он, исхудавший, с огромными мешками под глазами, бесцельно шатается по племени, словно приведение, и не узнает ни одного человека. Твой отец пытался к нему подойти и поговорить, но куда там! Даже я пробовал разок, но Гирц был в расстроенных чувствах и только шипел, проклиная наш род. Он был такой бедный, больной, такой отчаявшийся, – с дрожью в голосе описывает папа. – Он был будто ходил только потому, что не помнил, как можно лежать. Тутак, тогда такой же ворчливый, разве что не такой морщинистый, выхаживал его месяцами. Но представь себе: едва придя в сознание, Гирц покидает поля. О нем не слышат два года. Идет время, и неожиданно он вновь входит в племя с рассветом, как когда-то покинул его. Он уходил одиноким волком, а возвращается уже с отцом Арса, который, возможно, и не является его верной парой, но они отказываются от лунного обряда. – Папа хмурится, разглядывая мясо перед собой, но будто ничего и не видит. – Альфа Гирца был очень смуглый. И совсем темный, как будто сунул голову в костер. Я таких никогда не видел, а вот Арс выродился таким же, так что для вашего поколения это должно быть привычней. Еще он был повыше и покрепче наших, вроде тихий, невспыльчивый, но уж больно нелюдимый и мрачный. Молчаливый такой. Очень в семье. Ни с кем здесь и не общался, в свободное время сидел с кожей и красками у себя. Рисовал. Его недолюбливали, но… Мне кажется, им было хорошо вместе, они как-то понимали друг друга – ты это научишься определять, когда узнаешь, как я узнал с твоим отцом, – чуть мягче, но довольно робко улыбается Канс. – Они жили в мире восемь лет, пока альфа Гирца не погиб во время той злополучной общей охоты – тогда же и твой отец повредил ногу. Вот такая вот история их семьи, – заканчивает папа, испытывающе и смущенно глядя на сына. – Но, лапушонок… Твой отец тысячи раз раскаивался о содеянном. Он молился за Гирца, и, как мне кажется, продолжает молиться, – добавляет папа с чистой грустью. – Жаль, что я не знал этого раньше, – шепчет Чат. – Я не имею права сердиться на отца. Я не был на его месте. Он отворачивается к шкуре, и остаток работы они проводят в сосредоточенном молчании. И даже успевают втереть в кожу оленя смесь из мозга и печени животных, кислого молока и сока вяза. Через день выделку можно будет натягивать, чтобы после разрезать на невероятно мягкие лоскутки и сшить из них одежду. Затем Чат все так же бесшумно выходит под проливной дождь и чуть ли не налетает на отца. Сильный и златовласый, с легкими проблесками черного, с коротким хвостом и угловатым лицом, он добродушно улыбается сыну и кладет руку на светлую голову. Чат тут же выдавливает улыбку. Нет, отец не может быть виноват. Он ни разу не сделал ничего плохого папе. Ни разу не ударил Чата. Нет, Гирц сам должен был думать. Есть отвар шамана, в конце концов. Это не забота альф. – Я погуляю, – просит Чат и огибает крупную фигуру, превращаясь под дождем на ходу. Почему-то он не может пока находиться с ним в одном типи. Ему нужно подумать. И вот уже волк бежит через пустое племя к лесу. Его будто что-то зовет, а в голове сплетаются мысли. Вот почему Арс его ненавидит, значит. Но что тут такого? У них же все было по согласию. Да, отец виноват в какой-то степени, но и Гирц слишком просто на это повелся, разве нет? С другой стороны – преданное доверие стоит многого. А если бы Масса надавил? Об этом не хочется думать, ледяное отвращение затапливает сердце. Чату все время страшно, и страшно сейчас находиться вне защитных шкур. Он даже не выходит из типи. Первое время он боялся, что про его позор прознает племя, и молился, не смыкая глаз. Но Арс молчал. Обдумывая это, Чат обзавелся новым страхом: альфа придет, чтобы закончить начатое. И сейчас получается выбираться только из-за дождя, во время которого никто носа на улицу не высунет. Чат бежит подальше от стегающего по пяткам ужаса. Бежит подальше от родного племени, пока слипается и становится серой шкура. Все вокруг размывает. Дорог не видно, лес превратился в черное пятно. Но это хорошо. Чат рад воздуху, в котором не чудится финик. Рад воле. И сейчас его тянет на запах, доносящийся из леса. Ходить дальше могучего дуба плохо. Ходить дальше опасно, незаконно, противоестественно. Поэтому маленький оми вспоминает пустой череп и лапки орла, выглядывающие из его глазниц. Он тормозит у самой границы и молит Бога Ветров подать знак, что он может пойти дальше. Лишь малейший знак, прощающий его. Немногие племена обращаются к Богу Ветров. Тутак говорит, что вера – дерево, и есть разные ветви: зеленые, золотые, черные. Белая ветвь Койольшауки, племя ночных кочевников, поклоняется Богине Луны, обладающей воистину ужасной силой. Ее имя переводится как «звон колокольчиков». Это имя дано для чужих, и Чат знает, что чистое название под запретом. Если сказать при ночных кочевниках о Богине Луны, не используя прозвищ, можно лишиться головы. В золотых полях не боятся имен. И не боятся других богов. Невозможно служить всем. Достаточно выбрать того, кто станет тебе верным советчиком. Как говорят, если страшишься Ах Пуча – бойся всю жизнь и совы. Именно так северные племена прозывают темнейшего из богов. Бога Смерти, властелина девятого, самого ужасного из миров, с черепом вместо головы и трупными пятнами по телу. Но Чат не боится Ах Пуча. Не верит, что, раз он носит головной убор в форме совы, то, если любая запуганная сова прокричит, умрет оборотень. Кажется глупым, что Бога Ветров другие племена с почтением называют «Эекатль». Он просто один из высших Богов. Для племени Чата – высший. И сейчас он просит Бога Ветров отозваться. Потому что лес зовет. И что-то находится за линией. И это что-то движется. Чат не смеет переступить границу и жадно ждет, беспокойно охаживая себя хвостом по бедрам и ходя туда-сюда у самого дуба. Лес волнуется, и ветер успокаивает его, ласково гладя по кронам. Изредка, тонко кружась, порхнет вниз засидевшийся лист с обломившейся ветви или трухлявого вяза, и вновь будет покой, нарушаемый лишь движением там, за гранью дозволенного, за старым дубом. Землю сковывает странный, чуждый лету холод. Пронзительные вскрики и шуршание теснящихся куропаток отдаются в голове словно шелест невидимых духов. Кончики пальцев покалывает, как при сильном морозе. Но вокруг все цветет. По поверьям, дальше могут пройти лишь те, у кого есть личный дух, охраняющий от верной смерти. И племя Золотых полей не ходит в западную часть леса, где охотятся иные. Но именно туда сейчас зовет судьба. Пожалуйста, пусть хоть что-нибудь произойдет! Из передних кустов раздается тонкий и полный жажды вой, от которого шерсть на мокром затылке, едва не поросшем корочкой льда, становится дыбом. Чат врастает в землю, плотно к ней пригибаясь. Запах, манивший его сюда, только усиливается. Волк прижимается крупом к похолодевшей земле и остро щурит глаза. Из кустов, делая невероятный прыжок, которым из племени Золотых Полей не сможет похвастаться никто, почти вылетает Волк. Волк с большой буквы, ведь по сравнению с Чатом он скала, недоступная и белая скала, громада мышц и мускул под шерстью, чей цвет бледнее снега, чей цвет не портит и дождь. Глаза у него цвета меда, цвета жидкого золота, ограниченные черной шерстью, делающей их еще ярче и выразительнее. А зрачок в них почему-то вертикальный, чужой, дикий. Не бывает таких зрачков у волков. И у оборотней не бывает. И запах похож на морозный ветер, он жжет глаза и жжет нос. Чат поджимает хвост и скулит. Сейчас он готов поверить даже в Ах Пуча. Белый волк, однако ж, не бросается в попытке перегрызть пополам. Хотя его клыки, острые, как наконечник стрелы, в несколько раз больше клыков Чата. Но он только с удивлением склоняется к прикрывшему глаза Чату и тянет носом. «Пошли, – шепчет, кажется, сам воздух. – Иди за мной, чего застыл? Не мешай траве расти». Чат послушно делает пару шагов вперед, и внезапно осознает, что пересек черту, за которой находятся иные. И один из них сейчас возвышается над ним. Холод как будто отступает. Они бредут сквозь подозрительно тихий лес. Чат только сейчас понимает, что в лесу действительно никого нет. Не могли же все птицы, все звери исчезнуть? Отправиться на вечную охоту под полной луной? «Нас не боится лишь минни-вавва*. Но ты не бойся, нинимуша, ты очень похож на нас, – восхищенно раздается со всех сторон. – Нинимуша, ты очень похож на нас…» Чат озирается, будто со стороны чувствуя, как сильно бьется сердце, но продолжает идти. Странные, совершенно разные голоса разом говорят на ином наречье, на языке старых шаманов. Они как будто перекрикивают друг друга, но и каждое слово звучит очень точно, в строгий унисон. «Почему ты пришел, нинимуша?.. Ман-го-тейзи нинимуша…» Чат все же решается перевоплотиться, ведь иначе он не сможет ответить. Надо разобраться: он во власти духов или чего еще хуже? – Меня сюда что-то позвало, – тихо объясняет он, шагая дальше, сквозь плотные колючие кусты и радуясь, что все же сменил одежду. «Ман-го-тейзи нинимуша! – восхищенно шепчут деревья, покачиваясь. – Мы слышали твой вагонбмин, нинимуша. Вагонбмин на горе…» – Вы… духи? – неуверенно уточняет «нинимуша», сам боясь ответа на вопрос. На мгновение воцаряется тишина, а потом по лесу прокатывается оглушительный хохот, как будто смеется целое племя, смеется разными голосами – хриплыми и мягкими, низкими и звонкими, смеются все, от дряхлых стариков до едва появившихся на свет младенцев. Этот смех распространяется, словно чума, заставляя птиц разлетаться в разные стороны: «Смешной нинимуша! Мы похожи на джиби?» – Вы похожи на духов сна. На неповинов, – поправляется Чат, вспоминая язык шаманов и колдунов, которым пользуются во время обращения к Богам. Эти странные существа говорят на нем же. Они опять прерывисто смеются, и кажется, что в этом смехе и шум воды, и рев встревоженных бизонов, и рык голодных кугуаров, и крики погони, и волчья охота, и зимнее кряхтение леса, – словом, весь мир в этом смехе. Каждое племя. Каждый вдох оборотня и беспокойный крик перепелки. «Мы изгнанники мира Богов, мы джосакиды мира мертвых и вэбины мира живых, – шелестят голоса. – Ты пришел сюда, нинимуша, потому что тебя звала кровь». – Кровь? – замирает Чат, сглатывая подкативший ком. – Хотите, чтобы я остался с вами? Хотите сказать, что я такой же изгнанник? Я… я чужой в своем племени, но торговец из речного рода говорил, что встречал подобных где-то за лесом и за рекой, – неуверенно добавляет Чат. – Они живут где-то там, где прячется солнце. Разве они такие же, как и вы? «Ко, нинимуша! Ко! – бормочут духи. – Ты печать Бога Ветра, ты дыхание жизни, а мы – смерти. Мы как понима – очень призрачны и далеки». – Тогда… зачем? – Чат обнимает самого себя за края рубахи. «Потому что ты такой красивый, нинимуша, – восторженно раздается со всех сторон. – Ты как маленький Пибоан». От такого высказывания Чат только распахивает рот, а белый волк, довольный собой, оборачивается и подмигивает. Гора белых мышц. Острый, неясно откуда взявшийся и столь же быстро исчезнувший холод. Неужели… Чат попал в круг жизней года? Неужели? Такого не удостаивались даже нынешние шаманы. В их племени такое случалось десятки лет назад. Чат думал, это все сказки и легенды. «Уг, нинимуша, уг. Когда-то Пибоан предугадал, что ты появишься на свет, нинимуша. Он ждал этого дня». – Предугадал? Когда? – восклицает маленький оми, отстраняя лезущую в глаза ветвь. «Ша-ша», – неожиданно коротко шепчут голоса. Они проталкиваются через еще одни колючие кусты и оказываются у озера идеально круглой формы. Под ногами – сверкающая после дождя роса. – Я не увижу других? – жадно и немного испуганно уточняет Чат. «Ко, нинимуша. Пибоан слишком ревнив», – хихикают голоса, заставляя белого волка хлестнуть хвостом по бокам и обнажить клыки размером с ладонь Чата. Черные губы топорщатся, и Пибоан тихонько рычит в пустоту, на что трава под ногами леденеет и хрустит тонким льдом. На несколько метров вокруг все обрастает льдом… все превращается в лед. «Не слушай этих завистников, так любящих попусту будить воздух, – раздается совсем рядом шелестящий голос. – Ты очень красив, твои волосы подобны звону свежего ножа, твои руки светлее кости, твои глаза видят душу. Я бы забрал тебя к себе, но, вижу, ты обещан другому. Твои глаза горят будущим, малыш». – Прости, Пибоан, видимо, не в этой жизни, – тихо и ритуально вежливо произносит Чат. Он обещан другому. Это верно. И он хочет быть с Массой. «Нет других жизней, как и нет других смертей. Он найдет тебя везде, в любом из девяти миров, и не будет ему покоя, пока ваши запахи не станут едины, и я рад за тебя, малыш, – шепчет невесомый голос, и белый волк наклоняется и облизывает лицо Чата шершавым языком. – Подними глаза и смотри открыто. Ты маленький Пибоан, а что Пибоану хвостом махнуть – то оборотню с жизнью проститься. Подними глаза и смотри на мир. И, смотря, не забудь и видеть». – У моих глаз цвет опасности, все так говорят, – неуверенно возражает Чат. Огромный волк подпихивает носом в спину, к круглому озеру, и они вместе опускают головы и смотрят в воду. А из воды на них смотрят два белых волка с глазами цвета меда и плавленного золота. _________________________________________ *(индейск.) Минни-вава – шорох деревьев Нинимуша – милый друг Ман-го-тэйзи – отважный Вагонбмин – крик горя Джиби – дух Джосакиды – пророки Вэбино – волшебник Ко – нет Понима – загробная жизнь Пибоан – зима Уг – да Ша-ша – давным-давно *** Масса встречает наутро с ожерельем из длинных камней. Чат с голодным и почти испуганным удовольствием принимает объятия, а потом позволяет надеть подарок на шею. – Ты сменил наряд? – удивляется в свою очередь Масса, мягко отстраняя за плечи и разглядывая. – Красивая вышивка, твои руки из золота и солнца. – Похолодало, – смущенно отвечает маленький оми и еще раз прижимается к Массе, впитывая в себя все его тепло, всю живость и мягкость, как будто впервые вдохнув за последние дни. – Масса, я хотел сказать… Нам надо поговорить, – нерешительно бормочет Чат. – Сейчас никаких разговоров. Сейчас только один сюрприз. – Масса усмехается и щелкает его по носу, на что Чат возмущенно пихается в плечо. Масса улыбается и тянет поглубже в племя, туда, куда Чат предпочитает не соваться. Густо пахнет табаком от сгрудившихся вместе сухоньких стариков, испещренных морщинами и покрытых медными пятнами – следами подступающей вечной гонки. Шутливо дерутся нагие дети, большинство из которых одето в ботинки. Это – пережиток канувшего в небытие прошлого, когда оборотни жили на страшной земле, где была тьма ядовитых змей, огромных рыжих муравьев и тарантулов, и носить ботинки было обязанностью каждого омеги или альфы, взявшего на себя трудную миссию выжить. В основном, это дети тех, кто был выбран луной из чужого племени и не может свыкнуться с традициями Золотых Полей. Чадят высокие типи, на шесты которых плотно натянуты бизоньи и оленьи шкуры. Племя Золотых Полей предпочитает не раскрашивать их, оставляя главенствовать природные цвета, зато украшает бусами и перьями, которые шевелятся и тихо, ласково звенят в ветреные дни. – Мы идем к тебе? – догадывается Чат и получает в ответ лишь подмигивание. – Ну, знаешь ли, напрягает меня такая неоднозначность, – бурчит Чат, на что Масса лишь мило усмехается. К небу от конусов типи тянутся тонкие струйки сизого дыма: за ночь очаги затлевают. – Стоять тут, – командует Масса, замирая так внезапно, что Чат едва не влетает в его спину. – И ждать. – Хитрая улыбка. – Ну-ну, – цокает Чат, внутренне трепеща: ему жуть как нравится эта неизвестность. Они стоят у самого широкого типи в их племени, у Великого Типи, где обитает сам вождь. С ним Чат по своему низкому положению даже не пересекается – отец из-за увечья давно исчез из рядов лучших охотников племени. Много лет назад он сломал себе левую ногу, которая неверно срослась и теперь причиняет лишь одни неудобства. Однако это не мешает общаться им с Массой – дети в племени Золотых Полей равны с рождения и до Луны Выбора, несмотря на их заслуги во время охоты или в племенной жизни. Вокруг веселый гомон: стайки омег готовят пеммикан после охоты. Все они в предвкушении завтрашнего зрелища, даже те, кто уже успешно отметил свой союз перед ликом Бога Ветров. Двое из них, умудренные опытом, сидят поодаль. В них Чат с удивлением замечает высокого Гирца и еще одного омегу, достаточно почтенного возраста, чтобы для его типи выделялась пища из общей добычи. Они натирают шкуру мозгами и печенью животных и о чем-то говорят на приглушенных тонах, расслышать их можно, пожалуй, лишь присев рядом. Однако по натуре своей любопытный Чат знает и другой способ: вот-вот двое говорящих пойдут натягивать кожу в сторону, где собралась группа юных омег. Чат, немного подумав, все же подходит к ровесникам. Те затихают и удивленно глядят на него. Среди них есть и полные, и худые, и высокие, и низкие, однако ж нет никого белее Чата. Он, при всех недостатках волчьего обличья, равен по росту некоторым из присутствующих и неимоверно гордится этим. – Ча-а-ат? – удивленно тянет Жузу, местный красавец, который, судя по слухам, уже успел переспать с Арсом, да и с большей частью племени. – Приве-ет, ну садись. Мы тут о завтрашнем дне говори-им, – певуче произносит он и ослепительно улыбается. Как и большинство омег, отрицательно к Чату он не относится. Хотя кажется, что этот беззаботный парень просто не может хоть кому-то нагрубить. У него много друзей, и только один близкий – по имени Овис. Такой же красивый, счастливый и легкомысленный. Жузу подмигивает Чату и хлопает по траве. Тот, пользуясь приглашением, садится поближе к квадратной раме, на которую вот-вот натянут кожу. Это как раз между Жузу и тихим, застенчивым Каятой – мальчиком без родителей, тоже выходящим в этом году на Луну Выбора. Рядом с ним комфортно, потому что почти и не замечаешь. Каята от семейного горя робкий и отлично балансирует Жузу. – Ча-ат, – все так же протягивает Жузу, явно немножко смеясь, – мы тут поду-у-умали над Луной Выбора и уже почти решили, кому кого хочется получить в па-ару. А что насчет тебя? – широко улыбается он, приглаживая прядки на темной косичке. Чат весь подбирается, замечая любопытные взгляды. Но отвечает, не задумываясь: – Массу. – Чат! – выдыхает сидящий за Каятой полноватый омега. – Почему Масса? А как же Арс? Он ведь так давно в первый раз ступил на поляну, я как представлю, что он ждет одного меня!.. Непонятно, шутит он или же серьезен, но все прыскают, а кто-то даже с улюлюканьем швыряет в толстячка браслет из кожи, получая в ответ заливистый смех. Чата передергивает. Каята, помедлив, поднимает браслет, упавший на траву, и осторожно перекидывает обратно. – Но Арс ведь нечистокровный, – заводит старую тему кто-то. – Он наполовину из другого племени. Так что не факт, что он сможет найти себе скво, это все знают. К тому же, его странный отец… Со всех сторон на храбреца шикают: омежкам не хочется думать, будто их идеал еще дальше, чем казалось. – А я тоже за Массу, – выкрикивает кто-то с лукавым задором, и омеги принимаются наперебой фантазировать об альфах племени. – Сейчас Массе уже сло-ожно претендовать на место вождя, – грациозно потягивается Жузу и поджимает ноги к груди. – На последней охоте А-арсик проявил себя как нельзя лу-у-учше, – загадочно начинает он, приковывая к себе взгляды. – Зап рассказывал, что Арс успел вцепиться в горло оленю-вожаку ра-аньше вождя. Он нанес и первый, и последний удары. Здорово, пра-авда? – улыбается он, когда Чата прошибает холодный пот. – Теперь он получил уважение в лице взрослых альф. Опять тянет гласные для смеха. Но история совсем не смешная. Омежки восхищенно выдыхают и тут же расплываются в умильных улыбках. Все, кроме разом напрягшегося Чата: – Может, Масса и… – Может, мой дорогой! Мо-о-ожет! – тут же вдохновляется Жузу. – А вот Арс – уже. И никакой неопределенности, – добавляет он, смешно поведя плечами и как будто выставляя на обозрение поджарую смуглую грудь – про него в племени часто шутят, мол, из одежды – одни мокасины. Он мог и соврать об охоте с вождем. Мог придумать. На такие ведь не берут незамужних омег. Но брата Жузу, Талето, по праву считают одним из прекраснейших альф под солнцем: идеальный муж, идеальный сын, идеальный охотник. От кого, как не от него, разведать обо всем? А уж если произнесенное – правда, то за Арса теперь может выступить большая часть охотников племени. Но как можно забыть о чудесном характере Массы и его заботе обо всех на свете? Как можно забыть о том, что шаманы плохо настроены к семье Арса, к его происхождению? Полукровки, зачатые без лунного согласия, опасны, они неугодны богам – это знают все. Успокаивая себя такими мыслями, Чат возвращается в прохладный день. Жузу, все так же театрально расположившись, уже вовсю пересказывает мелкие подробности охоты, то ли правдивые, то ли придуманные – слушателям все равно, здесь главное –пережить каждое слово вместе. Маленький оми не забывает о своей цели и, как и многие из круга, вытягивает ноги, откидывается на траву. Пользуясь тем, что все внимание отвлечено на тщеславного Жузу, он зажмуривает глаза и приоткрывает рот, притворяясь спящим. Это уж выходит просто отлично – когда спина саднит от того, что столкнулся со Скомом и Смоком в овраге, проще притвориться, будто ты измучен за день, чем хромать на собрание и все время делать вид, что не замечаешь ехидных взглядов. «Прикинулся бы мертвым, и то лучше бы вышло траву примять», – насмешливо раздается рядом, и Чат еле удерживается, чтобы не вскинуть голову. Как будто бы с ним вновь говорит Пибоан. Однако теперь уже не во сне, как вчера, когда ему приснился чудной лес и огромный белый волк. А вдруг и правда придремал ненароком? – Эх, волчата, – бормочет неожиданно близко по-стариковски трескучий и мечтательный голос. – Все так и трепещут перед Луной Выбора… Чат тут же напрягает свой слух. Благо, он у него невероятно острый, отточенный за годы лесных злоключений. – Которая многим приносит только лишения, – замечает в ответ низкий тембр, в котором легко узнать Гирца. – Будет тебе, столько лет прошло, а все о том же, – слышится мягкий ответ. И Чат едва удерживается, чтобы не нахмурить брови, показав свою заинтересованность в продолжении темы. Все складывается хорошо, хоть и ожидаемо – перед главным обрядом племени любая беседа сводится к одному. – Столько лет прошло, а я до сих пор помню ту душную ночь и увещевания Тутака, – хмуро отвечает Гирц, с силой встряхивая кожу. – Как бы ты себя вел, интересно, если бы тебя брали в лике волка, запрещая превращаться? – почти рычит он, понизив голос. – Тоже мне, добрая душа. Молодые альфы неразборчивы и готовы присвоить даже тебя самого. Однако какой у меня был выбор? Я все списал на юность Зага. А он все ходил, раскаивался, – с отвращением продолжает Гирц, а у Чата спина прилипает к земле, а в ушах нарастает гул. – Мол, меня свел с ума твой запах! Очень маловероятно, если после Луны Выбора он спокойно кувыркался с этим простачком Кансом. И уже в человеческом облике, позвольте заметить! А на мне у него, видимо, была репетиция. И запретил же мне пить настой шамана, – тут же добавляет он, скалясь. – А сейчас Тутак говорит, что, мол, Арс-то не наш, есть в нем чужая кровь. Может, и нет ему пары среди Золотых Полей… и как они только... – Будет тебе, что ни год – то слушаю эту сказку. Знать, Бог Ветров наказал тебя за твои прошлые жизни или за твоего личного духа, которого ты все же завел, ополоумевший ребенок, – недовольно шамкает старичок. – Видать, он не уберег тебя, когда Солос приказал тебе исчезнуть из племени за неверный выбор? – Зато теперь, смотри-ка, Масса с этим маленьким змеенышем сдружились, не так ли, – зло отвечает Гирц. – Не стоит гневаться на детей за грехи отцов, они не вторят их поступкам, – нравоучительно произносит старик. – Иначе бы я давно резал скот, как и мой покойный папаша, да светит ему ярко луна вечной охоты… – Не стоит силой брать омег, – чеканит Гирц так тихо, что разом похолодевший Чат даже не сразу разбирает сказанное. – Меня после зажимал каждый альфа, которому Заг поведал о своем «подвиге». И Солос в первую очередь. Ты ведь знаешь, как это у вас здесь происходит: стоит только сболтнуть о твоей якобы порочности, как уже очередь, истекающая слюнями. Да сколько раз меня ставили по-волчьи, когда я ушел, и не сосчитать. А я-то еще не верил, что оприходованным до Луны Выбора нелегко! Вздор и детский лепет ваши рассказы – они не держат под собой сути. А суть выражается моим опозоренным телом, которое и нашел мой супруг у одного из прибрежных племен. И я еще уговорил его вернуться, чтобы продолжать терпеть слухи и унижения, а теперь еще и слушать это про Арса. Вернуться к смерти, – еще горше шепчет он, натягивая кожу на раму. – Вот тут закрепи, и будет о плохом, – чуть бодрее и наигранно решительно отрубает он, как будто не сам завел разговор и как будто голос не горит холодным огнем. Чат сглатывает. Все, что рассказывает Гирц, кажется бредом бешенной собаки. Разве может отец позволить себе такое? Он ведь в жизни не поднял руку на папу? Да и на Чата – бывало, лишь прикрикивал, как следует, да пару раз отшлепал в цветочные годы. А Солос? Он самый справедливый и великий вождь за много лет, он наладил торговлю с кочующими племенами, он соединил маршруты даже со своевольными гиенами, он столького достиг – да Гирц с ума сошел? Да как бы вождь сотворил такое? Разве боги это допустят? Да и разве Бог Ветров может быть так несправедлив к омеге, даже если тот завел личного духа? Не специально ведь он это сделал, духи появляются сами, во снах и видениях. Нет, это все только странная история, это взгляд через года, взгляд с обидой и упреком, а глаза, которые смотрят с обидой, не видят истины. А что Арс? Все, что он делал… Ведь он причинил Чату много меньше боли, чем Заг – Гирцу, разве нет? Значит, еще ничего не закончилось? Внутри разливается липкий страх, и внутренности сковывает. Как будто не хватает дыхания. Кажется, точно кто-то зловеще смеется над ухом… А, так это и в самом деле смех! Только звонкий и переливистый, явно омежий. – Ча-а-т, не спи, – медово тянет над ухом Жузу. – Тебя ищу-ут! Оми вскидывается и, спохватившись, придает лицу как можно более заспанный и недоуменный вид. Впрочем, с последним проще, потому что он так заслушался отвратительным разговором, что даже не почувствовал, как сверху навис Жузу, да так близко, что они чуть не сталкиваются лбами, когда Чат вскакивает. Веет можжевеловыми листьями с запахом дождя, а Жузу морщится и что-то шипит под нос, и затем с завистью во взгляде указывает в сторону самого большого шатра племени. Там стоит и озирается Масса. Чат быстро поднимается, всего раз споткнувшись о чьи-то ноги и чуть не упав на соседей, и бредет по сырой траве, почти впервые радуясь, что стопы плотно обхватывают мокасины и ноговицы. – Ну наконец-то, – вскидывает брови Масса. – Я уж думал, ты пропал навек. В его руках – красное ожерелье из перьев далеких птиц. Снизу оно отделано белыми бусинами, похожими на маленькие мутные капли росы. Это называется «стекло». Так говорит Масса, и Чат ему безоговорочно верит. Перья аккуратные, мягкие и немного тяжелые – наверное, все из-за тех же бусин. У верхнего края ожерелья тянется полоска тонко вышитой ткани. – Мне кажется, тебе очень пойдет, – мнется Масса, и по его шее ползет румянец. Чат и сам спиной ощущает, как их сверлят завистливые взгляды. Масса как будто заявляет о притязаниях, когда завязывает на его шее оберег алого цвета, такой, что его, кажется, видно с любого конца их огромного племени. Там, где пальцы касаются позвонков, на шее выжигаются румяные пятна. Чат улыбается, потому что с плеч обрушилась целая гора. Они направляются к реке, где привыкли проводить большую часть времени, и натыкаются на маленького альфу, несущегося куда-то на всех порах. Точнее сказать, сам альфа случайно налетает на них. Как заигравшийся волчонок норовит повалить отца – таким же нелепым выглядит это столкновение. – Эй! Как бы не примял траву носом в следующий раз, – добродушно наставляет Масса. – Надо ступать осторожней. В этот же самый момент Чат узнает в нахмурившимся ребенке Раша. Обдает специями, и голова начинает кружиться. Во рту становится противно-сладко от разом усилившегося запаха фиников, и даже валерьяна не может перебить этот переслащенный аромат. Потому что маленькому оми кажется, будто он теперь способен чуять Арса в любом месте племени, где бы тот ни находился. И Чат всегда инстинктивно прячется от этого запаха, и сейчас дергается, скрываясь за широкой спиной Массы еще до того, как тот поворачивает голову. – Не учи моего брата, – прохладно раздается сбоку, и Чат едва сдерживается, чтобы не заскулить. Арс проходит мимо и нарочно задевает Массу плечом, и тот рычит. Из-за такого у пытающихся утвердить статус молодых альф и начинается драка. Взгляд скользит по Чату, останавливается на рубашке, и Арс хмурится, потом закрыто ухмыляется – узнал. Чат открывает рот, но не может ни сказать хоть слово, ни выдохнуть, ни вдохнуть. По Массе и так ясно: заподозрил неладное. Но сейчас нет сил притворяться. – Тогда надо следить за своим братом, – тут же взвинчивается Масса, отгораживая собой Чата. Арс вскидывается, – он на полголовы выше, – и выдает самую мерзкую из своих улыбок: – А что иначе? Поведешь беседу о семейной добродетели? Пожалуешься отцу? – У меня он хотя бы есть, – рычит Масса, и глаза Арса страшно темнеют. Раш как-то ощутимо горбится. – Готов к Луне Выбора, полукровка? Не зря шаманы говорят, что тебе нет пары. Ты даже рожден по ошибке, ведь твои папаши навряд ли друг другу… Арс за один шаг оказывается напротив, сжимает ворот рубашки и дергает к себе. Темная челка, обычно идеальная, обрамляет лицо мрачным ореолом. Челюсти плотно сжаты, взгляд сфокусирован, как у волка за секунду до прыжка. И сразу понятно – сейчас ударит. Как только отодвинет Раша на безопасное расстояние – удар последует. Чат заставляет себя отшагнуть, когда раздается грубый и пронзительный окрик: – Что вы тут устроили? Взволнованный и напуганный Гирц, размахивая руками, почти бежит к ним. Двое альф замирают и через силу расслабляют плечи. – Еще увидимся, – с досадой рычит Масса, сдергивая хватку, и деловито разглаживает помятый ворот, будто ничего и не произошло. К нему тут же подбегает один из дядюшек, хватает под локоть и принимается что-то нашептывать – все знают, что альфы перед Луной Выбора напряжены до предела, что конфликты могут быть сильными и бездумными. – Всенепременно, – самодовольно бросает Арс, но смотрит почему-то на Чата. А потом, нарочно проходя мимо, поддевает пальцами ткань рубашки. Тело загорается, как при лихорадке. – Вот этого не надо. – Арс разглядывает так, будто надеется увидеть что-то, кроме паники – хотя бы простое понимание произнесенного. – Понял? И еще тише, понимая, что привлекает лишнее внимание, поясняет: – Не носи ее, это ни к чему не приведет. И разворачивается, пока Чат пытается вспомнить, как правильно дышать, не захлебываясь воздухом от ужаса. *** Перед ритуалом Чат очень тих и задумчив. Отец не трогает его ввиду того, что не знает, как именно должны вести себя омеги, а Канс слишком занят – с утра мешает краску для лица. Чат с прошлого заката молится перед пожелтевшим от времени черепом, из пустых глазниц которого выглядывают две скрючившиеся лапки. Горячо и со стыдом просит, чтобы для Арса не осталось пары. И чтобы судьба свела с Массой. Чат долго не спал, но мешки под глазами можно оправдать молитвами, а вовсе не искусанными до крови руками, на которых сейчас висят тяжелые ритуальные браслеты: кроваво-красные и девственно-белые. Такое сочетание по-настоящему пугает. Из-за браслетов руки слишком тяжелые, но Чат терпеливо вытягивает их к черепу и беззвучно нашептывает просьбы. Снова и снова. Затем встает, отряхивает колени и идет к родителям. – Краски наносятся на юношу, а стираются с мужчины, – счастливо улыбается отец, который ждал семнадцать лет, чтобы произнести традиционную фразу. На губах маленького оми проскальзывает улыбка, которой он и сам удивляется. А потом смотрит на огонь и понимает: этот день. Вечер, когда все закончится. Теперь все позади. – Придется густо подвести глаза, надо же, мальчик мой, весь извел себя, – тут же начинает сетовать и охать папуля. Чат кивает, все так же улыбаясь – здесь его папа прав. Но теперь все закончится. Все уже в порядке. Золотая и белая краски переплетаются друг с другом, чертя священный след, а затем в ход вступает алая, традиционная для Луны Выбора. Папа легонько дотрагивается ей до губ, проводя по ним вертикальную полосу и незаметно касаясь уголков. По этим отметинам можно определить, как альфа отнесся к омеге ночью. И нет больше горя для родителя, чем увидеть, что соитие произошло, но краска на губах не тронута. Но здесь Чат уверен – все будет как надо. На щеках изображается поющий песнь одинокий волк, на висках – символы сердца. Их выдает шаман, и Чат из-за этого особенно сильно нервничает, у него даже противно потеют ладони, и он едва не вытирает их о праздничный убор, но вовремя останавливается и укладывает руки на колени. Золотая лиса, красный кугуар и белый волк остаются на висках и лбе. Ум, ловкость и вера. Такие качества отметил Тутак, и Чат очень удивляется, когда понимает, что за узоры папа вырисовывает на коже. Он никогда не думал, что будет достоин таких высоких знаков отличия. Во всяком случае, лисы. Светящийся от удовольствия папа пишет специальной кисточкой из нагрудного пуха кролика. Изображать сакральные символы омег племени обучают еще с глубокого детства, и Чат безумно рад, что Канс преуспел в этом в свое время. Светящийся от гордости отец облачает Чата в головной убор и повязывает нить из бусин поверх – Заг по традиции собрал ее сам, с наговорами и пожеланиями. Чат давно простил его за Гирца, ведь отец… Он такой хороший, он всегда был рядом. А прошлое – это прошлое. Заг тогда наверняка поддался запахам и чувствам, а Гирц мог перенервничать из-за Луны. Вот и все. Такого просто быть не может, чтобы отец любил жестокость, он даже руку почти не поднимал, даже не кричал. Такого не может быть. Слегка припадая на одну ногу, Заг водружает на голову сыну головной убор из белых и золотых перьев, по краям окропленных красным. В центре светится ярче прочих перо Массы. По контуру свисают на тонких нитях красные и белые бусины, охлаждающие кожу. Чат надевает только низ: короткую белую юбку, всю расшитую красным к празднику. Белые волосы заплетены в две косы и лежат на острых плечах. – Я бы такого забрал к себе сразу, – счастливо смеется отец. – Я костлявый, – жалуется Чат. Заг берет его руку и внимательно ее щупает: – В тебе одни мышцы. Ни капли этой рыхлой мягкости. Я бы такого взял. – Даже такого бледного? – уточняет Чат, улыбаясь. – Тем более такого, – отвечает Заг, а папа тут же шутливо дуется. Пока они так же наигранно мирятся, Чат вплетает в косы перья и косточки птиц. А в головной убор вставляет вечный символ Бога Ветров – съежившуюся лапку орла. Теперь он готов. – Все будет хорошо, – неуверенно приговаривает он. – Все будет хорошо? – и с вернувшимся испугом оборачивается к родителям. – Лучше не бывает, – заверяет папа, а отец похлопывает по плечу. Чат глубоко вдыхает. Раны, оставленные Арсом, зажили. Его тело готово к… сегодняшней ночи. Выдох. Еще какое-то время он безостановочно проверяет: все ли на месте, ничего ли не забыл. Даже успевает заглянуть в молитвенный уголок еще раз. Дотрагивается до большого орлиного пера в косичке, прикусывает костяшки пальцев. Звучит барабан, и тут начинается настоящая паника. Чат даже не понимает, как доходит до поляны, подталкиваемый внезапно впавшим в меланхолию папой и ободряемый чрезмерно жизнерадостным отцом. Все кажется дешевым спектаклем, на которые так богато речное племя. Все альфы в ритуальных юбках. Все омеги в ритуальных юбках. Все шаманы в ритуальных нарядах. Все племя в излишне неживых ритуальных улыбках. Роса касается босых ступней. Холодно. Мокро. Кончики пальцев тут же леденеют. Чат поправляет высохшую лапку в головном уборе и разглаживает невидимые складки. Вокруг перешептывания, нервные смешки, но не выходит поучаствовать, потому что перед глазами плывет, а племенные лица слиплись, точно глина. Даже когда Жузу хватает за ладонь и тянет на себя, тело сначала делает шаг назад, и только потом становится ясно, что начало объявлено. Все выстраиваются в линию для первого испытания. Омеги становятся плечами друг к другу, а альфы – в отдалении, колонной, так, чтобы видеть перед собой только затылок. Место выбирают по собственному желанию. Масса стоит почти в самом начале, перед ним Ском и Смок, где-то рядом Зап, а Арс, к счастью, в конце, Чат это чувствует. Два особенно острых запаха, смешивающиеся со сладкой травяной гарью и дымом. По кругу горят ритуальные огни. Тонкие очаги из глины, опирающиеся на ножки из оленьей кости, озаряют поляну огненной границей между племенем и проходящими испытание. Посредине стоит сухонький Тутак в воистину великом головном уборе, достигающем его роста в высоту. По бокам скучают помощники. Мимо них и будут проходить альфы: сначала кланяясь стоящему в свете старому черепу с торчащими из глазниц лапками, а лишь после подходя к омегам. На шамана взирает все племя, расположившееся по кругу. – Все будет норма-ально, – тянет стоящий рядом Жузу. – Выбор непредсказуем, но тебе то-очно будет хорошо рядом с тем, с кем луна свя-яжет, – подбадривает он то ли всех вокруг, то ли себя самого. Чат понимает. Выбор позволяет родить здоровых детей, а не таких уродов, как Арс. Эта Луна Выбора – важный день в жизни племени Золотых Полей. В голове пульсирует одна четкая мысль. Масса, Масса, Масса. Внезапно на поляне замирает даже шелест – последний альфа встал в строй. Их всегда больше, чем омег. Всегда. Начинается песня племени. Так внезапно, что Чат подскакивает, и вовремя спохватившемуся Жузу приходится приложить усилия, чтобы как можно незаметнее удержать его на месте. Каята справа тоже предостерегающе поднимает ладонь – едва чувствуется, но правда пытается приободрить. Может, и себя в большей степени, но это помогает. Шаманы что-то лопочут. Какое-то приветствие для племени, но Чат уже ничего не разбирает – вокруг огни, сырость, но жаркие тела и запахи… Запахи шестнадцати других омег и более чем тридцати альф. Он осознает, что длинная череда начала свое движение, когда к нему принюхивается остроносый парень немногим выше. Кажется, они вместе бросали плоские камни по воде. Еще тогда, в детские цветочные луны. Альфа тянет воздух и растерянно выдыхает: запах не подходит. Да и аромат хвои не трогает заветных струн, так что отпускать не жалко. Однако бедняга так и не находит себе омегу и, удрученный, отходит в сторонку, вставая по правую руку разряженного в перья Тутака. Тот мажет руку в алом и оставляет отпечаток на уровне одинокого сердца. Когда получившие избранника будут проходить мимо для подготовки ко второму испытанию, они обязаны приложить ладонь на шаманский след всем лишенным пары в эту ночь. Передать свои удачу и благословение на следующий год. Чат поднимает голову к круглому серебряному шару на небе, находящемуся сейчас точно над поляной и затмевающему собой все небесные светила, и умоляет пощадить его и не оставить среди таких же несчастных по правую руку мудрейшего из шаманов и знахарей племени. Таинственный стрекот сверчков, который, по обещаниям взрослых, должен сопровождать обряд, теряется в заунывном звучании песни и тяжком ритме барабанов. От обилия звуков кружится голова, и Чат, искусавший губы чуть ли не до крови, пропускает первого выбранного омегу, однако, чувствуя запах прибрежных лилий, вздрагивает, когда Ском прижимает к себе стоявшего неподалеку толстячка и нежно целует в лоб, как будто и нет жестокости и злости, которые Чат так часто видел в зеленых глазах. Смок проходит дальше, нарочно близко наклонившись к Чату и проведя носом по шее с таким явным намеком, что Чат морщится от отвращения, за что заслуживает легкий тычок от цветущего Жузу, который каждому альфе улыбается так приятно и сладко, будто уверен, что именно они суждены друг другу. Однако Смок огибает и Жузу, да и прочих омежек племени и становится к первому проигравшему в этой нелегкой битве с судьбой. От такого поворота Чат серьезно удивляется. Он и не задумывался о том, что Смок – младший близнец. Разве у них не одна пара на двоих? Или как это должно происходить? Обычно младшего убивают, потому что он теряет слишком много сил во время борьбы в утробе, однако в случае Смока Тутак определил иначе. Чат уже начинает всерьез и обстоятельно задумываться над этим, чтобы сбросить волнение, однако следующим идет Масса – поляну пронизывает приятный валерьяновый запах. Чат почти чувствует, как альфа наклоняется к каждому омежке мимолетно, лишь как того требуют правила, и почти летит к нему. Масса оказывается напротив, невероятно красивый и с улыбкой на раскрашенном лице. Огни меркнут от налетевшего ветра, и поежившийся Чат не может разглядеть знаки отличия. Неважно. Еще успеет. – Ты очень красивый сегодня, – шепчет Масса, наклоняясь и полной грудью втягивая воздух. Вот сейчас… Сейчас… С лица Массы слетает улыбка. Он еще раз тянется к похолодевшему Чату. И застывает, пораженный. На краткое и жуткое мгновение прикрывает глаза. Губы знакомо белеют – наверняка сердцебиение одно на двоих, но Масса не имеет права не справиться. Чат не может даже шевельнуться, когда тот проходит дальше. Все рассыпается, как горстка пепла. Чату бы крикнуть, остановить, дернуть за руку, но оборвавшееся сердце нелепо и пугливо бьется, и он не может выдавить ни слова, лишь стоит, открывая и закрывая рот. Пальцы рук так дрожат, что приходится сжать край юбки и закусить щеки, чтобы не смотреть, как Масса уводит под локоть подпрыгивающего от счастья Жузу. Глаза страшно печет. Чат не дышит. Он уже не замечает направленных на него восхищенных взглядов. Он не понимает, насколько красив. Он видит только смятение и горькое непонимание во взгляде Массы. Видит его спину, удаляющуюся и по обычаям племени не развернувшуюся хоть на мгновение. Видит его сплетенные с Жузу руки, дотронувшиеся до тел обреченных на год одиночества альф. Легкие делают короткий вдох. Они больше не болят. Осталось только сердце. Зап вдыхает брезгливо, поджимая руки к груди, как будто опасаясь, что ароматы совпадут. Но Чат не чувствует никакого удовольствия в бруснике и продолжает стоять, постепенно и мучительно приходя в себя. Это все же случилось. Он просто не достоин Массы. Массе нужен хороший омега, который выносит и родит сильное и большое потомство, который встанет рядом с вождем и поведет племя, а не белый задохлик с бесполезной волчьей формой. А Чату нужен нормальный муж. Пусть не очень хороший охотник, но спокойный, добрый, мягкий. И Чат его получит. Он наконец замечает искры тепла в глазах альф и понимает, что немного воспрял духом, хотя в желудке до сих пор муть, а улыбка примерзла к лицу. Однако длится пустое воодушевление не долго – ряды омег редеют, да и очередь альф уменьшается. В конце концов дрожащий Чат остается с таким же запуганным полненьким омегой на другом конце поля и инстинктивно пододвигается к представителю своего пола, но того забирает Торч, и маленький оми отчетливо слышит, когда они проходят мимо: – Вот, тля, свезло так свезло, тля! Красавчик ты мой… От происходящего становится дурно – все племя в упор сверлит его взглядом, многие прекратили петь, и уже слышно хваленых сверчков, но это совсем не радует. Может, у него пока нет пары? А может, у такого бесполезного омеги ее и не должно быть? Это из-за Племенной горы? Это и было падение? Уже больше двадцати лет омеги не оставались без пары. И Чату хочется, чтобы это происходило еще как минимум столько же, не затрагивая ни маленького оми, ни его детей. Если они, конечно, будут. Колени подгибаются все больше с каждым вставшим в строй альфой. Еще один проходит мимо, с надеждой втягивая воздух, но – мимо. Горло пересыхает от напряжения, хочется кашлянуть, но тело сводит – не шевельнуться. Остается всего пара человек, когда вперед выходит Арс. Чат инстинктивно отступает на полшага, моля, чтобы он не начинал привычную пытку. Кажется, сегодня у них одинаковые мысли, потому что полуголый альфа спокойно идет мимо, явно показывая неуважение и лишь немного поведя носом. И… Замирает. Замирает, как вкопанный, и поворачивается на пятках. От фиников и корицы, – наконец-то Чат разбирает среди специй ее тонкий запах, повстречавшийся ему всего однажды, в травах Тутака, – кружится голова. Чат в таком же ужасе смотрит в ответ. Смотрит на глубокий шрам на щеке, оставленный им же. На черноту волос, удлиненных и зачесанных назад на висках, на глупую длинную челку и нахмуренные брови, на сощуренные глаза цвета плодов ольхи и формы миндаля, на плотно сжатые губы. На изображенных на висках черного волка, кобру и медведя, на честь, мудрость и силу. На то, чего в этом ублюдке никогда не было. Смотрит и тихо просит, путаясь в словах: – Уйди. Сделай вид, что случайно… Соври… Пожалуйста. Арс приближается к бледному как смерть Чату и еще раз тянет запах, и омега, едва сдерживающийся, чтобы не рвануть в лес, плачет от бессильной злости. Как мог Бог Ветров так поступить? О, как жестока эта шутка! Как утонченно он отомстил обоим за греховные молитвы и греховные же деяния! Его все же возьмут силой. Все же это произойдет как расплата за Гирца, как расплата за деяния, совершенные отцом. Иначе не объяснить. Ночь становится невыносимо густой, а голова – тяжелой. – Отпусти, – бессильно шепчет Чат, хотя понимает, насколько это бесполезно: за ними, напрягая глаза, следит все племя. Причем в полном недоумении, потому что ритуальное обнюхивание, мягко говоря, затянулось. Арс смотрит все так же изумленно, но, сцепив зубы, наклоняется и осторожно, точно опасаясь, дотрагивается губами до бледного лба. Чат смотрит на смуглую и беззащитную шею и мечтает ее разорвать. Почему-то вспоминается далекий и теплый день, когда они были вдвое меньше, когда они даже особо и не ссорились, только переругивались и глупо, но искренне обижались, как делают совсем маленькие волчата. Это еще никуда не заходило. Еще не было всех этих лет издевательств и страха. И Чат смутно помнит, как Арс зачем-то и что-то сказал, сейчас уже забытое, смытое рекой, в которой дети племени любили играть по весне. И как Чат разозлился, крикнул в ответ тоже – что-то и зачем-то, теперь и не вспомнить. А потом пихнул в эту самую реку. Арс тогда упал между камнями и вывихнул руку, да еще и чуть не утопился, потому что от боли и неожиданности не смог сразу встать. Вот тогда его лицо, кажется, было таким же. Когда Чата уже второй раз за вечер тянут за собой, он остается на месте, даже не понимая, что происходит. Тогда Арс наклоняется и легко подхватывает на руки, на что шаманы давятся своей же песней, с изумлением опустив барабаны. Альфа с бледным омегой на руках быстро проходит мимо ждущих сакрального прикосновения собратьев и бросает только: – Ну, мы с вами, ребята, но у нас тут проблемы, как видите. Его глаза горят, а кожа такая лихорадочная, что Чату кажется, будто его бросили в костер. От такой фамильярности у Тутака из враз обессиливших рук выпадает бубен. Чат внезапно оказывается окруженным толпой жаждущих подробностей омежек, где его спешно натирают снимающим запахи оливковым маслом, которое, как известно, оставляет лишь тонкий аромат лунной ночи, по которому две души должны будут вновь отыскать друг друга в бескрайних Золотых Полях. Причем омегам позволительно и поюлить, и побегать от своей пары, которая пойдет на оборотней, запахнутых в длинные балахоны, с противоположной стороны. Многие даже нарочно останавливают чужих альф, завлекая их комичными покачиваниями бедер, повисая на руках и шее, при этом непременно заливаясь смехом. Когда пара все же находится, надо идти к Тутаку, дабы ознаменовать связь священными узами крови – альфа режет себе руку жертвенным ножом и прикасается к коже омеги. До такой метки круг покидать запрещено, иначе рискуешь навлечь на себя проклятье. Оставшиеся без скво спешно возвращаются в толпу, идут за утешениями к родственникам, и все племя двигается правее, к огороженному плетенкой месту. Золотой колос, давший название полям и племени, безмятежно шевелится медным морем, не подозревая о том, что сейчас рядом с ним решаются чьи-то судьбы. Чат зря надеется, что Арс не учует его. Как только их выводят на поляну, он безошибочно поворачивается в нужную сторону, и в душе у маленького оми все холодеет: бежать, бежать, бежать подальше от дикого страха и запаха фиников и корицы. Бежать как можно скорее. Он теряется среди других, а сердце так колотит, как у пойманного в западню кролика. Арса стараются задержать все кому не лень, однако он раздвигает подмигивающих и хохочущих омег и идет к своей цели. Чат несколько раз спотыкается, чуть не разрывая на себе белый балахон из оленьей кожи, но упрямо петляет. Его ведет слепой ужас перед преследователем. Вдали – лес. Вдали – проклятье. Ему туда нельзя, но сердце сейчас разорвется, и Чат, смахнув непрошенные слезы, решается. Он молниеносно срывает с себя жаркий балахон и рвется вперед, к тонкой жертвенной изгороди, мимо ужаснувшихся шаманов. – Чат! – выдыхает Арс, запнувшись, но тут же огибает стайку замерших в ступоре омег и молниеносно бросается вперед. – Я полукровка, а он пара полукровки. Нам можно, – по дороге отделывается от вопросов он. Главное сейчас – догнать раньше, чем омега переступит порог между светлым полем и темным лесом. Иначе – проклятье и отвержение Богом Ветров и племенем. Арс почти что перелетает через изгородь. Он на ходу прокусывает себе ладонь, впиваясь в нее по-волчьи длинными клыками и вообще не ощущая боли, хотя разрывает кожу и мясо, заливая алой кровью ритуальные браслеты. Сжимает зубы и, совершая невероятный рывок, все же успевает дотронуться до Чата. Тутак на заднем плане страдальчески обмахивается бубном и тоскливо говорит о том, что столько нарушений ритуала за один день он еще не видел, а потом принимается жалобно припоминать стоящим по бокам помощникам, что с этими двумя всегда было что-то не так. Обычно третья часть начинается с благословления шамана и ближайших родственников противоположного пола. После избранные Богом Ветров могут уединиться, дабы закрепить союз нерушимой печатью совокупления. Однако для Арса и Чата это сейчас не имеет значения. Каждый из них видит свою цель. И каждый рвется к ней что есть сил. Догнать. Или убежать. Хвоя забивается в легкие. Ее запах остужает, как холодная нить, тянущаяся сквозь можжевеловые кусты и едва озаренные каплями луны корни. Темные ветви, покачивающиеся от вечернего безделья, закрывают небо. Редкий свет неловко дотрагивается до коры и тут же отскакивает, растворяясь в темноте. Роса жжет ноги, почти незаметная на высокой траве. Бормочет что-то старый филин. Перепелки ежатся на беззаботных деревьях. Лес живет. И лес боится. В нем два хищника. Черный волк приземляется на лапы, перемахнув тонкий ручей, почти пересохший от жары. После ритуала никто не остается прежним. Все такой же смертельно изящный, с острыми ушами, вечно напряженными и вздернутыми, голодным взглядом, медным бликом на шерсти, больше похожий на темного духа, чем на обычного хищника. Огромный. Жестокий. Но уже другой. Так всегда. Зов, полный тоски и злости, разносится по лесу, и Чат невольно прижимает чуть закругленные на кончиках уши к голове. Страшно. Жутко. Он мчит вперед, к своему единственному спасению. К своему старому дубу. А по пяткам стегает страх. Вокруг огненных глаз проступают тени ржавеющей шерсти. Эмоции меняют зверя во время ритуала. Белоснежная шерсть покрывается столь ослепительно белыми полосами, сколь сильно чернеет под огнем его взгляда. Все произошло именно так, как того боялся маленький оми. Арс вернулся, чтобы завершить начатое. Его возьмут силой. Сердце колотится так часто, что вот-вот проломит ребра. Чат пролезает под старой корягой, отряхивается от струпьев мертвого дерева, и чуть ли не кубарем скатывается в темный овраг. Сучья и палки, лежавшие на нетронутой земле столетиями, цепляются за белую шерсть вместе с грязью. Корица и финики перебивают ежевичный привкус. Сзади хрустит листва, и Чат делает рывок вперед, начинает петлять, вновь радуясь своему волчьему обличью. Сейчас он ловок, как лесной уж. Но на открытой местности Арс настигнет его без особого труда. Когда черный волк, чересчур увлекшийся охотой, врезается в молодую сосну справа, совсем близко от Чата, тот пораженно тявкает и отскакивает в противоположную сторону, пока Арс трясет головой. Погоня продолжается. Чат едва успевает притормозить перед кустами ежевики, задевая один из плодов влажным черным носом. Быстро прыгает обратно, обходя колючий кустарник, и одним рывком перемахивает крючковатую ветвь молодой сосны, и та царапает шерсть на брюхе. «Бежишь?» – с неприкрытой насмешкой звенит рядом. Веет диким холодом, и лапы врезаются в белый хрусталь льда. Чат скулит и отпрыгивает от мертвого участка земли. Густая шерсть встает дыбом, не защищая от острого инея. Лапы приобретают такой ослепительно яркий цвет, что маленькому оми становится совершенно жутко. Редкие нити снега сплетаются с его шерстью навечно, и луна видит в нем свое отражение, укутывая светом и нянчась с ним как с крошечным щенком. «Что страшит твои думы? Откройся мне, маленький Пибоан», – от этого рычания уши невольно прижимаются к голове. Не приснилось… Все это ему не приснилось… Чат вздрагивает в такт собственным мыслям. И решается. Он отталкивается от земли и прямо в полете превращается в человека, чтобы больно приземлиться на правый бок, зашуршав бледным телом по листве. – Пибоан! – скуля от боли, шепчет он. – Помоги, пожалуйста, помоги!.. Землю сковывает мороз, такой сильный, что Чата начинает трясти как в лихорадке. Ледяная трава моментально прирастает к юбке. Но он находит в себе силы подняться и отступить, ломая босыми пятками осколки, заменившие зеленый покров. Посреди летней ночи вырастает снежный котлован. Изморозь скользит по деревьям тонким узором, оплетая их по кругу, как упорнейшая из лиан, и кусты под ее касаниями сжимаются и усыхают, превращаясь в белые когти. Арс обращается в человека в одном прыжке. Все та же непослушная черная челка. Все те же движения. Все та же история. Арс привычно и до ужаса знакомо проводит по вискам, заглаживая встопорщившиеся волосы. Откидывает с лица прядь. Его глаза, как всегда подведенные снизу от середины к краю, ядовито-чернильные, впитавшие мрак ночи, кажутся сегодня особенно жуткими. Будто заглядываешь в самое сердце тьмы. Когда на правую часть падает оробевший лунный свет, неловко выделяющий скулы, ключицу, рваный край татуировки и грязный бок, радужка Арса отдает едва заметным карим. Шрам как будто удлиняется и теперь проходит через всю щеку. Арс словно вырублен из мрака. Высечен из древнего хаоса и первородной тьмы. – Чат, нам надо уходить. Тут происходит что-то странное… Чат, прошу, – умоляет он, вытягивая вперед смуглую руку ладонью вверх. Его пальцы дрожат. Чат проламывает пятками лед, делая еще один шаг назад. Обнимает себя за плечи, впиваясь в кожу трясущимися пальцами. Бог Ветров… Он неимоверно жесток сегодня, в эту прекрасную луну, он просит своей жертвы. Темная фигура делает еще шаг, и маленький оми утыкается голой спиной в кору и снежные узоры. Он заслоняется от Арса полусогнутой рукой, мелко дрожа, и, собрав последнюю гордость и упорство, почти без запинки выговаривает: – Не подходи, иначе… тебе же хуже. И кашляет, чувствуя, как запах хвои сменяется в легких на стерильный холод. «Так предначертано Богами. Ты противишься их воле понапрасну», – укоризненно звучит рядом. Чат не обращает внимания на мягкий и вкрадчивый голос. Арс шагает опять. Все равно. Как тогда, когда получил глубокий шрам на щеке за то, что хамски провел носом по его шее. Слишком нагло, слишком мерзко, слишком презрительно. За то, что почувствовал в тот миг Чат. За злость и страх, за стыд и горечь. Он приближается, как тогда, когда чуть не взял его силой на Племенной горе. Кажется, его не остановит ничто. Поясница отдает пульсирующей болью, как после сильного обморожения, но Чат врастает в кору позвоночником. Им нельзя быть так близко друг к другу. Это всегда слишком. Слишком. Арс почти касается покрывшейся мурашками кожи, когда слева, от заиндевевших кустов, отделяется тень, столь огромная, что во время ее полета гаснет владычица ночи. Арса отшвыривает, как тряпичную куклу. Пибоан прижимается к Чату своим невероятно горячим боком, позволяя закрыться руками в жесткую шерсть. «Тебе улыбнулась удача, малыш. Я привык вступать в тяжкие споры с Богами». Это сказано так тихо, что маленький оми едва разбирает слова. «Покинь нас, альфа. Оставь нас», – шипит лес. Как будто это говорят клубки змей, свернувшиеся в оврагах. Это говорят темные каналы и острозубые хищники, дикие кугуары, вышедшие на охоту, и трещащие духи мертвых перепелок. Это говорят вспенившийся ручей и рокот водопада, это говорит треск всепоглощающего огня. Это говорит сама смерть. Арс тяжело поднимается со льда, опираясь на руки и, стряхнув ледяное стекло со стесанного бока, поднимает голову. Лохматит непослушную челку, привычно щурит глаза. И возражает: – Нет уж. Я, пожалуй, задержусь.