Только ты можешь спасти меня

Мика ведет по моей шее рукой, едва касаясь ее кончиками пальцев, и я мелко вздрагиваю, закрывая глаза. Кожа, кажется, горит под его прикосновениями, плавится, и я дышу через раз, хватая воздух ртом, словно утопающий, потому что его вдруг стало слишком мало. Мика шепчет что-то. Шепчет тихо, и я правда пытаюсь расслышать что, но его дыхание ласкает мою шею, и я просто не могу сосредоточиться на чем-либо еще — слишком горячо. До одури горячо и голова кружится от этого жара. — Мика… — голос совсем не мой. Молящий, робкий. — Давай уже… — Ты точно этого хочешь? Боже, мне действительно хочется тебя избить, потому что знаю, ты дразнишь меня. Сводишь с ума своими медленными, а от того еще более мучительными ласками, и я снова и снова продолжаю звать тебя по имени. Оно стало для меня молитвой, а ты совсем и не против — облизываешь губы и обнажаешь острые клыки, а глаза блестят россыпью кристально-чистого неба и безграничным солнцем теплоты. Я доверяю тебе целиком и полностью. Вверяю тебе не только свое тело, но и свою жизнь. Целуешь меня в шею, и я жду, когда клыки рассекут плоть и кровь хлестнет из ран: боюсь собственных мыслей, но я хочу этого больше всего на свете. Хочу, чтобы ты пил только мою кровь, чтобы прикасался только ко мне — но ты и глотка не делаешь, а я искренне не понимаю почему. Чувствую себя глупым капризным ребенком, но ревную тебя буквально ко всему. Давящая своим отчаянным одиночеством полоса упущенного времени ровно в четыре года — вполне достаточно, чтобы теперь не отпускать тебя хотя бы на секунду, боясь, что исчезнешь, испаришься подобно летнему туману. — Я хочу тебя, Мика… Я так тебя хочу. Серебряные тени от безликой луны скользят по стенам, разливаются замысловатыми узорами по потолку и разноцветные пятна путаются среди этой тонкой паутины. Я пытаюсь сосчитать их, пытаюсь хоть как-то отвлечься от тех чувств, что переполняют меня, но сбиваюсь каждый раз и стону. Стону громко, почти кричу, совершенно не сдерживаясь, выгибаясь навстречу тебе, до боли в костяшках пальцев комкая твою накидку. — Быстрее. Быстрее. Быстрее, — шепчу я, словно заведенный и ты послушно подчиняешься, вжимая меня в постель своим телом. Толчки резкие и глубокие, но мне мало, мне чертовски тебя мало. И я притягиваю тебя ближе к себе, чтобы ты коснулся грудью моей груди; обвиваю талию ногами, чтобы вплотную. Мне уже совсем не больно, более того, я привык к этой боли, испытывая некое мазохистское наслаждение, ощущая ее. Я хочу, чтобы ты брал меня жестче, грубее, яростнее, чтобы на теле багровели засосы, а на шее сладко ныла отметина-полумесяц от твоих зубов. Хочу слышать твой голос, срывающийся на крик, ровно как и мой собственный, сладкой патокой проскальзывающий сквозь плотную пелену возбуждения и будоражащий во мне все самые сокровенные и похабные желания. Я одержим тобой, Мика. Ты целуешь меня жадно и я, не колеблясь, отвечаю — не менее яростно, не менее остервенело, впиваюсь в твои губы, словно в последний раз могу насладиться ими. Скольжу руками по спине, оставляя слегка алеющие полосы от ногтей, путаюсь в волосах, надавливая на затылок, чтобы ты не отстранялся слишком далеко. Ты ловишь воздух быстро и тяжело с громким стоном выдыхаешь в мои губы — а я дышу этим дыханием. — Боже, Юи, уже рассвет… Нужно возвращаться, — хрипишь ты, а я отрицательно мотаю головой и мычу, когда ты снова упиваешься грубым поцелуем. Толчок за толчком. Снова и снова. Грубо и быстро. — Ты такой родной. Такой… Нужный, — приторно-сладкие слова звонким эхом разлетаются в голове. Терпеть их не могу, но в груди разливается приятное тепло, и кончики пальцев покалывает от удовольствия. А старая кровать, кажется, сейчас развалится под нами и скрипит громко. * В голове приятно пусто, а перед глазами сверкающими всполохами в лучах восходящего солнца кружится не то пыль, не то звезды. Ты лежишь на мне сверху, распластавшись, сродни наглому коту, играешь с моими волосами, смешно хмуришься и кусаешь губы. Теплый, каждый раз одинаково теплый — и я каждый раз удивляюсь почему, вампиры же глыбы льда холоднее. И глаза по-прежнему синие-синие — потерянный осколок безоблачного летнего неба, не иначе. — Юи-чан, нужно уходить, — повторяешь ты, а сам не двигаешься. — Нужно, — соглашаюсь я, а сам борюсь с яростным желанием бросить все и убежать вместе. Я спасу тебя, Мика. Я обязательно тебя спасу. * Призрачные лучи солнца влетают сквозь пустую оконную раму стекла в которой уже давно нет, только хищные осколки злобно посверкивают на фоне затхлой пустой комнаты полуразрушенной высокоэтажки. Стоя около лаза в стене, Юичиро всматривается в эту пустоту — ветер играет с белокурыми волосами, треплет белую накидку, удобно устроившуюся на острых плечах Микаэлы. Они никогда не прощаются — неизменно каждую ночь, снова и снова встречаются там, в темной комнате, пропахшей сыростью и плесенью. Чтобы подолгу сидеть на старой кровати, освещенной лишь редкими звездами и лунным серпом, разговаривая совершенно ни о чем. Чтобы по-собственнически блуждать руками по чужому телу и стонать не сдерживаясь, забываясь друг в друге. Чтобы целоваться пока воздух в легких не закончится и боль сдавит грудную клетку вместе с дурно колотящимся сердцем. Только ты можешь спасти меня.