Судьбы ирония

Ты приходишь в себя. Медленно открываешь глаза и смотришь в потолок. В этих глазах – голубых, пронзительных, совсем как мои, - удивление. Солнечные лучи тянутся по твоей подушке, и лицо твое кажется золотым. Странное ощущение, да? Боль в грудной области, особенно слева. Ничего, привыкнешь. Более странным тебе кажется другое. Чувствуешь? Да-да, я про это. Вроде бы, все как прежде, но что-то неуловимо изменилось. Тик-так – стучат часы на стене, и ты отчетливо вслушиваешься в этот звук. Разве раньше ты любила слушать часы?.. Тебе неуютно, сердце как-то странно щемит, но ты до сих пор жива. Странно, ведь вчера ты была почти уверена, что конец мучениям близок. В ту дождливую ночь, когда брат нес тебя на руках по больничному коридору, а мать тихо вздыхала, вытирая холодный пот с твоего лба и вслушиваясь в раскаты грома… Или это было не вчера? Много ли времени прошло с тех пор? Впрочем, тебе сейчас не об этом надо думать. Вот, ты выжила, и что теперь? Снова будешь тонуть в чужих книжных историях, за которыми ты так любишь коротать время, стыдиться своей ущербности, пускаться в философские размышления о несправедливости жизни, отдаваясь этому нависшему над тобой с ранних лет чувству великой несправедливости, угнетающему и терзающему сердце. Наше сердце… Ты удивлена? Я удивилась не меньше твоего. Честно сказать, даже страха сначала не было, только какое-то изумленное оцепенение. Я ведь и предположить такого не могла. Никогда не думала о смерти, прятала такие мысли в темный угол души, туда, подальше, чтоб не высовывались. Я вообще прятала в дальний угол все, что мешало: стереотипы, страхи, мнения. Жила на полную катушку, в этом уж меня не упрекнешь, брала от жизни все, что дает, ни на минуту не останавливалась, чтоб подумать – не такой у меня нрав, чтобы подолгу размышлять – все мчалась куда-то, неслась… А оказалось, спешила к тому злополучному перекрестку… Страшнее всего, что я помню все. Резкий звук тормозов, разбивающиеся стекла, хруст костей и боль, невыносимая, всеохватывающая, когда не можешь ни вдохнуть, ни выдохнуть. Шлем отлетел куда-то, я ударилась головой об асфальт. Ног не чувствовала, казалось, нижнюю часть тела просто оторвало от верхней. Кровь везде, повсюду. Люди, возгласы… Все, что у меня было, исчезало и рушилось. Я знала, что умираю. Быть может, уже умерла, потому что боль постепенно стала уходить. Все смешалось. Все растворилось. Почувствовала только, как взяли сердце и положили в пластиковый контейнер со льдом. И сразу так холодно стало… Мне двадцать, я убежденная оптимистка, неисправимая тусовщица и жуткий романтик. А еще я умерла, спеша в ту ночь на мотоцикле домой, к краскам и кистям. Я почти закончила его портрет. Ты должна увидеть его, когда окрепнешь, встанешь на ноги и придешь ко мне. Ключ под ковриком, адрес знаешь, ну или… спросишь у него. Живу я одна, так что бардаку не удивляйся. С картинами делай, что хочешь, меня больше не интересует их дальнейшая судьба. В ящике стола найдешь письма. Сожги их все. В них – вся я и последние два года в моей жизни, и они больше не стоят и гроша. Как, впрочем, и раньше. А потом уходи, нечего тебе больше делать в этой берлоге отверженных. Мне двадцать, и я совершенно не успела пожить. Впрочем, эти двадцать лет, положа руку на сердце, я хотя бы могу назвать полноценными. Мне было хорошо и плохо, я смеялась до боли в животе и рыдала до срыва нервов, я перепробовала и перечувствовала столько всего! А у тебя всего этого не было. К тебе же с детства относились как к хрупкому цветку, который может увянуть в любой момент. Что ты видела, кроме этих больничных стен и школьной парты? Что ты могла знать об этой жизни? И о чем вы говорили с ним так долго, когда в тот день он присел рядом с тобой и с таким искренним интересом тебя слушал? Этого мне никогда не понять. Но вот, я даю тебе новый шанс все исправить и жить полноценно той жизнью, о которой раньше ты знала лишь из книг. Эти твои книги – пустое. Они ничего не передают по настоящему. Я когда-то читала книгу про оскорбленные и безответные чувства. Но это совсем не то, совсем… В ней нет и толики того, что действительно чувствуешь, когда с тобой только от скуки или от безысходности. Это все надо почувствовать. Впрочем, не дай тебе Бог оказаться на моем месте. Твоя реабилитация прошла довольно неплохо. Два дня ты находилась без сознания, но за это время все жизненные показатели пришли в норму. Врач сказал, что все случилось очень вовремя. Потом посмотрел на тебя и как-то смутился. Наверное, понял, что об аварии со смертельным исходом нельзя говорить «вовремя». Впрочем, какое-то чутье подсказало мне, что все случилось правильно, как и должно было случиться. Я ненавидела тебя, и уверена, ты это не забыла. Мои дерзкие выходки, моя грубость, моя необоснованная агрессия угнетали тебя, с твоих губ готов был сорваться логичный вопрос «за что?», на который я бы не смогла найти ответа. А ты продолжала это терпеть молча, упрямо, чем еще больше подзадоривала меня. Один раз он вступился за тебя, - тогда он еще приходил ко мне время от времени, но все реже и реже, - со странной настойчивостью убеждая, чтобы я оставила тебя в покое. Тогда-то я и поняла, а может, разглядела в его взгляде, что все это неспроста, что здесь наклевывается какое-то большое и сильное чувство и, как это ни прискорбно, что мне пора откланяться. Ты, наверное, думала, глядя на меня, что я не умею чувствовать. Напрасно; некоторые вещи я чувствую слишком сильно, и сама же от этого мучаюсь. Он так прочно укоренился в моем сердце – не вырвать. Я и сама не знала, что способна так полюбить. Отец слишком рано умер, да и тот был всегда суров и неразговорчив. Я боялась этого чувства, и тем больше боялась, чем сильнее понимала, что значу для него куда меньше, чем он для меня. Он никогда не просил рассказать о себе, а я слушала каждое его слово и дышала каждым его вздохом. Я всегда буду любить его больше, чем ты. А ты ведь просто приняла его любовь, как положенную тебе награду за все перенесенные страдания. Так всегда случается в книгах. И снова – книги… Он бросился защищать тебя, бедную, беспомощную, умирающую, и сам не заметил, как начал ценить тебя больше жизни. Он стал искать отговорки, чтобы не видеться со мной. Я знала, куда он ходит. Я так сильно ненавидела тебя тогда. Когда мы прощались в тот последний раз, он горячо просил прощения, а я не могла произнести ни слова, только стояла, уткнувшись в его куртку, вжавшись в него сильнее, понимая, что сейчас придется отпустить навсегда, и такая неизбежность была в этом «навсегда», как будто предчувствие, что больше мы не увидимся. Я целовала его с дикой отчаянностью, как сумасшедшая. Он уходил от меня в ночь, а я потом всю неделю рисовала его образ на холсте. Оставалось совсем чуть-чуть… Он плакал, когда ему обо всем сообщили. И я не знаю наверняка, от чего больше: от того, что меня спасти не удалось, от того, что тебе так удачно и вовремя пересадили сердце, или в целом от всей дикой грустной комичности всей ситуации и от иронии судьбы, что так часто нависает над нами. Впрочем, все правильно: из нас двоих остаться должен был кто-нибудь один. Я буду любить его и сейчас. Вот этим самым преданным, измученным сердцем, что бьется сейчас в тебе. Быть может, когда оно забьется сильнее при виде него, и ты тоже испытаешь подобие любви, которую испытывала я. Постарайся его полюбить. Поверь, он этого заслуживает. И, быть может, частичка его тепла от любви к тебе передастся и мне, безликой тени, отныне и навсегда идущей за вами по пятам. Пробило полдень. Я и теперь люблю слушать, как стучат часы…