Дорога

Сомнения были. Но только не в цели. Скорее, в себе. Сколько еще он продержится. Как долго сможет отбиваться. Жив он или нет. Нужно бояться или не стоит. День за днем, ночь за ночью он теряет себя. Ему казалось, что вчера он помнил больше, чем сегодня. Небо грязно-синее, а значит, ему идти еще много ночей. Цвет должен сместиться в другую сторону спектра, стать настоящим и одновременно сказочным. Может быть, ему придется потратить всю жизнь, чтобы достигнуть цели. Он, отрешенный, побрел дальше, опираясь на палку. Ноги подрагивают от усталости. Глаза сухие, как скошенная неделю назад трава, без соков, без единой слезы. Значит, красные. Красный ему не нужен. Это не тот цвет. Иногда кажется, что все, что ему оставили — это лишь возможность различать цвета и по ним ориентироваться. Он — серая тень среди каскада красок. Я дам тебе цель. Голос гудит, как воздух в трубах. Это воспоминание от него никуда не уйдет. Оно определяет его дорогу. Голос растворяется беззвучно, пропадает, оставляя после себя только странное послевкусие, как будто на языке обкатывал кислую, покрытую ржавчиной медь. Встряхнувшись, он понял, что застыл, прислушиваясь к голосу и пытаясь за него зацепиться. Но, как и в предыдущие разы, ничего не вышло: голос пропал, оставив лишь одну цель. Взглянул на свои руки. Белые и тонкие, как птичьи. Суставы выступают шариками. Кажется, что возьмешь один, продрав кожу, — и выкинешь прочь, чтобы не ныл. Вздохнув, он побрел вперед, туда, где небо станет ярче, а он сможет почувствовать хоть что-то, кроме усталости. Мимо проплыли высокие скалы, через которые можно перебраться по верху, но он решил сначала поискать проход между ними. Тоннель. Трубу, в которой будет выть ветер, и может — может! — он вспомнит что-нибудь еще. Солнце совершило прыжок где-то за его спиной. Последние золотисто-багровые росчерки исчезли. Скоро придет холод. Стиснув зубы, он приготовился к еще одной бесконечности, полной дрожи и озноба. Скалы, неровные, с острыми краями, будто кривые зубы старой шельмы, нависали совсем рядом. Продолжая идти, он коснулся их ладонью, проводя по щербатой поверхности. Один из выступов зацепился за его руку, подковырнул кожу, и потекла кровь. Прижав руку к себе, он не почувствовал ни боли, ни испуга, ни обиды на старый камень. Одежда еще не превратилась в тряпье, но он оторвал от той накидки, что была сверху, полосу ткани и обернул ею ладонь, спрятал под ней пульсирующую рану. Он поплелся дальше. Силы на исходе уже который день, однако у него нет права на остановку. Он должен дойти до цели. У него нет дозволения погибнуть по собственной вине. Через множество шагов в скале показался проем — высокий, как свод храма. Но это место не свято… И бывают ли места, где царит власть, святыми? Он бесстрашно ступил в темень, прислушиваясь. Тихо. Щелчков, которые рассказали бы о присутствии пауков, нет. Он пошел вперед. Лишь бы проход вывел его на другую сторону, а не заплутал, уведя еще дальше от этого места. У него может не хватить сил, чтобы преодолеть большее расстояние. Вскоре свод скал отрезал от него разорванный обрывками сизых облаков лоскут ночного неба. Вокруг заколыхалась пыльной тряпкой непроглядная тьма, едва видимые пылинки неторопливо, почти торжественно заструились в воздухе. Он пошел медленнее, перед каждым шагом постукивая перед собой палкой. Плиты ровные, словно кто-то специально их стесал, обустраивая для себя жилище или форпост… Он замер, но было уже поздно: одновременно вместе с осознанием пришла и беда. Вспыхнули огни и раздались крики. Четыре, пять, шесть теней, пляшущих в языках пламени, вырвались из темноты. В рыжем полотне света сверкнуло серебряной, как пенная верхушка волн, сталью широкое лезвие, просвистела в дюйме от уха тонкая стрела. Все стало алым. Он увернулся, отступил назад. Взмахнул своей палкой, но не отпугнул никого. Пятясь, он искал глазами, куда забиться, чтобы его оставили в покое. Метался. Еще одна стрела вошла ему в бедро, и он не сдержал крика — помнил, что это больно, а боли не чувствовал… Он треснул своей палкой одного, подобравшегося ближе всех, и тот рухнул. Его короткие кинжалы прозвенели по каменным плитам. Остальные, помедлив, не сразу кинулись к нему. Воспользовавшись паузой, он, выставив перед собой палку, словно она могла кого-то испугать, двинулся назад, к выходу из пещеры. Та нога, в которой застряла стрела, слушалась плохо. Но его уже перестали бояться. Один, с иссеченным шрамами лицом и губами порванными, будто их когда-то зашивали грубой нитью, с кличем кинулся к нему. Палка, бесполезная и тяжелая, отлетела в сторону, а он упал, неуклюже подогнув раненую ногу, чтобы стрела не вошла еще глубже. Короткий меч смотрел ему прямо в грудь, и до смертельного удара оставались мгновения. А потом словно мелькнула вспышка, короткий росчерк молнии, и лицо со шрамами слетело с плеч. Голова покатилась по плитам гнилой тыквой. На него потекла темная, показавшаяся черной, как переспелая черешня, кровь, но плотные слои одежды не допустили ее до кожи. Он спихнул с себя тело, приподнялся на локтях, ошеломленно наблюдая, как появившийся из-за его спины незнакомец рубит мечом, снося головы скупыми движениями. Все факелы лежали на плитах, отбрасывая блики на свод пещеры. По стенам тянулись огромные уродливые тени — будто не людские, а от странных, не существующих животных. Кровь растекалась неаккуратными пятнами, рисуя фигуры. Это все равно что угадывать по форме облака, кого оно изображает, отрешенно понял он. Игра с лужами крови — то же самое. Только эта забава не для детей. Он потянулся к своей палке, сжал ее крепче, словно падал с обрыва, а она могла его спасти. С трудом сел. В висках бились птицы, тревожа его каждым движением крыльев, а нога не желала ему подчиняться. Он стиснул зубы, возненавидев свою слабость. Незнакомец, расправившись со всеми, отправил меч в ножны между лопаток, обернулся и тяжелым шагом пошел к нему. Его доспехи полыхали в отблесках огня. Остановившись, незнакомец протянул ему руку в массивной перчатке. С недоверием вложив ладонь в пальцы, покрытые железом, как облепленный чешуей дракон, он рывком встал. Окатило волной боли, но она тут же прошла, потому что он знал: она лишь у него в голове. В действительности же он давным-давно ничего не способен ощутить. Если бы он только знал, сколько это длится… если бы он знал хоть что-то, кроме цели… — С ума сошел? — рявкнул, выдергивая его из задумчивости, незнакомец. — Зачем ты к разбойникам полез? — его грозная фигура возвышалась, как каменная статуя. И голос у него был таким же — высеченным, полным и гулким, отскакивал от стен пещеры и ударял прямиком в голову. Он, отрешенный, отшатнулся от незнакомца и выставил вперед свою палку, ткнув ею ему в грудь. Идолов нужно разрушать. Незнакомец сразу стал больше похож на обычного человека. В горле затолкались слова, но он так отвык говорить, что смог выдавить лишь короткий вопрос: — Кто ты? — короткая фраза сухой щепкой оцарапала горло. Незнакомец медленно надавил на палку, заставляя ее опустить. — У тебя не все в порядке, — заметил он, разговаривая больше с собой, чем с отрешенным, все еще требовательно отодвигая палку. Отрешенный подчинился: понял, что этот человек не станет пытаться его убить. — Зачем ты помог? — вновь спросил он, пристально глядя на незнакомца. На его лице гуляли тени, искажая черты, и прочитать выражение не получалось. — Люблю ходить по окрестностям и спасать людей, — ухмылка искривила губы незнакомца. — Кто ты? — повторил он вопрос. Речь давалась все проще, будто возвращая его из мира мертвых в людской. Помедлив, незнакомец ответил: — Друзья называют меня Хоук. — Я не друг. — И вправду, не друг. Зови меня Гаррет. — Спасибо, Гаррет. Он оперся на палку и, прихрамывая, пошел вперед. Ему нужно покинуть эту пещеру. В ней витает тошнотворная смерть и гниль. — Постой! — окликнул его незнакомец. — У тебя ж стрела торчит… Резко развернувшись, он опять упер незнакомцу палку в грудь. Тот, остановившись, поднял ладони. — Я просто хочу помочь, — напряженно сказал незнакомец. — Ты ранен. — Как ты мне поможешь? Незнакомец, не опуская рук и не разрывая взгляда, опустился перед ним на одно колено, крепко взял стрелу за конец и в одно движение с треском обломил наконечник. — Сейчас будет больно, — предупредил он. — Я не чувствую боли. — На счет три. Раз… — Не надо считать. Незнакомец, с тревогой посмотрев на него, резко выдернул стрелу. Отрешенному показалось, что боль продрала его от бедра до самого горла, превращая все внутри в клочья, и сжала всего его в кулак. В глотке забурлил крик, раня и выжигая. Это не по-настоящему. Это лишь воспоминания о боли. На самом деле ее нет. Тяжело дыша, он покачнулся, схватился за стену, чтобы не упасть. Незнакомец, отбросив стрелу, тут же оказался рядом с ним, подхватил, надежно заковывая в объятия одной рукой. Его ладонь легла между лопаток. — Все, все… — забормотал он, успокаивая. — Присядь, я помогу тебе. — Боли нет, — упрямо сказал отрешенный. — А дыра осталась. Садись. Нехотя подчинившись, он помог незнакомцу усадить себя на плиты. Боли нет. Он ее не чувствует. Но нога по-прежнему горела, как разбросанные вокруг факелы. Один из них затух — на него попала кровь разбойника, который валялся рядом обезглавленным. Незнакомец снял с пояса крошечный флакон. — Будет щипать. — Я не чувствую боли. — Все равно будет. Улыбка на лице незнакомца была такой, словно он просил прощения. Незнакомец обхватил его ногу под коленом и положил ее к себе на бедро. Вытащив пробку из флакона, он вылил его содержимое на рану. Вязкая красноватая жидкость растеклась, покрыла воспаленные рваные края, как пленкой. Сейчас, зная, что от этого зелья должно быть неприятно, он вспомнил это ощущение. Лучше бы незнакомец ничего ему не говорил. — Теперь тебе нужно поспать, — велел незнакомец. Нащупав палку, отрешенный кое-как встал под недовольный взгляд незнакомца. — Я не сплю. — И сколько ты не спишь? — с легким раздражением уточнил тот. — Не знаю. Отрешенный поковылял прочь из пещеры. Нога все еще не восстановилась. Выйдя под ночное небо, он запрокинул голову. Свежий ветер раскидал пряди волос. Привычный холод обнял его, кутая в свои ледяные длинные руки. Запах трав и воды стал почти осязаемым. — Эй! — раздался голос незнакомца, нарушая его единение. — В пещере теплее. И огонь можно развести. Он обернулся. У незнакомца в руке горел факел. — Я должен продолжить свой путь. — Нет, ты должен отдохнуть. Иначе рана не затянется. Далеко ты уйдешь, когда она загноится, и нога отвалится? Незнакомец смотрел на него. Глаза — как два кусочка янтаря. Как… кошачьи. — Ты… — помедлив, отрешенный все-таки задал вопрос, пришедший к нему словно из другой жизни: — Ты кошек любишь? — Я от них чихать сразу начинаю, — настороженно ответил незнакомец и сделал шаг навстречу. — А что? — он жадно всматривался в лицо отрешенному. Тот покачал головой. Больше его ничто не волновало. Воспоминания и отголоски прошлого, как колебания струн, затихли. Еще один день — и они тоже пропадут. — Уходи, — потребовал он. — Не мешай мне. — Чему именно я мешаю? — незнакомец словно веселился. — А кто в следующий раз спасет тебя? Он в замешательстве посмотрел на незнакомца. Он не помнил, когда в последний раз с кем-то разговаривал. Даже среди людей вокруг него колыхалась тишина. Он был одинок весь свой путь. Вдалеке запела ночная птица. Затянула тоскливую мелодию, ровную, как скольжение по глади льда. И такую же холодную. Ветер становился все настойчивее. Отрешенный задрожал. Пальцы превращались в лед. — Что мне сделать, чтобы ты исчез? — вслух спросил он сам себя. Незнакомец усмехнулся. — Поспи ночь. Я посторожу. А утром расстанемся. — Зачем ты это делаешь? — Люблю помогать людям. Я же говорил. Выручаю каждого, попавшего в беду. — А может, — взмах в сторону пещеры, — это они были в беде, и нужно было помочь им. — Думаешь? — Нет. Он пошел дальше. Туда, где трава становилась выше. По дороге, сотканной из светлячков, из пыли, тянувшейся к водовороту. Под ногами хрустели раздавленные бутоны цветов. — Куда идешь? — незнакомец не отставал. — Ты торопишься? — Не знаю. Я дам тебе цель и заберу ее… Время перестало существовать. Он мог идти хоть всю жизнь, но не опоздал бы. Он мог бы останавливаться и отдыхать, но в этом нет смысла, ведь для него не существует боли, а значит, он может не обращать на нее внимание. Выносливость превратилась в абстракцию. Но он слишком хорошо помнит, что такое холод, поэтому страдает от него каждую ночь. Может быть, когда он выполнит назначенное ему, то холод пропадет. Стоит поторопиться ради этого. — Хорошо, я прогуляюсь с тобой, — незнакомец размеренно шел рядом с ним. — Как тебя зовут? — спросил он. — Никак. — Что, так и звать тебя? Никак, какие планы на завтра? — Не зови меня. — Не звать так? Или вообще не звать? Факел в руке незнакомца горел. С ним идти оказалось приятнее. Даже мерещилось, что холод не настолько сильный. Быть может, нужно взять с собой огонь… — Чего ты замолчал? — Ты мешаешь. — Чему? Ты о чем-то думаешь? — Я не думаю. — Хотелось бы и мне не думать… Так что, как твое имя? Он остановился, и незнакомец встал рядом как вкопанный. Жаль. Отрешенному хотелось, чтобы незнакомец продолжал болтать и, не заметив его отсутствия, ушел как можно дальше и потерялся навсегда. — Забыл. Я хочу от тебя избавиться. Ты мешаешь. — Отвлекаю? — незнакомец, ухмыляясь, поиграл бровями. — Да, — серьезно ответил отрешенный, видя в незнакомце лишь блеск доспехов в лунном свете и лоск энергии, заключенной в крепком теле. — Оставь меня. — Давай договоримся, — незнакомец протянул руку, проводя по лицу отрешенного от скулы до подбородка. — Ты спишь до рассвета, а я исчезаю с первыми лучами солнца. — Почему? — Хочу убедиться, что твоя нога заживет. Минутное колебание. — Хорошо, — согласился отрешенный. — Но ты исчезнешь наутро. — Разумеется. Расстилай свой плащ и ложись. Я разведу костер. — Не надо. — Я замерзну, если не будет гореть огонь. — А… это для тебя. Хорошо. И не трогай меня. — Тебе неприятно? — Нет. — Приятно? — Нет. Внутри шевельнулся гнев. Едва различимый. Как тень, которую отбрасывает другая тень… Он сделал так, как велел незнакомец: разложил на земле свой плащ и лег на него. Палку положил рядом. Боли не было. Холод оставался. Он повернулся на бок и подложил ладони под голову. Различив на расстоянии вдоха травинку, по которой полз жук, он долго смотрел на него. Добравшись до вершины, жук свалился — травинка, не выдержав его веса, согнулась. Незнакомец бродил вокруг, собирая ветки. Набрав достаточно, он сложил костер за спиной отрешенного, поджег его и сел. Тепло его тела чувствовалось через одежду. От огня шел горячий воздух. Холод, испугавшись, отступал, прятался, будто испуганный зверь, в свою нору. Он подумал, что не заснет. Отвык спать. Глаза слишком сухие, и закрывать их больно. Незнакомец сидел недвижимо. Держа свое слово, он не спал и не трогал отрешенного. Нужно попробовать закрыть глаза. Иначе потеряется весь смысл происходящего. Лучше бы он не соглашался. Ударил бы незнакомца и сбежал. Он бы пронесся мимо полей, прошел бы насквозь леса, пересек море… он бы ушел в такие дали, в которых еще никто не бывал… он бы нашел голос и спросил, зачем он дал ему цель… и забрал. Он оставил ему вопросы. Он оставил его. По руке пополз жук. Лапки скользили по голой коже. Рукав задрался и больше не защищал. Лапки становились все больше, а прикосновения — медленней. И тогда он проснулся. В глаза ударило солнце. Оранжевый и желтый, голубой и белый. Если опустить взгляд — зеленый и черный. Трава и кострище. Жука не было. Вместо него по обнаженному предплечью скользил пальцами незнакомец. — Ты обещал не трогать. Незнакомец убрал руку. — Я соврал. С добрым утром, — поприветствовал он. — Ты должен был исчезнуть сразу же, как я проснусь. — Тут я тоже соврал. Я пойду с тобой. Во рту после сна поселился гадкий привкус. Не став ничего говорить, он встал и потрогал бедро. Там, где раньше была рана, теперь осталась только дыра в штанах. Встав, он надел плащ и взял палку. Теперь он мог не опираться на нее при ходьбе — из ног исчезла усталость. Но потом он опять вымотается, и слабость вернется. — Как новенький, — одобрил незнакомец. — Будь аккуратнее. У меня почти не осталось зелья. — Уходи. Ты мне не нужен. Он прошел мимо незнакомца. Впереди должна быть река. Он сможет умыться и избавиться от этого привкуса во рту. Незнакомец догнал его не сразу. Его голос звучал обиженно. — Слушай, я же тебе помогаю. Я хочу пойти с тобой. Я не буду мешать. Куда ты? — К реке. Придется сделать крюк. — У меня есть бурдюк с водой. На, возьми. Да остановись же! Незнакомец схватил его за руку и дернул на себя. Обернувшись, он застыл. Нужно ударить его. Он может помешать. Незнакомец протягивал ему бурдюк, не подозревая о его мыслях. Высокий и статный. Железа на нем не так уж много, как показалось в ночи. Правильно: тяжелые доспехи стесняли бы движения и замедляли. А так он сможет идти наравне. Пытается быть полезным. Наверняка преследует какую-то свою цель. Но до сих пор еще не мешал всерьез. Он взял у незнакомца бурдюк и напился. Прополоскав рот, он сплюнул воду. У него завалялась в кармане веточка мяты, и он, размягчив ее в руке, принялся жевать. Он вспомнил, что давно не ел. Он не чувствует голода, но ему требуется пища, чтобы продолжать путь. Спросив, можно ли допить воду, он опустошил бурдюк и вернул его незнакомцу. — Подожди, ладно? — незнакомец тщетно пытался поймать его взгляд. — Я спущусь вниз и наберу еще воды. Я быстро. Одна нога здесь — другая там. Только ты дождись, хорошо? И присмотри за мечом. — Хорошо. — Точно не сбежишь? — Точно. Обещаю. Незнакомец, испытующе на него посмотрев, кивнул и быстро пошагал к обрыву. Спуск к реке был крутым. Отрешенный посмотрел ему вслед. Хищник. Но на его стороне. Защитит. И, кто его знает, и вправду поможет. Незнакомец начал спускаться вниз, цепляясь за выступы и вбивая подошвы сапог в крошащуюся землю. Вдруг он сорвется? Отрешенный развернулся и пошагал прочь. Ему не нужен спутник. Цель. У него есть цель. Он шел не слишком долго. Поле, все в траве и голубых цветах с тонкими, почти прозрачными лепестками, кончалось, превращалось в дорогу, огороженную с обеих сторон, словно взятую под руки, деревьями. На зубах мерещились листья мяты. Наклонившись, он сорвал один цветок. Посмотрел придирчиво и решил, что не голоден. Отбросил. Теперь лепестки не казались ему тонкими, как ткань на женских шляпках. Теперь они больше походили на снятые с мертвых глаз веки. Незнакомец догнал его у границы песчаной дороги. Он обвинил: — Ты обещал ждать! — Я соврал. Как и ты. — И меч без присмотра оставил, — укорил незнакомец. — Не ожидал от тебя такой подлости. — Ты меня не знаешь. «Я себя сам не знаю». — Я пойду с тобой. Больше ты от меня не отвяжешься. — Хорошо. Только не мешай. Иначе я найду способ избавиться от тебя. Они шли. Солнце, дойдя до наивысшей точки, покатилось вниз. Дорога почти не изменилась, разве что песок исчезал, уступая место застывшей глине. Усталость снова взвивалась от ступней вверх, до самого разума, поднималась, как пар. Но выхолощенный мозг сохранял лишь одно: цель. Должен идти, невзирая на трудности. На слабость. На темноту. Незнакомец пробовал с ним заговорить, но, напоровшись на односложные ответы, вскоре замолк и просто шел рядом. Железные пластины, прикрывающие его колени, позвякивали при каждом шаге. — Может, сделаем привал? — негромко спросил незнакомец после нескольких часов молчания. — Я не делаю привалов. — Ты все еще не голоден? — Я не чувствую голода. Незнакомец хмыкнул. Он заговорил не сразу. — Не чувствуешь боли и голода, не отдыхаешь, не спишь… Ты живой вообще? Заминка. Пауза. — Я не знаю. Я должен идти. Не отвлекай меня. На разговор уходили силы. А они ему еще пригодятся. Солнце опустилось ниже, и мир стал бордовым. Светлячки начинали мелькать по самым темным уголкам, клубились среди деревьев. Ему встретился первый росток королевского эльфийского корня. Значит, он на верном пути. Звезд до сих пор не было. Он их ждал, чтобы свериться с ними, как с картой. Ему казалось, что когда-то, очень давно, может быть, в другой жизни, у него были важные карты. А еще у него было место, в котором можно было сидеть в темноте и ни о чем не думать. И будто у него когда-то не было цели. И заберу ее… Ощущения утраты не было. Он не жалел. Не чувствовал. Кто знает, вдруг незнакомец прав, и он никогда и не жил? — Умираю с голоду, — вновь принялся болтать незнакомец. — В этих местах можно встретить медведя. Если его увижу, то освежую на ужин. — Какой ужин? Он не слушал незнакомца и не собирался останавливаться. Пока он мог идти. Поесть можно и завтра, и послезавтра… Еще какое-то время он протянет без еды. Дорога становилась уже и уходила влево. Придется идти через лес. Он знал, что ветви деревьев будут цепляться за волосы и одежду, как руки, и замедлять движения. Незнакомец схватил его за плечо и дернул на себя легко, словно куклу, словно он ничего не весил. Подняв на него глаза, отрешенный приготовился к удару, но не знал, кто ударит — он или незнакомец. — Ты разводишь костер, — произнес незнакомец, — я добываю двух нагов. Потом мы спим. Он не отпускал плечо. Отрешенный пошевелил им, прикидывая, сможет ли выпутаться из крепкой хватки. Это будет непросто. Но он не остановится. Нет, он обязан идти вперед. — Ты мне не нужен. — Ты вымотал себя, — незнакомец начал злиться. — Сколько ты провел без еды? Неделю? Ты скоро упадешь и больше не встанешь. Если ты сейчас же не сядешь разводить костер, я вырублю тебя, чтобы никуда не сбежал, — ожесточенно сказал он. Помедлив, отрешенный спросил: — Как тебя зовут? — Ты забыл? Незнакомец был ошарашен. Два янтаря блеснули в последних лучах солнца почти жалобно. — Я не запомнил. — Гаррет. Запомни. Меня зовут Гаррет. Повтори. — Гаррет. — Ты разводишь костер, иначе проваляешься без сознания всю ночь. — Я развожу костер, Гаррет. — Вот и славно. — Нет. — Что — нет? — Не славно. Но я развожу костер. Гаррет скрылся между деревьев. Его походка, грациозная, выверенная, как у большой кошки, казалась смутно знакомой. Видимо, так же охотились хищники, встреченные по пути. И это воспоминание уйдет с последними лучами солнца и перестанет его путать… Отведя взгляд от Гаррета, он огляделся в поисках веток. Они остановились возле поляны, и место для костра не пришлось расчищать. Рядом, между деревьев, торчали из земли каменные развалины. Он не понял, чем они были раньше. Просто устроился у одной неровной стены, сгреб ветки и листья в кучу и зажег огонь. Странно, но он не чувствовал холода, хотя солнце уже скрылось. Гаррет вернулся с тремя тушками в руках. Присев рядом, он начал мастерить жаровню. Воткнул друг против друга две ветки с расходящимися концами, придирчиво их проверил на прочность. Пристроив нагов на толстые палки, он положил их над огнем и констатировал: — Ты маг. — Нет. — Тогда как ты развел костер? — пытливо спросил незнакомец и уставился на него, ожидая откровений. Заминка. Пауза. Потом вспомнил: — У меня были щепки… — птицы в висках затрепетали, начали драть изнутри когтями. — Не приставай. Мы поедим и пойдем дальше. — Нет, мы ляжем спать. Знаешь, почему? Так и не дождавшись, пока он задаст вопрос, Гаррет продолжил: — Потому что ты сегодня бодрым шагом преодолел гораздо больше, чем прошел бы, если б плелся день и ночь без передышки. Согласен? Он задумался над словами Гаррета. Понял, что тот прав. Но время сна нужно сократить. Выходить, пока солнце не встало. Небо потухло, почернело. Холод, зайдя со спины, прикоснулся к шее и плечам, лизнул в ухо. Может, он согреется, если будет ближе к пламени?.. Он протянул руку к костру и погрузил ее в верхушку огня. Гаррет, вскрикнув, будто это он сам прикоснулся к рыжим языкам, кинулся к нему и толкнул в сторону. Он рухнул на траву, в голове гулко бухали барабаны. По ладони расползалась боль. — С ума сошел? — отчитал его Гаррет, нависнув над ним. Пластина доспехов утыкалась в грудь отрешенного, а на губах оставалось дыхание Гаррета. — Ты что творишь? — Хотел прогнать холод. — Больше никогда так не делай. Держись на расстоянии от огня. Дай руку посмотрю. Гаррет, откатившись на бок, схватил его за запястье. Ткань, прикрывавшая рану от скалы, обуглилась. Внутренняя сторона пальцев покраснела, кожа в некоторых местах пошла волдырями. Разглядывая ладонь вместе с Гарретом, отрешенный сглотнул вставший в горле ком. Он вспомнил, как это больно. Нет, это не по-настоящему, он не чувствует… Он сморгнул выступившие на глазах слезы. — Последний, — буркнул Гаррет, достав еще один пузырек и вылив половину ему на ладонь, со странным выражением поглядывая на широкую рваную полосу, оставленную скалою. — Больше не делай глупостей. — Почему ты заботишься обо мне? — А что мне еще делать? Отрешенный не нашелся, что ответить. Гаррет, дуя ему на ладонь, держал ее в своих руках, наклоняя то в одну сторону, то в другую, чтобы зелье равномерно растеклось по ожогу. Потом он бережно накрыл раны тканью и завязал ее узлом с тыльной стороны. Они дождались, пока мясо прожарится. Гаррет управлялся со своими вертелами. Он разделил костер на два, зорко приглядывая, чтобы отрешенный больше не пытался коснуться пламени. Один оставил гореть, чтобы огненные языки взмывали ввысь, а второй затушил, и на углях устроил нагов. Удостоверившись, что крови не осталось, он протянул один шампур. — Где ты поранил ладонь? — спросил он. — О скалу. — Это ты помнишь… а имя свое не вспомнил? — Нет. — И откуда ты? — Не знаю. Больше на вопросы не отвечал. Тело вспомнило, каково это — насыщаться. Жадно съел все и напился воды. Желудок был переполнен. Замутило. Встал и запрокинул голову. Темно-синее, почти без примеси грязи. Нужно искать другое. Яркое. Переливающееся. Нездешнее. — Ты чего застыл? — послышался голос Гаррета. — Ищу. Нехотя пояснил, что смотрит на звезды. — Но там же ни единой нет. — Даже глядя в пустое небо, можно увидеть незримую суть. Гаррет встал рядом с ним, тоже пытаясь найти созвездия. Пути, нарисованные белыми огнями. Но он ничего не заметил. — Кто так делает? — вдруг рассердился он. — Шея еще не затекла? Ложись и смотри, сколько влезет. — Какая разница? Фыркнув, Гаррет упал на траву. Закинув руки за голову, он уставился в небо. Бездумно, не вглядываясь. Не умея. Но с таким удовольствием, что отрешенный засмотрелся на его безмятежное лицо и два поблескивающих в отсветах огня янтаря. Из-за пламени и темени они стали больше похожи на рубины. Помедлив, отрешенный лег рядом с ним и сложил ладони на животе, касаясь локтем бока Гаррета. Заставлял себя смотреть на небо, но не выходило. Все равно взгляд сполз на Гаррета. От сытости клонило в сон. Он перебрался ногами к костру, чтобы обдувало теплым воздухом, и закрыл глаза. Под веками летали искры. Гаррет рядом громко дышал. Наверно, спал. Приоткрыв глаза, заметил, что Гаррет держит одну руку на мече точно так же, как он сам положил ладонь на палку. Как будто она может защитить. И все-таки — лучше, чем ничего. До сих пор он выживал и шел вперед. Позади остались равнины и горы. Река и холод. Усталость. Немного крови. Трое бродяг, которые посчитали его легкой добычей и ошиблись. Его ведет цель. Стремление к ней придает сил. Но что там будет… Он узнает попозже. Поймет, когда приблизится. Осознание приоткрывается постепенно, словно с каждой милей шелковое черное одеяло сползает все больше и больше, оголяя самую суть. Ту суть, которую он ищет в небе, в траве, в цветах, в себе… и не находит. Но одновременно одеяло скрывает под собой его прошлые воспоминания. Он повернулся, чтобы посмотреть на Гаррета. Тот лежал на спине, прямой нос вздернут. Полоска кожи с него будто слизана. Попал под огонь? Ударили вскользь кинжалом? Откуда этот человек взялся и почему увивается следом? Закрыл глаза. Чем раньше он заснет, тем больше использует времени, которое сам себе отвел на сон. И заберу ее… Это плата. …Они перешли через плоскогорье, спустились в непроходимые леса. Пробирались через заросли. Светлячки по ночам мерцали. Их много. Они стали пугать. Но еще больше ужасали духи и призраки, трупы, поднимавшиеся с земли, и демоны. Перебрались через гору. Резко стало холодно. Остались в снегах. Увязли, почти замерзнув, пока не добыли огонь. Забыл, как. Перестал считать дни. Но их прошло предостаточно. Их хватило, чтобы снег почти исчез. Сны терзали все чаще — гудение голоса, цель-цель-цель, россыпь светлячков и звезд, а наутро — пустота. Он пытался не спать, но каждый раз глаза закрывались. А когда его мучила бессонница, Гаррет без умолку болтал, и его голос усыплял. Привык к Гаррету. Любопытный и настырный. Спрашивал, знает ли он, куда они идут. Сказал, что вокруг Ферелден. Название — два удара языка по небу. Незнакомое. Все чуждо. Но Гаррета запомнил. До поры до времени. Рано или поздно и его накроет черным одеялом, и он станет ничем — даже воспоминания о нем исчезнут. Рассказал Гаррету, что время вязкое и черное, когда не помнишь ничего, кроме цели. Когда снега закончились, наткнулись на старый, полуразвалившийся дом. Сделали привал. — Знаешь, сколько мы под открытым небом спим? Дней тридцать уже, — сказал Гаррет. — Куда мы идем? — Не знаю. — А зачем тебе эта цель? — Не знаю. Не приставай. — Так может… ну ее, а?.. Найдем людей, возьмем лошадей, уедем. У меня тут дом был. Отстроим его заново. — Нет. Гаррет вздохнул. Растянувшись на полу, он заложил руки за голову. А отрешенный считал, сколько осталось. Трава стала выше. Светлячков больше. Небо почти синее. Каждую ночь его оттенок меняется. Он совсем у цели. Но что она ему даст? Он подозревал, что знает ответ. Ему дали цель — и ее заберут. И у него не останется ничего. Он исчезнет. — Уходи, — сказал он. — Мой путь — темнее некуда. Ты видел, что демоны появляются все чаще. Там, куда я приду, их будет не счесть. — Славно. Я люблю приключения. Он глянул на Гаррета. Безмятежный. Будто это он беспамятный. — Мне ее навязали, — сорвалось с губ. — Эту цель. Я хочу от нее избавиться. Но не могу. Он отвернулся. Лег на бок, спиной к Гаррету. Тот подкатился, обнял. — Я помогу тебе. Хочешь, я тебе навяжусь вместо цели? Брось ее, — прикосновение губ к шее. — Пожалуйста, — поцелуй в плечо и ладонь, гладящая живот. — Почему ты так говоришь? — губы сухие. Глаза не закрыть. Как в первую встречу, когда он погибал от обезвоживания, сам того не понимая. Гаррет взял его за руку. Отрешенный едва не отдернулся — отвык. — Ты обещал меня не трогать. — Я за эту дорогу еще ни одного обещания не сдержал, забыл? Резко почувствовал себя живым, это ощущение опустилось, как головокружение, и в глазах потемнело. Вскочил. — Нам надо идти. Надо идти, — твердил все время, что, спотыкаясь, пытался выйти из дома. Случайно выломал гнилую доску из двери. Вырвался на улицу. Вдохнул воздух. Гудит. В голове гудит. Нельзя. Ему нельзя. Он должен к цели идти. Быстро зашагал. Взмахнул палкой, и демон, застывший меж деревьев, скрылся. Гаррет не отставал. Наваждение прошло. Они продолжили путь. Упали в траву с рассветом, закрыв глаза. Гаррета ранили — призрачная рука скользнула по горлу. Неглубокий порез, но кровь никак не могла остановиться. Обмотав шею красным платком, он глухо сказал: — Думаешь, мне не стоило появляться? Там, в пещере, где тебя едва не убили? Размышлял долго. В конце концов ответил: — Стоило. Больше они в тот день не разговаривали. Прошло три дня. В голове стучало. Все ближе, и ближе… Живых не встречалось. Лишь мертвые. Шарахаются. Нападают. Приходится отбиваться. Преодолели пролесок и нашли пруд. Гаррет обрадовался, потащил его к воде. Сказал, что они никуда не опоздают, если искупаются. Остановившись у кромки воды, он начал раздеваться. Меч сложил на траву, вместе с ним — железные пластины. Снял обувь и одежду. Белое тело. Большое. Крепкое. Зашел по пояс в воду и обернулся: — Чего стоишь? Давай со мной. Сделав еще несколько шагов, он лег на воду и поплыл, широко загребая руками. Помедлив, отрешенный стал раздеваться. Гаррет все удалялся. Рассекал воду. Заплыл слишком далеко. Отрешенный торопливо зашел в воду, но не вспомнил, как плавать. Волны лизали горло, доставали до подбородка. Набрал воздуха в легкие и согнул ноги, опускаясь коленями на дно. Открыл глаза. Темно. Лучи солнца с трудом проникают сквозь толщу воды. Колышутся, находя водоросли. В груди жгло. Выдохнул. Хотелось сделать вдох. Слабые воспоминания вились вокруг. Будто он захлебнется, если подчинится своим желаниям. Но почему он до сих пор ощущает боль? Разве он все еще жив? Ни вдоха, ни выдоха. Задержано дыхание. И почему бы ему не попытаться вдохнуть… Он умрет. Ни вдоха. Умрет, когда дойдет до цели. И умрет сейчас. Не дышать. Разницы не будет. Жил ли он?.. Вода взволновалась, расходясь волнами, совсем рядом, и его насильно вздернули на ноги. — С ума сошел? Крик забрался в уши не сразу. Вода стекала по лицу, по телу, мокрые волосы налипли на шею и плечи. Он с запозданием понял, что Гаррет орет на него. — Почему ты злишься? — спокойно поинтересовался. Жжения больше не было. Воздух проникал в легкие свободно. Хорошо. По коже поползли мурашки. — Я думал, ты утонул! — Холодно, — невпопад ответил он. — Опять холодно. Озноб. Гнев Гаррета пропал. — Пойдем, — обняв за плечи, Гаррет потянул его к берегу. — Все хорошо. Пойдем. Гаррет довел его до травы. Расстелил его же плащ и опустил на него. Лег рядом. — Все еще холодно? Кивнул. Его било крупной дрожью. Гаррет обнял его, прижавшись грудью к груди. Положив подбородок на плечо, стал растирать. Шептал что-то. Слова смешались в шум. Все вокруг стиралось, уходило… Оставалось что-то, чему не мог найти названия. От прикосновений Гаррета дрожь прошла. Он уже не растирал — гладил по спине, по бокам. Шепот обрел форму. Гаррет обещал, что все исправит, и на этот раз он не обманывает. Отстраненно осознал, что Гаррет жмется так близко, как еще никогда не позволял за весь их путь. В бедро — твердостью. От этого волнение разливается по всему телу волнами, в груди трепещет сердце… Осознал, что Гаррет облизывает плечи. Целует в шею. Он хотел спросить, что Гаррет делает, но вместо этого губы приоткрылись, ища поцелуй. И Гаррет ему не отказал. Он навалился сверху, заполнил своим жаром, не оставив места усредненным полумерам. Разгорячил. Заставил это тело ожить, ответить на ласки. Он потянулся к Гаррету, почти вспомнив свое имя. Обжигающая твердая плоть между телами возвращала его к человеческому. По губам Гаррета — языком, зубами, попробовать, узнать, запомнить, и никогда, никогда больше не забывать. Отрешенный притянул его за бороду к себе как можно ближе, распахнулся перед ним весь. Бери. Не позволяй забыть это. Пусть это останется навсегда. Гаррет, обхватив его ладонью за затылок, скользнул в рот языком. Отрешенный приоткрыл глаза, чтобы видеть, как Гаррет жмурится и сводит брови. Лицо — маска наслаждения и страдания одновременно. Боль — не физическая, душевная. Его рука давит на ключицы, исследует грудь, сжимает бока. Словно пытается убедиться, что под ним живой человек, а не мертвец, не дух… — Я нужен тебе. Скажи, что я все еще нужен тебе. Вместо ответа отрешенный потянулся за еще одним поцелуем. Гаррет огладил его по животу и спустил ладонь ниже. Как опять под воду — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Глядя в два янтаря, отрешенный прошептал: — Я тебя знаю, — но сам не понял, что сказал. Гаррет запечатал его губы поцелуем, проник языком, подчинил. Ему хотелось отдаваться. Словно всегда… словно всегда… Выгнулся, вцепился Гаррету в плечо и рухнул без сил. — Я не помню, — беззвучно, одними губами. Зато тело помнило. Перевернул Гаррета и сполз вниз. — Не надо… Но так правильно. Взять в рот, скользнуть гладко языком, сжать губами. Словно всегда… Быть с ним. Слышать его. Чувствовать тяжесть руки на затылке. Отстраниться в последний момент, когда у основания под пальцами забьется, будто пульс, семя, и поднять голову. Так вот что за эмоция была, когда Гаррет подмял его под собой. Ужас. Ужас от того, что он вспомнит, прорвав свое черное одеяло незнания. Он торопливо стал одеваться. — Что-то не так?.. — Гаррет тут же оказался за спиной, положил ладони на плечи. — Нет… не надо. Не трогай. Я не должен… — А… Закрыл уши руками и закричал, чтобы не слышать. — Ты убьешь меня, — сказал, когда решил, что Гаррет замолк. — Убьешь. …Еще несколько дней. Небо стало таким синим, что ни одно море с ним не сравнится. Гаррет держался на расстоянии, не допуская даже случайных прикосновений. Он стал на удивление молчаливым. Демонов — все больше. Он рубил их ожесточенно, будто расправляясь с кем-то, хорошо ему знакомым. По ночам видел дорогу. Больше не мог есть. Пил воду. Не спал. Уже здесь, рядом. Гаррет, сонно перевернувшись на бок, приподнялся на локте. — Опять не спишь. — Больше не могу. — Помнишь, я спрашивал, живой ли ты вообще? — Да. — Так вот. Сейчас ты так осунулся и побелел, что выглядишь как моров дух. Ты не нравишься мне таким. — Я не обязан тебе нравиться. Убрал с лица отросшие волосы. В нем колыхнулось почти забытое чувство — обида. Он не нравится… так одиноко все эти годы… потому что он не нравится… — Сядь, — Гаррет хлопнул по земле, и смутное наваждение исчезло. Он подчинился. Ощутив приближение Гаррета, невольно дернулся. — Я не трону. Только волосы. Потерпи. Нежное прикосновение к затылку. Гаррет собирал пряди, разглаживал каждую. А потом обвязал их чем-то, забрав в хвост. Он обернулся. На шее Гаррета больше не было красного платка. Лишь тянулась белая царапина по тонкой коже. — Ты можешь кое-что пообещать мне? — Могу, — насторожился Гаррет. — Сделай так, чтобы я не ушел бесследно. Чтобы меня не забыли, будто меня не было. Узнай мое имя. — Я его и так знаю, — тихо сказал Гаррет. Ужас колыхнулся в нем, как марево над болотом. Стало душно. От земли поднимался белый туман. — Не говори. Только не говори его мне. Ни в коем случае не говори. Ужас никуда не исчез. Остался навечно. До цели он дойдет вместе с ним. …В последнее утро шел быстро, почти бежал, но все равно добрался лишь к полуночи. Вскинул голову. Показал: — Видишь? Незнакомец приоткрыл рот. — Оно… — Переливается разными цветами. Я у цели. Незнакомец впервые за несколько дней прикоснулся к нему — сжал локоть. — Что за ерунда, а? До этого демоны волнами валили, потому что Завеса истончалась. А здесь ее и вовсе как будто нет. Пришли прямиком к Тени… но ни одного потустороннего урода. В чем дело? Отрешенный глядел в небо. Да, здесь веет чем-то чужим. Тем, что его примет, когда он оступится. А он совершит неверный шаг скоро, очень скоро. И незнакомцу совсем незачем идти вместе с ним. Посмотрел на него и не различил лица. Все белое, и только два янтаря. — Не ходи туда. Хватит уже. Я долго подыгрывал тебе и твоей дороге. — Я не просил тебя об этом, — пауза. Как его зовут? Сколько он здесь, рядом?.. — Ты сам навязался. И цель навязали. И все, что он делал, было навязано. Что останется от него, если убрать налепленное другими?.. — Я не пущу тебя. Там ничего хорошего не ждет. Что ты сделаешь? — незнакомец повышал голос. — Продашься какому-нибудь демону? Скажи, это было твоей великой целью? Снова прыгнуть к нему в объятия? Так почему ты не позвал его в любом другом месте? — О чем ты? — ужас. Поглощающий. Черный. — Твоя цель… она тебя погубит. Провел по щеке незнакомца тыльной стороной ладони с нежностью из другого мира, из другой жизни. Тот замолк. — Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю. — Я люблю тебя, — выдохнул незнакомец. Тихая, кроткая улыбка. — Я знаю. Знаю. И — подлый удар по голове навершием палки. Незнакомец рухнул, потеряв сознание. А он пошел вперед. Он увидел дерево, ощутил его мощь. Понял, что ждет его. Место, где соприкасаются Тень и этот мир. Он отломил с дерева длинную ветку почти с его рост длиной, заканчивающуюся двумя извитыми концами. С ее основания сочился густой янтарный сок. Он взял ее вместо своей палки. В центре ствола, на уровне сердца, было отверстие. Изъеденные червями письмена. Выжженные соками символы. Отполированный случайными каплями дождя бок. Сама природа вычертила эту руну. Сам мир ее создал. Он погрузил руку в отверстие, бывшее когда-то дуплом для черной птицы, что приносит весть о смерти, и обхватил камень. Застыл. То место, где пересекаются миры. Куда ведет его путь. Где все заканчивается. Он ощутил на ладони легчайшее дуновение ветра, услышал голоса… Зашептали, закружили. Чего ты хочешь? Богатства? Славы? Справедливости? Убийств? Любви? Мы дадим тебе все. Скажи, чего ты хочешь… Он пробормотал: — Хочу опять быть собой, — и вытащил камень. Тусклый и сероватый — он не выглядел спасением. Но отрешенный все равно поместил его между извитых концов ветки, похожих на рога галлы. Камень не держался. Но это важно. Оглядевшись, он не нашел, чем его приладить. Потом вспомнил: платок. Снял его с волос. Пряди рассыпались по плечам. Он приладил камень к ветке. Теперь тот держался. Он не знал, что делать, и просто ударил концом ветки о землю. Взрыв мира — его мира… Разрушение тела — его тела… Сияние духа — его духа… Рассыпались искры, светлячки и звезды закружили вокруг. Его подняло в воздух — плавно, величественно. Он закрыл глаза, не увидев, как засиял камень, как с платка потекла давным-давно высохшая и смытая водой кровь. Заструилась по ветви, и та ожила. На ней набухли почки, заструились зеленые побеги и листья. Но он уже ничего не замечал. — Я уйду и заберу скверну. Но платой за это будешь ты сам. Станешь пустым. — Чем же это отличается от Усмирения? — Я дам тебе цель. Она будет вести тебя. И когда ты совершишь ритуал, вся твоя память, вся твоя суть хлынет из Тени обратно, и ты станешь прежним. — Что для этого нужно? — Найти сердце Завесы… найти засохшее древо жизни… и путь обязателен — он часть ритуала, ты должен сам стать его частью, превратиться в беспамятную тень, в тень человека… — Что еще? — Его кровь. — Нет. Я не подвергну этому Гаррета. — Тогда ты не вернешься. Подумай. — Моя жизнь не стоит его жизни. Перед глазами пронеслось собственное существование. Черные вены. Зов. Крики по ночам. Их жизнь, превратившаяся в кошмар. Со дня на день он должен уйти на Глубинные Тропы. Справедливость не может ему помочь. Его присутствие разрушает, приближая к безумию. Но его план… его обещание… если это избавит Гаррета от необходимости быть рядом, когда Андерс теряет все человеческое, что в нем есть… — Лиши меня всех воспоминаний. Лиши всего. Дай лишь цель. Забери скверну. Я согласен. Оставил все вещи, обломал посох, взял от него только древко, ушел как можно дальше от дома, чтобы Гаррет не кинулся следом. Он ведь упорный, он найдет… Он не должен жертвовать собой. — Я дам тебе цель… И заберу ее… заберу скверну… И закрою тебя: ты не должен вспоминать о том, каким был и кого любил. Это разрушит твой разум. Иди за огнями… И он пошел. Он стал пустым. Ему было больно, он уставал, но убеждал себя, что все в порядке. Он вымотал себя. Не мог осознать себя человеком. Он будто был духом, которому ничто не надо и которому не повредит ни одна рана. Становился тенью себя настоящего. Не рассчитал своих сил и погиб бы. Если бы не Гаррет. Гаррет вытащил его. Умный, преданный Гаррет… Который отдал ему свой платок, пропитанный кровью. Отдал для ритуала, сам того не зная. И этого хватило. Справедливость лукавил, когда говорил, что нужна вся кровь. Или просто не знал, насколько сильна связь между Андерсом и Гарретом. Он, весь мокрый от пота, с отчаянно болящей головой, опустился на землю. Не удержавшись на ногах, он упал на колени. — Спасибо, — прошептал Андерс. — Спасибо, мой друг. Ему показалось, что в шелест листьев закрался ответ — пожалуйста… мой друг… Разом вспомнилось, как холодно говорил Гаррету, что тот ему не нужен. Как пытался прогнать. Как попытался зажечь костер и, сам не поняв того, сотворил на ладони огонь, но тут же забыл об этом, прячась от опасного осознания. Вспомнил, как смотрел на звезды и на огни, а на самом деле тянулся через Тень разумом, творя магию духа. Как размахивал древком посоха, высекая искры, а думал, что это всего лишь палка. Палка… Он бросился бежать — туда, где оставил Гаррета. Справедливость утаил от него, что нужна не кровь. Нужна жизнь того, кто любит всем сердцем. Запутал разум и подтолкнул к убийству. Он говорил, что Гаррет убьет его. Все вышло наоборот. Что он сделал? Что он с ним сделал? Андерс заметил лежащее на земле тело. Сердце ухнуло вниз, а к горлу подступила тошнота. Он все портит. Рушит все, к чему прикасается. Ему нужно было спуститься на Глубинные Тропы давным-давно. Он грохнулся на колени возле Гаррета, бросив свой смастеренный посох в сторону, приложил ладонь к его шее. На его виске запеклась кровь. Не дышит. Андерс взвыл. Он обхватил лицо Гаррета, раз за разом шепча, чтобы он просыпался. Слезы текли по щекам — он больше не выдерживал. Слишком много. Это он стоял на пороге смерти. Это он должен был умереть, а не Гаррет. Рядом была Тень. Тысячи духов вились вокруг него. Чего ты хочешь, Андерс?.. Ты можешь попросить все, что угодно… — Я хочу, чтобы он был жив. Чтобы он дышал. Я хочу, чтобы он был жив, — повторил Андерс. Перед ним задрожала неясная фигура. Темень расходилась в стороны. Видение, едва видное, с голубоватым свечением, становилось все больше. — И это то, чем ты отплатишь? Отдашь себя им на растерзание? — загудело оно. Андерс узнал его. — Справедливость? — в нем все оборвалось. — Ты… что ты хочешь взамен на его жизнь? Дух разъяренно дрогнул, и голова Андерса откинулась назад, словно от удара. Перед глазами поплыли цветные круги. — Тебе не хватает силы. Возьми ее. Андерс оглянулся на свой посох. Камень, бывший еще недавно невзрачным, сиял. От его блеска кололо глаза. Он схватил его, выпутав из платка Гаррета, и сжал в ладони. — Я не знаю, что делать. — Ты весь путь не знал. Но все же ты дошел до цели. Шея Гаррета была холодной. На лице — спокойствие, словно удар освободил его от необходимости сопровождать Андерса, и можно было больше не беспокоиться. Пульс не прощупывался. Янтари глаз безразлично смотрят в небо. Камень леденил ладонь. Андерс зажмурился. Он прикоснулся к виску Гаррета так, как если бы это была просто царапина, позволил своей силе литься. Она стекала отовсюду, из каждой вены и каждой артерии, струилась, как шелк… Она должна была уже кончиться, иссушив его, но этого не происходило. Андерс задыхался: его сковало, он не мог глотнуть воздуха. Все его мышцы застыли. Он превратился в посредника — между камнем и Гарретом. В глазах потемнело от недостатка воздуха. Руку, лежащую на щеке Гаррета, свело судорогой. И когда Андерсу показалось, что он погибнет вместе с ним, раздался гром — и Гаррет сделал вдох, распахнув глаза. Камень треснул, расколовшись надвое. Андерс пораженно перевел на него взгляд. То, что было способно воскресить из мертвых, вернуть из Тени, уничтожено. Он вновь посмотрел на Гаррета, ожидая, что тот исчезнет, как мираж. Но он, живой и ошеломленный, приподнялся на локтях и хрипло спросил: — Ты плачешь? Ан… — он осекся. — Что случилось? — Андерс. Ты можешь говорить. Я все помню. Я здесь. Он опустил голову, прижался лбом ко лбу Гаррета. — Я хочу домой. Я очень хочу с тобой домой. Давай поскорее уйдем отсюда. …Небо светлело над их головами. Дерево, древнее и засохшее, без единого листа, возвышалось, и в его недрах осталась лишь пустота. Андерс завязал на одной его ветви красный платок — пусть будет ориентиром для путников. Но он отчего-то был уверен, что сюда никто не забредет. Полчища демонов и истончившаяся Завеса всегда отпугивали людей. А у них с Гарретом теперь есть одна цель на двоих. Вернуться домой. И для этого не надо ни сверяться со звездами, ни следовать за огнями. Достаточно просто идти. Сомнений больше не было.