"Хмельной эльф"

- Мор тебя подери, Фенрис! – Хоук со злости пнул какую-то попавшуюся под ногу сухую корягу, и та с жалобным треском врезалась в выжженные солнцем Андерфелса кусты. Он и раньше видел убийства, но раскуроченные тела работорговцев, что на телегах вывозили из форпоста неподалеку, заставили Хоука волноваться. Он хорошо помнил, как впервые встретил эльфа и как тот безжалостно вырвал чужое сердце из груди прямо у всех на глазах. Он помнил, с какой злостью Фенрис крикнул: «Я не раб!» и как потом окрасились кровавыми каплями металлические пластины у него на груди. Хоук помнил, какими были мертвые тела, что Фенрис оставлял за собой, но такого никогда не было. Из разодранной грудной клетки мертвеца торчали розовые растрескавшиеся ребра, как будто что-то вышло прямо из груди, заставляя кости выгибаться наружу, мгновенно разламывая их, но не один раз, а много – раз за разом, распарывая мягкие легкие, разрывая артерии. Сердце было на месте. Смерть от боли. Хорошо, что лицо бедняги было закрыто тряпкой. Хоук противился этой мысли, как мог, но слишком легко представлялся знакомый кулак в серой металлической перчатке, вспарывающий плоть под противное хлюпанье крови. Что там говорил Варрик? Что Фенриса можно выследить по хвосту из трупов работорговцев? Видимо, забыл упомянуть, что ближе к границе с Тевинтером это уже не хвост, а треклятая гора раскуроченных тел. Солнце медленно скатывалось к горизонту, вокруг по-прежнему были одни песчаные холмы и скалы, редко покрытые сухим кустарником. Все было тихо, над бесконечной мертвой степью царила гнетущая тишина. До следующей деревни оставалось совсем немного – свернуть направо за ближайшим холмом, и ее уже будет видно, - а Хоук был по-прежнему зол. Он даже был этому рад – несколько часов назад он начал бояться, что во время пути растеряет весь запал и не сможет как следует прочистить мозги длинноухому идиоту. К его величайшей радости, Хоуку все еще приходилось с силой сжимать кулаки, чтобы не выместить все, к примеру, на ближайшей песчано-оранжевой скале, так заманчиво бесстрастной, угрюмой и молчаливой, как один напыщенный беглый эльф. За холм Хоук заворачивал с пламенным желанием при встрече стукнуть Фенриса чем-нибудь тяжелым по голове, вот только от его злости вмиг не осталось и следа: стоило ему повернуться и взглянуть на виднеющуюся невдалеке деревню, как в лицо ударил ветер, принеся с собой едкий запах гари, мяса и крови. Высокое закатное небо перечерчивала черная полоса дыма – и по отвратительному запаху Хоук легко догадался, что жгли тела. И где-то там был Фенрис - треклятый эльф, которого он не видел с самого Киркволла. Который даже не счел нужным предупредить. Как ушел из особняка, так и пропал, ищи его по всяким злачным местам. Хоть бы весточку Варрику отправил. Какого Фенрис забыл у границ Тевинтера? А как же «храни то, что имеешь»? А как же «не высовывайся»? Хоук выругался и побежал. «Во что ты ввязался, остроухий?» - предчувствие было препаршивое. «Фенрис умрет», - шепнул тихий, пронизывающий все тело дрожью голос воспоминания. Хоук недовольно нахмурился и, тяжело ступая, продолжил бежать по мешающемуся под ногами мелкому песку. Потерь Хоуку хватило на всю оставшуюся жизнь, и он собирался драться до конца за всех и каждого из своих друзей, даже за этого вечно недовольного зануду. Об остальных членах их импровизированного отряда Хоук мог не беспокоиться – все его товарищи были живы, слава чему бы то ни было, и исправно держали его в курсе своих дел, но Фенрис – Мор бы его побрал – был хрен его знает где и неизвестно, живой ли. На миг Хоуку представился мертвый эльф, лежащий на горячем песке в темной луже крови, на этот раз своей. Смуглая кожа, белые полосы лириума, широко раскрытые зеленые глаза. И выражение лица такое безразличное, как будто ничего не произошло. Грудь сдавило знакомое поганое чувство тревоги, заставляющее нервно сжимать меч. Тошнотворный запах гари перемешивался с горьким вкусом страха. - Как бы не так, - Хоук тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение, и быстрее побежал к деревне. Уже было видно отдельно стоящие невысокие каменные и глиняные дома и беспорядочные фигуры людей, мечущихся по улице. Что-то было неладно. «Фенрис умрет, - уверенно сказал низкий вездесущий голос Кошмара, эхом страха раздаваясь по телу, мурашками расползаясь по коже, стекая по шее на спину каплями холодного пота. - Как умерла твоя семья». Хоуку вдруг стало действительно страшно. Они не виделись с Киркволла. Вдруг именно об этом дне говорил тогда демон? Вдруг знал то, что неизвестно Хоуку? Надо было найти эльфа сразу после Тени. Найти и отодрать за уши за то, что пропал. За то, что сбежал. Найти прежде, чем Фенрис будет лежать на пропитанном горячей кровью песке и смотреть в свободное малиновое небо Андерфелса невидящими глазами и, чуть приоткрыв губы, не дышать. Не видеть и не слышать. -Пошел ты, - ругнулся Хоук, доставая меч. – Этот засранец еще всех нас переживет, - но он сам не верил тому, что говорил. Тревога билась в жилах с каждым ударом сердца, и чем ближе он был к деревне, тем больше разрастался в груди ужас неизвестности. Хоуку казалось, что Фенрис непременно там, и нужно успеть, потому что если он не успеет, то… Образ мертвого, холодного тела эльфа на жарком песке стоял перед глазами. Хоук видел, яснее, чем дерущихся у ближайшего дома воинов, как разметались белые волосы по мертвой земле, как с трудом вырывается дыхание из полураскрытых обветренных губ, как тяжело поднимается рука и металлическая перчатка, не сдерживаемая больше рассеченными ремнями, сползает с запястья и мягко оседает на мелкий песок. Тонкие пальцы с длинными, поблескивающими лириумом линиями меток дрожат, пытаясь схватить его руку, и, когда, наконец, касаются его ладони – Хоук не помнит. Хоук не помнил, теплые ли у Фенриса руки или нет. Он пытался, но даже не мог вспомнить, касался ли когда-нибудь эльфа – хлопал ли по плечу, подавал ли руку, предлагая подняться. Хоук помнил исцарапанный металл пластин на груди, плотный кожаный доспех, извилистые узоры меток, и даже, кажется, изгиб ухмылки, но не помнил всего вместе – образ не складывался, распался на сотни осколков и больше не собирался воедино, как будто не хватало самой главной части, самой важной, самой сути. Самого Фенриса. «Умрет, - с ухмылкой повторил Кошмар, и его голос прошел сквозь все тело Хоука, окатив волной ужаса. - Как и все, кто тебе дорог». «Дорог», - монотонно повторил про себя Хоук, и ему вспомнился один вечер. У него тогда было дел по горло, а тут еще Фенрис что-то сказать хотел. Слова давно забылись, но Хоук отчетливо помнил глаза. Эльф решительно подошел к нему, сначала не смотря в лицо, потом поднял взгляд, упрямый и решительный, и посмотрел на Хоука, словно чего-то ожидая. Тогда Фенрис смотрел на него, как будто Хоук был ему действительно дорог. Мгновение осознания – и в груди как будто что-то лопнуло. Вмиг в памяти всплыла каждая последняя деталь того злосчастного вечера, значение которого Хоук понял только теперь, и его захлестнуло волной отчаяния и злости на самого себя, на собственную непроходимую глупость. Как он мог не увидеть? «Я думал о тебе», - сказал тогда Фенрис. – «Честно говоря, только о тебе я и думал». Хоук помнил, что, занятый совсем другими делами, раздраженно подумал тогда, что не время было рассуждать, место ли эльфу в их отряде. Не время рассуждать о его, Хоука, моральных принципах, не время спорить о треклятых магах, не время для проповеди ненависти Фенриса. И когда эльф продолжил: «Только скажи – и я уйду», - Хоук не задумывался над ответом. «Сейчас не самое лучшее время», - сказал он Фенрису, желая только рухнуть в кровать, и, наконец, отдохнуть. Как он мог не понять, что эльф хотел сказать ему что-то личное, что специально нашел время встретиться наедине, что решился говорить – а с его-то способностями к общению это само по себе было огромное достижение. Уж если Фенрис с его вечной каменной рожей выглядел как побитый щенок, как можно было не догадаться, что речь шла о чем-то более важном, чем ежедневные споры? «Что ж, как и всегда», - Фенрис тогда не то вздохнул, не то усмехнулся, и ничего хорошего в этом не было. Этот дурак остроухий наверняка такого ответа и ждал. Как Хоук не понял, что усмешка скрывает боль? Как не заметил, насколько быстро эльф сдался, сбежал, отворачиваясь, скрывая лицо. «Оставлю тебя», - сказал Фенрис, уходя. И дальше все не заладилось. Хоук еще думал, недели спустя, чего это эльф как-то отдалился от остальных, сидит по углам да винцо потягивает. Хоук быстро вошел в деревню, на ходу доставая меч и, вымещая злость, одним хлестким ударом уложил на землю набросившегося на него воина. На солнце блеснула вышивка желтой змеи. «Тевинтер», - перешагнув через бездвижное тело, Хоук направился прямиком в центр деревни, где было самое пекло. Теперь сомнений у него не осталось, дурной эльф точно должен был быть где-то там. «Нет, ну хоть бы какой-то знак», - не унимался Хоук, но как ни пытался, ничего не мог припомнить. С виду в Фенрисе после того вечера ничего не изменилось – тот же мрачный зануда, что и всегда. Да и остальные ничего не заметили, иначе шуточек явно избежать не получилось бы. Хотя… Фенрис носил на запястье тот красный платок. Тот самый, что Хоук раньше принимал за знак почтения, за знак того, что эльф принял его сторону. И герб Амеллов. «Вот зараза», - не останавливаясь, сминая все на своем пути, Хоук пробивался сквозь драку, зло всаживая меч в попадавшихся на пути тервинтерцев и даже не чувствуя, как мертвые тела соскальзывают с перепачканного кровью лезвия на утоптанный песок. Хоук теперь испытывал вязкое и горькое чувство вины. Ведь Фенрис тогда явно воспринял его ответ как однозначный отказ. Наверное, малоприятно было. Учитывая прошлое эльфа, Хоук меньше всего хотел причинить ему боль, и ему не хотелось об этом думать, но Хоук догадывался, насколько, наверное, паршиво и обидно было Фенрису получить отворот от первого, кому эльф решился довериться с тех пор, как началась его свободная жизнь. Ведь никто и никогда не видел Фенриса ни с мужчиной, ни с женщиной. «То есть, действительно, получается, это он ко мне первому подкатить пытался? Ох, Создатель, как же хрено-…» - Хоук чуть не споткнулся о завернутое в темный плащ худощавое тело, еле успев перешагнуть его. Из-под сбившегося темно-серого капюшона торчали светлые пряди волос и кончик острого уха. -Фен-… - неосознанно вырвалось у Хоука, рука дрогнула, чуть не выронив меч, и ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он рухнул на колени, прямо в мокрый, окрашенный красным песок, и протянул руку, чтобы увидеть лицо мертвого тела. «Нет, это не можешь быть ты», - все звуки битвы: звон клинков и крики - вдруг пропали, и вокруг развернулась только необъятная, глухая тишина, в которой тяжелыми ударами неизбежности Хоук слышал собственное сжавшееся сердце, бьющееся бессильно в клетке груди. «Нет, мы же даже еще не поговорили», - заледеневшие, не чувствующие пальцы, закованные в металлический доспех, мучительно медленно сжали грязную темно-серую ткань капюшона. Страх подступил к горлу и не давал дышать. «Нет, только не так. Не в грязном песке в позабытом Создателем уголке пустыни. Это не для тебя», - Хоук потянул ткань, не понимая, что она дрожит, потому что дрожит его собственная рука. Сердце билось в ребра с таким остервенением, будто хотело на волю так же, как Фенрис. «Фенрис», - Хоук увидел смуглую кожу, знакомые острые скулы, прикрытые глаза, недовольно поджатые губы, и реальность как будто медленно рассыпалась, разваливаясь огромными глыбами отчаяния, падая куда-то вниз вместе с возможностью чувствовать - тяжелое, необъятное горе срывало с Хоука чувства, одно за другим, как лепестки с полураскрытого бутона, как сдирают кожу заживо, длинными красными полосами боли. Липкое, отвратительное понимание того, что он не смог, не успел, не защитил, влезло в грудь, прямо в середину, обернувшись шипами, больно вонзившимися в душу. -Пр… - хриплым, оборвавшимся голосом прошептал Хоук, но так и не смог сказать «Прости». Сам себя он бы не простил. Никогда. Не после того, как сам по глупости оттолкнул. Не после того, как понял, что был не просто товарищем. Не после того, как треклятый демон сказал ему те слова. Почему он просто не нашел Фенриса сразу? Почему просто не проверил, все ли с ним в порядке? «Защитник»… -П-… - попытался он снова, рука дрожала так, что выпустила край капюшона, полностью открывая лицо светловолосого эльфа – обычное лицо, без длинных изогнутых лириумных татуировок. Хоук понял, что начал дышать. «Фенрис не умрет здесь. Не так», - сказал он себе, все еще не веря своим глазам. На всякий случай он откинул плащ с мертвого эльфа, чтобы увидеть и его руки – обычные, не закрытые перчатками, с чистой ровной кожей. – «Не здесь, не сегодня». Хоук, пошатнувшись, поднялся с земли. Шок все еще не прошел, и все вокруг казалось медленным и мутным, а звуки доходили как будто издалека. Он понимал, что это пройдет, что надо подождать, но не мог. Ему нужно было увидеть Фенриса. Сейчас же. Живого. Злого, сумасшедшего, обиженного, мрачного – плевать, какого, но живого. Сейчас же. Хоук пошел вперед. Руки все еще подрагивали, но это не мешало ему привычно рассекать тела, не чувствуя ни боли, ни усталости. Он не чувствовал вообще ничего – ни царапин на щеке, ни привычной тяжести меча и доспехов; ни чужой крови, затекающей ему в рукава и за воротник, забрызгавшей его лицо; ни веса мертвых тел, которые он безразлично скидывал с себя на землю – он чувствовал только как его похолодевшую грудь сжимает страх, что следующий бездыханный труп эльфа на земле будет увит белым узором. Хоук переворачивал их, одного за другим, тела эльфов, и каждый раз в груди как будто что-то обрывалось. И каждый раз, не находя знакомых татуировок на безжизненных лицах, Хоук думал, что ему станет легче. Но легче не становилось. Становилось хуже: кровь стучала в висках и беспокойство только нарастало. Желание найти Фенриса разрасталось, превращаясь в необходимость, в потребность – такую же, как потребность дышать и жить. Хоук застрял в распавшемся на части мире, переполненном отчаянием и болью, застрял и не мог выбраться. Чтобы успокоиться, чтобы начать дышать и жить дальше, ему нужен был Фенрис, и Хоук шел вперед, перешагивая трупы, пока свежий порыв ветра не дохнул в лицо запахом грозы. Хоук обернулся и, наконец, увидел. Темная худая тень в переливах голубого света порхнула над улицей и приземлилась среди бело-желтых силуэтов охотников. Всего на миг она приняла знакомые очертания: эльф выпрямился во весь рост, и Хоук увидел его со спины. Все в том же узком, прилегающем к телу кожаном доспехе, Фенрис казался слишком худым, как будто давно перестал следить за собой и забывал иногда поесть. Длинные стройные ноги были уже все перепачканы в темных кровавых пятнах, но привычно твердо стояли на земле. На узких бедрах был затянут все тот же, потертый со временем ремень. Плечи, казалось, стали шире, как будто эльф, наконец, решил встретить все, что ему уготовано судьбой, лицом к лицу. Кровавые горы тел, что Фенрис оставлял за собой, были тому подтверждением – он явно перестал прятаться. Но все это было лишь на миг. Стоило Хоуку моргнуть, как, качнув головой, видимо, стряхивая белые волосы со лба, Фенрис снова превратился в смазанную серо-голубую тень, раскидывающую кровавые разводы по глиняным стенам низких домов, по земле, по камням у колодца. -Фен-… - Хоук бросился туда, где под хруст костей бушевал эльф. – Фенрис! – окликнул он снова, но тот его не слышал. Фенрис уже с упоением и злой ухмылкой на лице раздирал грудь попавшемуся под руку охотнику, пока остальные в ужасе не могли решить, как к нему подступиться. Меча у эльфа не было, и он методично вырывал красноватую плоть вперемешку с обрывками ткани и кольчуги из груди вопящего от боли врага, пока тот не замолчал от того, что эльф выдрал часть его позвоночника. Тогда Фенрис, потеряв всякий интерес, развернулся в поисках следующей жертвы. Перетекая плавно, как вода, он метнулся в сторону и не глядя, одним небрежным взмахом руки свернул кому-то шею, а потом в развороте, легко перенеся вес своего тела на одну ногу, вонзил руку кому-то в голову и продолжил свой путь, когтистой перчаткой размазывая по воздуху красно-розовую полосу. Фенрис не останавливался, как в заколдованном танце кружась вокруг, разрывая и размазывая тела на своем пути, и Хоуку даже показалось это красивым, пока он не заметил злобную улыбку на губах эльфа. Фенрис наслаждался убийством, и на каждую новую свою жертву смотрел с тем интересом, с каким дети играют с новыми игрушками. Фенрис был жив, и где-то глубоко в груди тяжелая хватка страха отпустила Хоука, дав вдохнуть воздуха, дав силы двигаться дальше. Но Фенрис, каким он стал теперь, как будто растерял остатки себя – остались лишь злоба, ненависть и желание убить. Хоуку стало тошно: в этом была и его вина. Может, поговори они тогда, эльф не сбежал бы из Киркволла, не окопался бы здесь в песках, и не стал бы таким. -Фенрис! – Наконец, спотыкаясь, Хоук подобрался достаточно близко, и эльф напряженно застыл, вытянувшись, как будто услышав его слова. – Эй, Фенрис! – воткнув меч в землю, уже тише позвал его Хоук, надеясь, что сможет успокоить разбушевавшегося друга. Фенрис вмиг развернулся на месте и Хоук только успел заметить яркую линию света, полыхнувшую в его сторону, когда эльф вдруг оказался близко, на расстоянии вытянутой руки. Вечно хмурое лицо с острыми скулами, знакомое до боли, было все перечерчено брызгами свежей красной крови; губы растянулись в улыбке, от которой становилось не по себе, а вместо привычных зеленых глаз на Хоука уставились из-под заинтересованно изогнутых бровей не видящие, подожженные лириумным безумием, сверкающие как два драгоценных камня глаза Фенриса. В груди похолодело, слишком реально, слишком ощутимо, как будто кто-то налил в легкие холодной воды, и Хоук, опустив рассеянный взгляд, с удивлением вдруг заметил, что полыхающая голубым пламенем рука Фенриса торчит в его груди, сжимая в пальцах его сердце. Он чувствовал, как оно быстро бьется, толкаясь мягкими стенками в когтистую перчатку эльфа. Фенрису стоило лишь немного сдвинуться – и прощай, Гаррет Хоук, некогда топтавший землю Тедаса! Наверное, все происходило очень быстро, но Хоук успел удивиться, что еще не задыхается и не плюется кровью, как остальные жертвы Фенриса – видимо, эльф держал его очень аккуратно. Еще он отчетливо успел подумать, что никогда и ни с кем у него не было ничего более личного, чем это. Сумасшедший, напичканный лириумом эльф, которого он отшил несколько лет назад, теперь держал в своей руке его сердце. Хоук, не осознавая даже, наверное, всей серьезности ситуации, протянул руку и положил Фенрису на запястье – там, где оно упиралось в его собственную грудь, - и почувствовал твердый металл доспеха. Исцарапанный холодный металл был настоящий, как и рука под ним. И теперь, когда Хоук, наконец, смог дотронуться до эльфа и действительно поверить, что он не мертв, страх окончательно ушел. Хоуку вдруг стало очень легко. Захотелось как следует стукнуть эльфа по голове, чтобы не впадал больше в лириумное безумие. Обнять хорошенько по поводу встречи и утащить в ближайшее питейное заведение, чтобы пару раз сделать засранца в карты и упиться вином до беспамятства, как бывало. Осталось только сначала вытащить руку эльфа у себя из груди – и все непременно будет хорошо. В конце концов, они оба живы – и этого достаточно. Хоук даже улыбнулся собственным мыслям. -О, - опустив взгляд, удивленно заметил Хоук: его пальцы уперлись в красную драную тряпку, повязанную на руке эльфа. – Не думал, что он еще у тебя, - Хоук незло усмехнулся и, не найдя, что еще сказать, с самым извиняющимся лицом, на которое только был способен, выдал: - Ты слегка испачкался. Фенрис, сбитый с толку, вздрогнул, как будто очнувшись. Полусумасшедшая улыбка соскользнула с его губ, а лицо приобрело привычное хмурое выражение. Эльф почти осознанно посмотрел на стоящего перед ним человека, как будто силясь понять, что же происходит и чем он испачкался; догадаться, чего от него ждут; вспомнить, почему этот человек так спокойно говорит с ним о платке Хоука. -Ты так рад меня видеть, что весь светишься от счастья? – продолжил Хоук, ненавязчиво указывая пальцем на лириумные знаки. От чужой руки в груди расходились волны холода, сердце по-прежнему билось о металл чужого доспеха, и Хоук явно предпочел бы, чтобы его отпустили. Сказать напрямую было как-то неудобно, так что ему не осталось ничего, кроме как нелепо отшучиваться. -Хоук? – вдруг ясно увидев лицо друга, Фенрис удивленно моргнул и мотнул головой, как будто пытаясь сориентироваться после сна. Заметив свою руку в груди Хоука, он побледнел и, тут же разжав пальцы, выдернул ее. – Хоу-… Лишь только пальцы эльфа вышли из его тела, вновь становясь материальными, как только погасли всполохи лириума, а глаза, с нарастающим ужасом смотревшие на него, вновь приобрели свой зеленый оттенок, Хоук выхватил из-за пояса кинжал и хорошенько приложил не ожидавшего ничего подобного Фенриса рукояткой. -От греха подальше, - неизвестно зачем пояснил Хоук, подхватывая на руки падающее тело эльфа, который уже не казался таким грозным, скорее хрупким и изможденным. Хоук наклонил голову Фенриса себе на плечо, подхватил его левой рукой под задницу и, прислонив к себе безвольное тело, выдернул меч из песка. Пока он пытался достучаться до Фенриса, драка уже кончилась: несколько озлобленных эльфов добивали в конце улицы двух оставшихся в живых тевинтерцев, остальные «наши», насколько Хоук смог понять, эльфы и люди, уже стаскивали трупы в кучу, забирая все ценное, прежде чем предать тела огню. Никто не обращал особого внимания на Хоука и Фенриса, бессильно привалившегося к его груди: видимо, эльф ясно всем дал понять, что в его дела лучше не лезть - эту картину Хоук очень ясно себе представлял – так что прошедшие мимо в драных кожаных доспехах люди только взглянули в его сторону, оценивая, не враг ли он, и продолжили свой разговор как ни в чем не бывало. Хоук огляделся. Неподалеку виднелся какой-то двухэтажный обмазанный глиной дом с крышей из сухих веток. На неровной, пожелтевшей от песчаного ветра стене была смазанная вывеска – по-видимому, местная таверна. Фенриса явно нужно было привести в порядок, так что в надежде найти комнату или, по крайней мере, укромный угол, Хоук зашагал туда. Действительно, оказалась таверна. «Хмельной эльф», - прочитал Хоук гордое название заведения и чуть не споткнулся от удивления. Он даже поднял голову и на всякий случай перечитал вывеску. «Хмельной эль», - невинно гласила надпись. Хоук, выругавшись хорошенько, покрепче стиснул Фенриса свободной рукой и толкнул ногой плетеную дверь. Владельцы, видимо, были слишком напуганы, так что среди каменных скамеек и пустых нынче столов Хоук не нашел никого. Пожав плечами, он запомнил на всякий случай, где можно прихватить уцелевшую бутылку чего покрепче, и поковылял по узкой лестнице на второй этаж. Там нашлось целых две комнаты, одна из которых была завалена хламом, а другая явно сдавалась редким путешественникам: здесь оказались плетеные кресла, каменный стол, шкаф и сносная кровать, куда Хоук благополучно уложил эльфа. Делал он это нехотя. После утреннего припадка страха Хоук не отказался бы подольше подержать Фенриса. Его это успокаивало: слабое тепло, исходящее от худого тела, белые волосы, щекочущие шею, и биение сердца – где-то там, под металлическими пластинами и кожаными ремнями. Все-таки аккуратно опустив эльфа на тонкое одеяло, Хоук принялся за дело. Нужно было привести в порядок себя – и Фенриса, пока тот не очнулся и не начал причитать, ворчать и отмалчиваться. Впрочем, как обычно. Положив меч на стол, Хоук быстро расстегнул крепкие ремни и бросил туда же металлические пластины с правой руки. Кожаный доспех и рубашка пропитались кровью на рукавах и воротнике, так что недолго думая Хоук плюнул и стянул с себя все: перчатки, поножи, широкий ремень, нагрудник, рубашку, - и уже оставшись в одних только штанах да сапогах, вздохнул свободно. Никакой тряпки под рукой не нашлось, так что, выудив из горы вещей на столе свою рубашку – она, казалось, была самым мягким, что можно было найти, - Хоук направился к Фенрису и сел на кровать рядом с эльфом. Тот послушно лежал так, как его и оставили: голова на подушке, волосы разметались: ноги чуть сдвинуты на бок, в сторону окна, что было у самой кровати; одна рука бессильно свесилась с края – Хоук осторожно поднял ее и, согнув в локте, положил Фенрису на грудь. Рука у Фенриса оказалась прохладная, и, поразмыслив всего пару секунд, Хоук положил свою ладонь сверху на его. Фенрис дышал. Это чувствовалось по тому, как мерно поднимается его грудь, пусть и совсем немного, почти незаметно, но Хоук все равно чувствовал. Как чувствовал биение сердца эльфа там, где их кожа соприкасалась. Хоуку казалось, что пальцы Фенриса потихоньку согреваются от тепла его руки. По крайней мере, ему хотелось надеяться. Лицо эльфа теперь было почти безмятежно. Никакой складки между бровями, глаза закрыты, губы плотно сжаты. Он даже казался как-то моложе, и сложно было представить, что ему пришлось пройти через столько боли. Наверное, все дело было в его вечном мрачном ворчании. Теперь, когда Фенрис, наконец, молчал – не молча мечтал поубивать всех магов или повырезать языки окружающим, а просто молчал – он выглядел почти невинно. Не считая длинных засыхающих брызг чужой крови. -Не дело, - покачал головой Хоук и, нехотя отпустив руку эльфа, положил свободную ладонь ему на щеку, а другой рукой принялся смывать темные брызги и пятна с лица Фенриса, осторожно оттирая их и так безвозвратно испорченной красной рубашкой. Наконец последние разводы стерлись, и Хоук оглядел эльфа с ног до головы. Работы было еще непочатый край: все доспехи Фенриса были во въедливых темных пятнах, и надо было бы, конечно, просто стянуть с него всю одежду и засунуть в бочку с водой. В одну – Фенриса, чтобы отмокал, в другую – одежду, чтобы отстиралась. Вот только рисковать и раздевать эльфа, пока тот без сознания, Хоук совсем не торопился. Острых ощущений ему уже хватило на то утро. Он даже на всякий случай положил руку себе на грудь, чтобы удостовериться, что в ней все-таки нет дыры. И все же, снять с эльфа нагрудник и перчатки Хоук счел вполне допустимым. Расстегнув тугие ремни, он освободил сначала одну, потом вторую руку эльфа, наскоро вытерев пересеченные лириумным узором пальцы от засыхающей крови. Потом снял с Фенриса нагрудник и, сложив все рядом с кучей своего барахла на столе, Хоук вдруг понял, что больше ничего сделать не может. Надо было, конечно, пойти вниз и напиться. Это был бы просто отличный план. Но неизвестно было, когда эльф проснется. Зная Фенриса, Хоук легко представлял, как тот очнется, сгребет в охапку свои доспехи и сбежит, не сказав ни слова. Такой исход встречи Хоука не устраивал совсем, не после всего, через что ему пришлось пройти тем утром. Можно было, конечно, привязать Фенриса к чему-нибудь, чтобы не удрал, пока Хоук будет напиваться внизу. Он даже представил, как эльф проснется, привязанный за руку к кровати или каменному столу, в бешенстве разнесет всю комнату, а потом спустится вниз хотя бы только для того, чтобы в ярости заявить, что он не чья-то собственность, чтобы его привязывали и заковывали в цепи. Картина была бы что надо, вот только Фенрис юмор вряд ли оценил бы. В итоге Хоук решил остаться. Ему самому не помешало бы немного отдохнуть, и он развалился в одном из плетеных кресел в ожидании, пока очнется один особо неразговорчивый экземпляр эльфа, не умеющий внятно выражать свои мысли и чувства, которому давно нужно было хорошенько вправить мозги. … Мерзкая, неуютная темнота вокруг. Не было ничего – ни доспехов, ни одежды, ни тряпки даже, чтобы хоть чем-то закрыть свое худое тело, теперь больше походившее на обтянутые кожей кости, и он больно бился о каменно-холодную, острую темноту выступающим лопатками, узкими бедрами, исцарапанными ступнями. Каждый удар - как острый камень, втыкался в истощившуюся кожу, взрываясь яркой голубой вспышкой боли, чтобы потом мурашками расползтись по всему телу. Он пытался вырваться, отодвинуться, избежать этой боли, но темнота упрямо держала его: липкими, мерзкими пальцами она вцепилась в его запястья и лодыжки, не давая выбраться; отвратительными скользкими ладонями она ползла по его груди, выжигая за собой горелый след, сминая тело, пробираясь цепкими пальцами под кожу, впиваясь в открытую плоть. Все тело била дрожь, боль ходила волнами от кончиков пальцев до сердца, гулко заливала грудь, заставляя закидывать голову назад и изгибаться дугой. Боль окутывала его голубой тканью, взрывающейся иглами и холодным огнем везде, где касалась его тела, и чем больше он дергался, зажатый в прочные тиски, тем больше она приклеивалась к его коже, как раскаленный металл стекая вниз, смешиваясь с его собственным телом, прирастая, прорастая сквозь него. Он готов был сделать все, что угодно, чтобы выбраться. Чтобы хоть на секунду прекратить эту пытку. На секунду просто дышать и быть – без боли, без агонии. Не чувствовать, как трясет тело от перенапряжения, не чувствовать, как натянуты все жилы, как они дрожат, каждый миг готовые порваться и разорвать его самого как тряпичную куклу. -Не кричи, - сказал голос. И он не кричал. Надеясь на конец – какой бы он ни был, - он открывал рот навстречу новой волне раскалено-ледяной боли и глотал ее целиком, пока она не заливала его глотку, и он не захлебывался ею. -Не сопротивляйся, - сказал голос. И он не сопротивлялся. Он пытался не противиться – все, что угодно, лишь бы скорее конец. Но тело предавало его и все дергалось с каждым знакомым фейрверком боли, растекавшемся на животе, на руке, на бедре. Тело не слушалось, и невозможно было думать, невозможно дышать, невозможно быть. -Прими его, - сказал голос. И он готов был принять все, что угодно. Голубая ткань боли обертывалась вокруг него новыми и новыми витками, клеймом вгорая в кожу, проникая в тело, жадной пастью пожирая его изнутри. Она вылизывала своим огнем ноги и руки, она сжимала запястья и выворачивала пальцы, она грызла позвоночник, она сжимала горло и царапала глаза. -Прими меня, - шептала боль в шелесте своих волн и ласково выжигала его губы. Голубая канва, невесомая, сшитая алмазными нитями его нервов, скрепленная белыми лентами боли, обернула его целиком и улеглась, адским ледяным огнем полыхая под кожей, готовая в любую минуту сорвать с себя оковы плоти и превратить его тело в кровавый кусок мяса. Голубая канва проросла, пустив в его теле свои корни, тягучей болью свилась вдоль костей, тонкими струйками просочилась в кровь, взяла себе его всего: глаза, рот, руки, ноги, тело. Она хотела взять себе его разум. Но он, даже спустя бесконечную боль, он хотел быть свободным. И пусть ему было никогда не вырваться из этой тюрьмы, пусть он был заточен в своем же теле, где-то в самой глубине у него все еще была мечта о свободе. -Теперь ты – мой, - сказал голос. Он ничего не ответил. Бело-голубая ослепляющая боль царствовала теперь над ним. -Я никуда тебя не отпущу, - говорил голос, и чужие руки, сухие и отвратительные, скользили по его телу. С каждым прикосновением ему казалось, что с него словно под бритвой сходит слой кожи, оголяя его душу, изодранную в клочья, но он молчал. Кричать нельзя – иначе они узнают. Узнают о том, что глубоко внутри горит маленькая кроваво-красная искра ненависти – последний осколок тепла, что греет его изнутри. -Ты – мой, - сказал голос, и чужие руки заковали его в тяжелые, металлические цепи, прибившие его к каменной земле. – Только мой. Он смотрел в ослепляющую черноту преданными глазами и послушно кивал в ответ. «Я освобожусь», - клялся он себе, послушно протягивая руку вперед, чтобы ее окатило ледяной волной боли, чтобы задрожали худые пальцы, чтобы спазмы пошли по мышцам. – «Я вырвусь отсюда. Я буду делать, как ты хочешь. Я буду тем, что ты хочешь. И однажды…» -Неужели? - сказал голос, выплескивая остатки режущей боли на его грудь, словно лезвия кинжалов. – Оглянись! Твое однажды уже прошло. Ты мог быть свободным, мог уйти. Мог убить меня. Но ты послушался приказа, как и всегда. Ты – мой. И он увидел знакомого человека, высокого мужчину с темными спутанными волосами и красной полоской крови поперек носа. Задумчиво погладив короткую черную бороду, мужчина усмехнулся, а потом с удивлением посмотрел на него. Он держал в руке сердце этого человека, чувствовал, как оно мягко бьется о металлические пластины доспеха, сковывающие его пальцы – большое, горячее, как сама жизнь, такое хрупкое. Сожми пальцы – и оно лопнет, и не станет больше человека с доброй усмешкой. -Убей, - сказал голос. И он убил. Он сжал в кулаке бьющееся сердце, и оно раскаленной красной кровью потекло по пальцам, согревая замерзшее в бело-голубой сети тело. -Вот видишь. Ты – мой, - усмехнулся голос. - А он теперь мертв. -Хоук, - сорвалось с губ. – Не «он». Его имя – Хоук. Его им-… По рукам текла красная, горячая кровь – все, что осталось от единственного человека, который был ему дорог, и было наплевать на разрывающиеся от напряжения жилы, на горящие клейма, на бушующую под кожей боль – все это было лишь песком под ногами. Теперь он понял, что такое на самом деле – боль. В душе что-то разорвалось – непоправимо, и оглушило пустотой, в которой осталась только одна мысль: «Я сделал это». Маленькая искра ненависти полыхнула где-то в глубине и, вдруг взвившись неистовым пламенем, поглотила его всего без остатка. Он ненавидел это все – белеющее покрывало боли, ставшее его телом, этот голос, эти руки, что сотворили с ним такое, но больше всего этого он ненавидел себя. Почему он был так слаб? Откуда взялась в нем эта тьма, откуда, из каких недр просочилась, словно скверна, отравила его душу? Почему этим ядом пропитано его тело, его разум, его чувства? Ему достаточно было лишь знать, что где-то – пусть очень далеко – солнце встает для человека, рядом с которым он когда-то прошел часть пути, человека, улыбавшегося ему так же, как и всем, невзирая на яд, на боль, на судьбу. Ему было достаточно просто знать, что Гаррет Хоук жив. Но он сделал это – сам. Можно было бесконечно оправдывать себя, думая, что он исполнил чей-то приказ. Но он – не игрушка, не собственность, не раб – он должен был решить сам. Он мог отказаться, мог обернуть свою ненависть против врагов, мог… Он мог убить себя. И все же по рукам текла красная кровь единственного, кто был добр к нему. Задыхаясь от ненависти к самому себе, от приторного, удушающего отчаяния, он упал на колени, зарываясь дрожащими руками в побелевшие волосы, и сквозь текущие по щекам слезы, сквозь непроглядную темноту, сквозь желчь сожаления – закричал. Фенрис распахнул глаза и удивленно впился взглядом широко распахнутых зеленых глаз в неровную желтоватую глиняную стену. Под щекой была подушка. Он лежал на какой-то кровати, подложив одну руку под голову, а второй стискивая тонкое одеяло так, что костяшки побелели. Медленно разжав негнущиеся пальцы, Фенрис положил свою ладонь поверх грубой ткани и попытался вспомнить, где он и что происходит. Он помнил, как вчера со своим отрядом разгромил караван работорговцев, направлявшийся к границе Тевинтера. Помнил, как уже сегодня с утра на них напали в попытке отбить «товар», помнил, как убивал всех без разбора. Помнил, как держал в руке сердце человека, которого здесь быть не должно было. Знакомое, давно позабытое лицо с жесткой щетиной улыбалось, а невозможно голубые глаза, яркие, как свободное небо, смотрели на него с волнением и заботой. «Хоук!» - Фенрис резко сел на кровати, не в силах отличить воспоминание ото сна. Что, если Хоук действительно был здесь? По странному стечению обстоятельств оказался в этой пустынной глуши? На руках были следы вытертой крови. Красные полосы под ногтями. «Неужели этой рукой…?» - Фенрис вздрогнул всем телом. Воспоминания того ужаса, что он испытал во сне, пусть и кажущемся теперь далеким отзвуком кошмара, нахлынули вновь. Ему нужно было увидеть Хоука, и Фенрис огляделся, как будто бы воин действительно был где-то рядом, а не в Скайхолде вместе со своими новыми друзьями. Широко расставив ноги, спиной к Фенрису, Хоук сидел на маленькой каменной табуретке посреди комнаты и, склонившись над металлическим тазом, что-то невнятно бормоча себе под нос, тер щеткой свой нагрудник. На протянутых поперек потолка шнурах уже красовались вымытые рубашка и кожаные доспехи, пристегнутые прищепками, а в углу, перетягивая всю веревку на себя, вопреки какой-либо логике висели начищенные наручи. Поножи ждали своей очереди на неровном каменном столе рядом с доспехами Фенриса. Фенрис медленно закрыл глаза, уверенный, что видение исчезнет, а потом снова открыл. Видение не исчезло. Видение, расправив широкие светлые плечи в тонких полосах шрамов, с остервенением терло металл щеткой, отчего тренированные за годы мышцы на его спине перекатывались под кожей волнами. Потом видение бросило щетку в таз с мыльной водой и устало вытерло лоб тыльной стороной ладони, еще больше растрепав взмокшие волосы. На миг Фенрис почувствовал что-то похожее на радость от того, что Хоук был жив, но лишь на миг – осознание навалилось на него тяжелой глыбой. «Я не контролирую себя», - не было смысла лгать самому себе, и Фенрис признавал очевидное. – «Я так и не смог избавиться от этой отравы внутри. Я опасен. Я должен уйти». Уйти, как он сделал раньше. Чем дальше – тем лучше. И если бы мог, Фенрис бы молча исчез – незаметно, без лишних разговоров, не причиняя никому неудобств – и на этом проблема была бы исчерпана. Хоук ясно дал ему понять – им не место рядом. Фенрис помнил, как будто это было вчера, сколько сил ему стоило собраться с духом и поговорить с Хоуком. Он помнил, как бешено билось в груди сердце и впервые в этой жизни, где по телу его был вычерчен проклятый узор, ему хотелось довериться, поверить. Может, даже что-то еще. Фенрис помнил, как ждал, сидя на скамейке, сцепив руки в замок, и в груди было легко и страшно. Помнил, как попытался сказать, но слова никогда не передали бы, насколько дорог стал ему Хоук за то время, что они шли плечом к плечу. Он пытался сказать, но Хоуку не нужно было все это. Хоук шел вперед, высоко подняв голову, и ему нужен был друг, товарищ по отряду – ничего более. Фенрис не был удивлен. Он не ждал, что окажется кому-то нужен – не как оружие, не как раб, а просто – как Фенрис. Он не был огорчен. Он просто стал тем, что нужно было Хоуку. Чего Фенрис не ожидал – так это насколько тяжело окажется быть рядом с ним. День за днем сражаться, идти вперед в ожидании смерти – не своей, его – смотреть, как мимо него пролетает стрела, замечать, как лезвие меча едва касается его щеки. И не иметь возможности ничего сделать. Не иметь даже голоса. Он никогда не мог позволить себе делать то, что ему хотелось. Никогда не мог говорить то, что думает. Никогда не мог чувствовать. То были цепи, в которые заковало его рабство – и Фенрис яростно ненавидел их. Те цепи он разорвал в клочья. Теперь же, будучи свободным, он сам решил, что не должен мешать. Что должен молчать, не протягивать руки, не чувствовать. Он сам заковал себя в те кандалы, что хуже всех – и ненавидел себя за это. «Уйти», - Фенрис сел на кровати. Все тело ныло, тонкие линии лириумных татуировок горели, как свежие порезы, но он давно привык и лишь поморщился. Услышав легкий шорох за спиной, Хоук усмехнулся и, со звоном бросив щетку и недочищенный нагрудник в таз, глянул через плечо: -Ну что, проснулся? – Спросил он, вставая с табуретки, и бодро отряхнул колени. Заметив сутуло сидящего на кровати эльфа, Хоук выпрямился во весь рост и весело добавил, положив руки на бедра: – Будешь снова пытаться украсть мое сердце? Фенрис поднял свои нечеловеческие глаза и посмотрел на обнаженную грудь воина. Это был не сон. Его пальцы и правда какой-то миг держали сердце Хоука, сжимая самое дорогое, что было у Фенриса в этом мире. И он почти сделал это – почти убил своего единственного настоящего друга. «Магия, будь она проклята», - Фенрис смотрел на слегка загорелую ровную кожу, и не мог остановится – все представлял, что и эту грудь он мог разорвать собственными руками. Так же, как сотни, тысячи других. – «Будь я сам проклят, если способен на такое». По личной шкале эльфийских расцветок Гаррета Хоука Фенрис посерел. «Блядь, Хоук, что ты несешь?» - он еле сдержался, чтобы не стукнуть себя по лбу, дурака такого. Нашел что ляпнуть. Как будто Фенрис и без того был недостаточно мрачный. -Я должен просить у тебя прощения, - тихо и хрипло проговорил эльф, с отчаянной решимостью смотря Хоуку в глаза. Ему хотелось отвернуться, скрыть свой стыд, но он считал, что обязан смотреть в лицо человеку, которого – что? Обидел? Предал? Почти убил? - Надеюсь, ты сможешь простить меня, - продолжил он еще тише, не веря в то, что говорит. Даже если Хоук и простил бы его, сам Фенрис никогда бы не смог простить себя. Никогда не смог бы забыть. -Эм… - растерявшись под пристальным взглядом зеленых глаз эльфа, Хоук не сразу понял, о чем тот говорит. А когда понял, посмотрел вниз, на свою голую грудь и положил руку туда, где должна была быть дыра. - Не каждый день меня лапают за сердце, но это не так страшно, как я думал. Или ты обошёлся нежно? Фенрис вздрогнул, как если бы Хоук коснулся не себя, а его, и заворожено проследил, как скользнули загрубевшие от рукояти меча пальцы по ровной коже груди. Эти пальцы, эта рука была так близко, и все же так далеко. Сколько раз Фенрис хотел дотянуться и коснуться – взять за руку, почувствовать что-то, почувствовать кого-то. Фенрис знал, что коснись он этих пальцев, кожа будет затертая и вся в мелких мозолях, но он никогда этого не чувствовал. Не чувствовал тяжесть этой руки на плече, не знал, каково это – прислониться щекой к теплой ладони, каково это – когда эти сильные руки ласкают его тело. «О, Создатель! Как я только…» - Фенрис моргнул и быстро отвернулся, скрывая лицо за длинными белыми прядями волос. Как же прогнила его душа, насколько же он был испорчен, что такое пришло ему на ум? Как он мог даже думать о подобном, когда своими собственными руками чуть не убил Хоука? Воспоминание о том, что он чуть не лишил друга жизни, вновь всколыхнуло сожаление, горькой, едкой волной окатившее плечи. А свинцово-серое, отравляющее сознание чувство вины размазало сердце по глиняному полу, и Фенрис молча снес эту пытку, зная, что заслужил ее, и только крепче сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони, надеясь, что Хоук не заметит. Он был жалок и слаб. Хотелось ударить кулаком стену и бить, пока костяшки не разобьются в кровь. «Я отравлен», - Фенрис закусил губу, в бешенстве от собственного бессилия. – «И не только магия сделала это со мной. Я сам стал таким. Я знаю, что подобные мысли – яд, и все же жадно пью их изо дня в день, чтобы утолить жажду монстра внутри меня». Смотря на свою грудь, Хоук пытался понять, что чувствовал, пока эльф держал его сердце. К своему удивлению, он обнаружил, что не боялся тогда. Да, ощущение было странное – как стоять над пропастью и смотреть в ее бесконечную черноту, как в битве с более сильным противником ходить по самому краю, ожидая смерти в любой момент – вот только Хоук доверял Фенрису. Он доверял эльфу свою спину каждый раз, как они ввязывались в драку, и тогда, посреди неразберихи, когда рука Фенриса оказалась в его груди, Хоук даже не поверил, что эльф может ранить его. У Хоука слишком мало осталось друзей на этой земле, и если не доверять им – то кому? -Да, в общем-то, не за что тебе извиняться, - не дождавшись ответа, пожал плечами Хоук. Прикинув в голове расклад ситуации, он не нашел ничего, в чем эльф мог быть виновен. Ну подкосило его слегка лириумным безумием, ну бывает. Не убил – и ладно. Успокоился – совсем хорошо. Фенрис удивленно вскинул голову и непонимающе уставился на него своими огромными, ярко-зелеными, будь они неладны, глазами. -Что? – развел руками Хоук. – Перестарался, с кем не бывает. -Я мог вырвать твое сердце, - глухо отозвался с кровати Фенрис с таким видом, как будто совершил самый тяжкий грех в мире и собирался отстрадать за это парочку вечностей по чуланам у магистров. -Ты бы не стал, - с непоколебимой уверенностью в собственных словах парировал Хоук, широко улыбаясь. -Я мог вырвать твое сердце! – сорвавшись, зло выпалил эльф, напряженно сдвинув брови и в ярости поджав подрагивающие от напряжения губы. Как бы ни пытался, Фенрис был не в силах заставить упрямого человека понять, в какой тот был опасности. Он ударил бы Хоука, если бы знал, что это поможет, но, скорее всего, Хоук и это превратил бы в шутку. Иногда Фенрис не знал, действительно ли Хоук был таким бесстрашным воином или попросту верил в свое бессмертие, как наивный дурак. Хоук раздраженно фыркнул, прошагал к кровати, громко топая сапогами по глиняному полу, и с размаху сел рядом с Фенрисом. Закинув одну ногу себе на колено и устроившись поудобнее лицом к злосчастному эльфу, Хоук демонстративно раскинул руки в разные стороны и, гордо выставив грудь вперед, с вызовом рявкнул в ответ: -Ну на! Попробуй еще раз! Фенрис отшатнулся в замешательстве, и Хоук с наслаждением заметил, что у него даже уши дрогнули. -Скажи мне, Хоук, может быть, я случайно достал не твое сердце, а твой мозг? – Фенрис не мог поверить, что этот сумасшедший человек не только не боялся его, не испытывал к нему отвращения, не ненавидел его, навеки проклятого, но и с готовностью доверял ему свою жизнь. -Давай! – продолжал подначивать Хоук. Вопрос теперь стал для него делом принципа. Нужно было доказать упертому как никто другой Фенрису, что тот неправ. Задача была не из легких, но Хоук на то и был Хоуком, чтобы справляться там, где другие бессильны. - Я докажу тебе, что не такая уж это и вселенская трагедия. Подумаешь, рукой потыкал мне в грудь! Авось не умру. -Если я вырву твое сердце, ты умрешь, Хоук, - серьезно сказал Фенрис, пытаясь заставить его перестать дурачится тогда, когда это было неуместно. -Но ты же не станешь его вырывать, так ведь? – Хоук уставился на него с наивной, детской уверенностью. – Давай, а то у меня руки устали. -Ты ведь не успокоишься, пока я этого не сделаю? Даже несмотря на то, как все это глупо, - Фенрис с укором посмотрел на воина, но тот, пожав плечами, только опустил руки. Фенрис тяжело вздохнул. Он солгал бы самому себе, если бы сказал, что не хотел снова сделать это – почувствовать теплое биение жизни Гаррета Хоука. Как долго они не виделись? Сколько времени прошло? Справа на груди Хоука появились тонкие следы шрамов, которых, кажется, раньше не было, а в остальном Гаррет Хоук был таким же, каким запомнил его Фенрис – с вечной довольной усмешкой на обветренных губах, с задорными небесно-голубыми глазами, сильный и свободный. Чего стоило протянуть руку и дотронуться? Фенрис боялся, что забудется, потеряет контроль, но Хоук бесстрашно и открыто предлагал ему взять свое сердце. Фенрис не мог сказать ему «нет». Лириумные клейма полыхнули болью и озарили все голубым мягким светом. Фенрис осторожно поднял руку и, протянув ее вперед, коснулся кончиками пальцев чужой кожи. Он не должен был делать этого. Не должен был выпускать свернувшуюся в нем тьму. Не должен был позволить Хоуку заразиться этой отравой, что ядом текла по венам, готовая в любой момент ощетиниться иглами и разорвать Фенриса, как тонкую оболочку. Не должен был выпускать эти отвратительные, жадные, вечно голодные желания, эту огромную, уродливую, скользкую, просачивающуюся в его сны и мысли жажду. Не должен был – но Хоук упрямо смотрел на него и ждал, послушно сидя напротив. Хоук не передумал. Тогда Фенрис положил ему на грудь всю свою ладонь – и тонкая зеркальная стена, собранная Фенрисом из осколков своей души, рухнула с оглушительным звоном. Блестящим дождем раскололись тяжелые, стальные цепи, что Фенрис сам так долго возводил, пытаясь заставить себя перестать чувствовать – и на свободу вырвались, ослепляя своей чернотой, драные, израненные желания. Их костлявые цепкие пальцы сжали бешено бьющееся, очерствевшее сердце Фенриса, и их острые клыки вонзились в него, впрыскивая свой яд прямо в душу. Тело Хоука было горячим, как лучи палящего солнца Андерфелса. Фенрис, давным-давно замерзший во льдах сковавшей его боли, чувствовал жар, распаляющийся под пальцами, упрямо и неотвратимо, как сам Хоук, - и Фенрис жаждал этого тепла. Огромная черная жажда выла в нем, скребла ногтями грудь и требовала немедленно прикоснуться, взять себе этот жар, завернуться в него целиком. Голодная, дикая жажда требовала касаться этой горячей кожи пальцами, ладонями, губами – она требовала эти стертые о рукоять меча теплые руки, требовала их прикосновений, как будто они могли насытить ее. Проклятая жажда, наконец, указала, что ей нужно, и нашла себе имя – похоть. Фенрис смотрел вперед, видел широкую грудь Хоука, ошеломленный, задушенный, и мог думать только о том, что должен двинуться вперед и касаться этой груди, этих уверенных плеч, должен узнать, какие на ощупь те перекатывающиеся мышцы на спине Хоука. Должен узнать, какова на вкус эта слегка загорелая кожа, какова на вкус капля мыльной воды на щеке, каковы на вкус сложенные в полуулыбку губы. Фенрис должен был знать, ему было нужно, он так хотел. Он хотел, чтобы эти знакомые руки касались его тела, хотел почувствовать огрубевшие пальцы у себя на коже, хотел почувствовать тяжесть тела Хоука, мягкость его губ. Всю свою жизнь Фенрис был узником страха, боли и лжи, но теперь единственное, о чем он мог думать, было: «Я хочу». Фенрис, словно зачарованный, осторожно погрузил свою руку в грудь Хоука. Его встретило мягкое тепло упругих мышц, потом по ладони мазнули чуть более твердые, не такие горячие ребра и, наконец, Фенрис сжал в кулаке бьющееся, словно птица в клетке, сердце – сгусток жизни, разливающий такой желанный жар по всему телу Хоука. «Хочу». Хоук невольно вздрогнул, когда эльф, подозрительно молчаливый, наконец, запустил свою переливающуюся голубыми всполохами лириума руку в его тело. По венам пополз холод - сильнее, чем раньше. Наверное, дело было в том, что в этот раз на Фенрисе не было доспеха, и Хоук чувствовал все острее: уверенные тонкие пальцы эльфа, фантомные, и все же осязаемые, и лириумный узор на них, змеей вьющийся внутри, холодный, точно лед, режущий, как острый клинок. Оторвавшись от странных ощущений, Хоук поднял взгляд на эльфа. Фенрис смотрел вперед широко раскрытыми глазами, словно пытался запомнить каждую деталь происходящего: как тепло светится кожа на груди Хоука в лучах вечернего солнца, как его собственное запястье исчезает в голубом свете. Казалось Фенрис совершенно не двигался. Только Хоук знал, что эльф сосредоточенно перебирает в ладони его сердце, соскальзывая пальцами с горячих стенок. -Фенрис? – осторожно позвал Хоук и на всякий случай взял его за запястье: в прошлый раз это помогло. Фенрис, очнувшись, быстро поднял голову. Хоук никогда раньше не видел одновременно столько чувств на лице эльфа. Фенрис смотрел на него – и действительно видел, всего, до последней родинки: зрачки эльфа расширились, как два черных зеркальных омута в зелено-голубой оправе, и в них Хоук видел свое отражение. Фенрис, еле слышно втягивая воздух сквозь приоткрытые губы, смотрел на него, как одержимый, неотрывно, жадно, - пока вдруг не отшатнулся и вместо странной одержимости на его лице не отразились ужас и отвращение. «Нет!» - Фенрис вдруг осознал, что давящая остатки его души тьма прорвалась, что она отразилась в его глазах, исказила его лицо своими пошлыми желаниями, и Хоук все видел. Это было ужасно, неправильно, так не должно было быть. Кто угодно, но не Хоук. Хоук не должен был видеть это отвратительное уродство, но теперь все было потеряно, и Фенрис чувствовал во рту вкус пепла. Возврата не было. Хоук видел эту мерзкую жажду, видел липкую грязь похоти, от которой Фенрис так никогда и не смог избавиться. Хоук видел отвратительное чудовище. Теперь Хоук возненавидит его, отвернется, оттолкнет во тьму, где ему и место. Или хуже того – оставит его рядом, из жалости, не в силах отбросить изломанного монстра, обрекая молчаливо следовать за ним, не поднимая головы, обрекая и дальше ненавидеть этот заполнивший грудь яд, но послушно принимать новые болезненные укусы желания изо дня в день - обрекая на вечную агонию. «Бежать», - он должен был бежать, пока еще мог, пока еще черная неодолимая жажда не разорвала его в клочья, пока осталось еще последняя капля рассудка среди этого голодного безумия. -Фенрис, - лишь только эльф порывисто отвернулся, готовый сорваться и удрать куда подальше, Хоук крепко сжал его запястье – возможно, слишком сильно, но это помогло: Фенрис дернулся, но остался сидеть на кровати, молча кусая четко очерченные губы. «Отпусти. Не держи», - разжав пальцы, отпустив чистое, горячее сердце, молил про себя Фенрис. Он не должен был касаться Хоука полным этого постыдного желания взглядом, не должен был дотрагиваться до него своими запятнанными смертью пальцами. Но рука все еще была в груди Хоука, и Фенрис не смел двинуться. – «Прогони меня, как прогнал тогда. Позволь уйти, прежде чем ты увидишь весь ужас того, кто я есть. Позволь мне уйти, не зная, как выглядит отвращение на твоем лице. Позволь запомнить тебя таким – пока ты был добр ко мне». Хоук понятия не имел, чего вдруг обычно мрачно-спокойный эльф – разговоры о работорговле и магах не в счет – так взволновался, но он достаточно хорошо знал Фенриса, чтобы понимать, что остроухая бестолочь сбежит при первой возможности, поэтому Хоук даже был рад, что рука эльфа застряла у него в груди. «Удачно поймал», - мысленно похвалил себя Хоук. Он не собирался просто так отпускать Фенриса, не после всего, что случилось. Не после слов Кошмара. Не после того, как понял, что эльф был неравнодушен к нему. Не после того, что понял, как некрасиво отшил его тогда. -Прежде чем ты снова сбежишь, - Хоук пытался собраться с мыслями, но это оказалось сложнее, чем он думал: с рукой Фенриса в его груди все сказанное начало казаться слишком серьезным, слишком личным. Хотя куда уж более лично, чем гребаная рука в груди. - Слушай, раз уж на то пошло, то и я должен извиниться. Фенрис не поднял головы, но его уши чуть дернулись, очевидно, показывая, что он внимательно слушает. -Как-то, помнишь, было дело, ты хотел мне что-то сказать, - свободной рукой почесывая затылок, начал Хоук, но выходило как всегда – не по делу и невпопад. – Важное что-то, вроде. А у меня, дурака такого, времени не было. Хоук замолчал, не зная, как продолжить. Его вдруг накрыло сомнением: а что, если Фенрис ничего серьезного все-таки не имел в виду, и Хоук сам себе все только что напридумывал? Что, если Фенрис тогда и предлагал что-то, только уже давно передумал, и теперь у него где-нибудь в далекой деревне темноволосая эльфийка-жена с кучей маленьких эльфят? -В общем, - Хоук знал, что если сам ничего не скажет, то на этом его общение с эльфом закончится на ближайшие пару лет, если не навсегда. Его такой расклад не устраивал. А раз уж разговорить Фенриса было дело бесперспективное, то действовать пришлось вслепую: - Если вдруг тебе все еще есть, что сказать, то вот он я. Я давно должен был с тобой поговорить, но после Киркволла ты как сквозь землю провалился. Хотя, не мне тебя винить, после того, как я тебя тогда… отбрил. Хоук договорил и теперь ему самому не очень верилось в то, что Фенрису еще не наплевать. Фенрису вообще обычно было наплевать, а тут дело хрен знает скольки годичной давности. Наверняка эльф уже позабыл и нашел себе сотню других причин ворчать и напиваться по углам трактиров. Хоук горько рассмеялся. -Не над чем тут смеяться, - вдруг мрачно сказал Фенрис. - Уйти тогда было самым трудным решением в моей жизни. Хоук понял, что, видимо, сказал что-то правильно, потому что эльф опустил голову еще ниже, по-прежнему не смотря на него, но больше не порывался удрать втихомолку. Тогда Хоук ослабил хватку на запястье эльфа, и рука Фенриса выскользнула из его груди, наконец, и почти бессильно легла в ладонь Хоука. Фенрис смотрел на то, как чужие сильные, истертые пальцы удерживали его запястье. Он всегда думал, что будет чувствовать это как цепи, как кандалы на руке, но нет – он чувствовал прикосновение Хоука так, как привык чувствовать повязанный на запястье красный платок. Желания вырваться не было. Наоборот, хотелось наконец открыться. Фенрис знал, что Хоук никогда не причинит ему боли намеренно. Если оттолкнет – то честно, сказав правду в лицо. Если примет – то полностью, без вопросов. Гаррет Хоук был тем человеком, в котором Фенрис был уверен. Гаррет Хоук должен был знать правду, если он хотел ее знать. -Встреча с тобой - лучшее, что произошло со мной в жизни, - Фенрис поднял взгляд. Хоук заслуживал знать, что был, возможно, единственным действительно счастливым воспоминанием в непроглядной путанице ненависти и боли, выпавшей на долю Фенриса, и ради этого Фенрис готов был сказать то, на что ему не хватило смелости раньше. - Годы назад я согласился остаться с тобой. Частично потому что ты мог помочь мне - и ты помог. Мои враги мертвы, и я, наконец, свободен. За это я буду вечно благодарен тебе. Хоук немного смутился и даже как-то не знал, куда себя деть. Скажи такое Варрик – он бы предложил ему пойти и выпить за былые деньки. Скажи такое Изабелла – можно было, ну, хорошо провести ночь. Что делать с Фенрисом было не очень понятно. Точно было понятно только то, что откровенничал эльф далеко не каждый день, и уж если сказал – то имел в виду каждое слово. И, в общем-то, Хоуку его слова льстили почему-то больше, чем долбаное звание Защитника Киркволла. -Я думал, - продолжил Фенрис, - если не надо будет все время убегать и бороться за жизнь, я наконец-то смогу зажить как свободный человек. Хоук внимательно слушал его и пытался понять. Фенриса не всегда легко было понять – в основном, Мор его дери, потому что эльф ничего не объяснял. И раз уж пошла такая пьянка, Хоук собирался выжимать из него слова до тех пор, пока не разберется, зря он тут сердцем рисковал или нет. Фенрис боялся. Боялся больше, чем бело-голубого покрывала лириумной боли. Фенрис боялся сказать правду, но носить ее в себе было так тяжело, а Хоук смотрел на него искренне, открыто, как будто ему и правда важно было знать, что на душе у эльфа. -Я всего лишь… - каждое слово будто вырезало на его душе новое клеймо, только глубже, чем просочился лириум. С каждым словом Фенрис чувствовал, будто сам себе раскрывает грудь, ломая ребра и вырывая куски плоти, открывая Хоуку себя – ту самую последнюю искру, что еще горела в нем. -… я всего лишь хотел быть счастливым, - признался Фенрис. - Даже если всего лишь на миг, - он признался и почувствовал, что зря сказал это. – Это глупо, - он снова отвернулся. Зачем такой монстр, как он, мог понадобиться Хоуку? Это было смешно. Хоук теперь должен был отвернуться от него, другого исхода быть не могло. – Ты, должно быть, ненавидишь меня. Я заслужил это. Фенрис не боялся, что Хоук причинит ему боль – Фенрис этого ждал. Он знал, твердо и неколебимо, что эта боль придет, вопреки желанию Хоука защитить всех, включая – как бы смехотворно это ни звучало – и его самого. Фенрис знал, что не заслуживает следовать за Хоуком, не тогда, когда эгоистичные, грязные желания разрывают его изнутри. Не с его отравленной, искалеченной душой. Хоук смотрел на эльфа в полном недоумении. Какой же Фенрис иногда был ребенок. Он пережил столько боли, смерти и страданий, что Хоук иногда забывал, что у Фенриса – не Лето – никогда не было ни семьи, ни близких, и он совершенно не представлял, как это, когда о тебе заботятся, когда тебя любят и что такое – счастье. Хоук не знал, какую извращенную логику вбили в его беловолосую голову, что Фенрис ожидал ненависти. Тем более, было обидно, что Фенрис ожидал ненависти от него, после всего, что они пережили вместе. Как он мог ненавидеть Фенриса? За что? За попытку жить как все? За желание испытать счастье? За надежду? -Даже тебе иногда можно побыть счастливым, Фенрис, - мягко улыбнулся Хоук. С детьми разговаривать у него получалось хорошо, так что тут он чувствовал себя уверенно. - Ты от этого не умрешь, - по-доброму усмехнувшись, добавил Хоук. - Но вот лицо от широкой улыбки может и треснуть, так что осторожнее. Фенрис в недоумении поднял брови. Казалось, он был искренне удивлен тому, что разговор вообще продолжается. Ответ Хоука был явно не тем, чего он ожидал. Хоук и сам понимал, что очередной шуткой только отсрочил неизбежное: ему самому нужно было знать ответ на главный вопрос, так и витавший в воздухе, не озвученный никем. Хотя, решил Хоук, взглянув на безоружно ссутулившегося на кровати, свесив одну ногу, Фенриса, главный вопрос мог немного подождать, пока он пытается донести до одного незаслуженно избитого судьбой остроухого ребенка, что он заслужил счастье как никто другой. -И что, ты не был счастлив в Киркволле? – спросил Хоук, пытаясь разобраться. - Ведь это был твой новый дом. -Я чувствовал себя... не к месту, - Фенрис посмотрел вниз, на руку Хоука у себя на запястье. Красный платок всегда напоминал ему о Киркволле. О том месте, где был Хоук, а ему самому места не было. - Рабам вообще привычнее скромная жизнь. -Но ты давно не раб, - осторожно сказал Хоук, и его пальцы непроизвольно сжали руку эльфа. Его до сих пор – и всегда – злило, если кто-то называл Фенриса рабом. Тем более, если это был сам треклятый Фенрис. -Не раб своих хозяев – нет, - Фенрис только тяжело вздохнул. Он не стал бы и пытаться объяснить Хоуку – не хотел, чтобы тот знал отвратительную правду о сковавших его душу ядовитых цепях. -Фенрис, - Хоук снова тянул время, но он должен был если не убедить, то хотя бы попытаться донести до эльфа, что все не так уж плохо. – Ты столько всего пережил – и выжил. Значит, тебя все же любит судьба. Создатель, или что там еще. Они продолжали говорить, но Фенрис перестал вслушиваться в свои и чужие слова после своего признания. Хоук не отвечал, и это могло значить только одно: Хоук жалел его, не мог заставить себя оттолкнуть. Ожидание было невыносимо, но Фенрис стойко терпел, пока неизвестность нарезала его тонкими ломтиками кровоточащей безысходности. Любить? Это было не для него. -Как-то я не чувствую, что меня любит Создатель …или кто-нибудь вообще. -Я тебя люблю, - растерянно сказал Хоук, удивленный, что Фенрис считал себя настолько одиноким. «Мне, должно быть, послышалось», - Фенрис вздрогнул и на всякий случай очень осторожно и медленно забрал у Хоука свою руку: меньше всего ему сейчас хотелось чувствовать этот жест сочувствия. Теплое кольцо пальцев соскользнуло, и сразу же стало холодно. Растерянность странно смотрелась на резком, выразительно мужском лице Хоука. Только глаза как всегда были ясные и ярко-голубые. «Мне не послышалось. Но это не может быть правдой», - Фенрис поднял руку, собираясь что-то сказать. «Шутка?» - сказать вдруг стало нечего. Фенрис молча опустил руку себе на колено. Хоук, наверняка, искренне ляпнул первое, что пришло в голову. - «Хотел меня поддержать? Хотел сказать, что друг мне?» Но Фенрис хотел быть ему вовсе не другом, и отчего-то было так обидно, что впервые с того времени, когда на его тело ставили лириумные клейма, к глазам подступили слезы. Нахлынула злость на Хоука, за его вечное легкомыслие, за вечную глупую улыбку, за растраченную на всех подряд, без разбора, доброту. -Фенедис, Хоук! Надеюсь, однажды ты доживешь до того дня, когда тебе самому станет тошно от собственных шуточек, - внутри разворачивалась бесконечная тягучая боль, питая его злость, и Фенрис порывисто встал с кровати и быстро зашагал к двери. Желание что-нибудь уничтожить полыхало в груди, не находя выхода, и Фенрис был на грани, он готов был сделать какую-нибудь глупость – избить Хоука до полусмерти, разорвать в клочья любого, кто попадется на пути, или себя. Запустить собственную руку в грудь и рвануть наружу сожаление, горькое на вкус, расплескать по полу голубую, тягучую боль, залить пламя ярости собственной отравленной кровью. - Каффар! -Фенрис! – Хоук сорвался с места, в два шага догнал эльфа и схватил его за предплечье, потянув на себя. – Мы не догово-… Лириум полыхнул на всю комнату яркой вспышкой, и Хоук, не успев сообразить, что произошло, пролетел мимо стола, задев рукой какие-то пустые глиняные склянки, посыпавшиеся на пол, хлопнулся спиной о шкаф, ломая плетеные дверцы в щепки, и с грохотом осел в ворохе старых тряпок. Ощетинившийся Фенрис, тяжело дыша, смотрел на него злыми и испуганными глазами, залитыми лириумом, и держался за плечо так, как будто туда только что поставили новое клеймо. Так Фенрис, наверное, смотрел на своих хозяев, когда был рабом. Вывод был очевиден: если что и было тогда, раньше, оно давно травой поросло и кануло в небытие. Видимо, сердцем Хоук рисковал напрасно, но это еще ничего. Получить в свой адрес переполненный ненавистью и болью взгляд – вот что было действительно хреново. -Что, все так плохо, да? – Хоук, конечно, ожидал, что эльф может быть не в восторге от проявленного к нему интереса, но не думал, что все пойдет так паршиво. Терять Фенриса совсем, как после Киркволла, не хотелось, так что, поскидывав с себя тряпки и щепки, Хоук с горем пополам поднялся на ноги и предложил: – Давай поговорим спокойно, как друзья? -Пошел ты, Хоук! – зло огрызнулся Фенрис от двери. Он был настолько зол, что даже не попытался уйти, а решил высказаться. – Никогда я уже не буду тебе другом. То время давно прошло, и я пытался сказать, но ты – ты все превращаешь в шутки, чтобы ты ими подавился! – Фенрису нужно было что-нибудь убить, уничтожить, разбить, и, не найдя в маленькой бедно обставленной комнате ничего лучше, он в бешенстве рванул с потолка шнуры с высохшей одеждой и доспехами. Под оглушающий грохот металлические пластины рухнули из-под потолка на глиняный пол. - Неужели так сложно было один раз побыть серьезным? -Я серьезен как треклятый Мор, тупой ты эльф! – растеряв остатки терпения при виде такого наглого уничтожения его трудов, проревел в ответ Хоук и направился к эльфу. - Только не кидай меня в стенку на этот раз? И прежде, чем Фенрис успел что-нибудь понять, Хоук осторожно, но уверенно взял его за голову, заставляя вздернуть подбородок, наклонился и поцеловал в губы. Жесткая щетина царапнула щеку, сильные руки запутались в волосах, и губы Хоука оказались на вкус как мыло. Все вдруг оказалось слишком: Хоук был слишком близко, прикосновений было слишком много, губы были слишком настоящие. Фенрис, застигнутый врасплох, дернулся было назад, уперся ладонями в широкую грудь Хоука, попытался оттолкнуть его, но – губы. Губы Хоука медленно, но настойчиво покрывали его собственные короткими поцелуями, одним за другим, и с каждым прикосновением Фенрису все больше хотелось схватить Хоука за шею и притянуть еще ближе. Схватить за плечи и притянуть к себе, чтобы почувствовать своей кожей его кожу. Впиваться в него ногтями, губами, зубами и запутаться, где кончается его собственное тело, а где начинается тело Хоука. Никто никогда так не касался его. От нежных, осторожных прикосновений Фенрис чувствовал себя как после трех бутылок крепкого эля: пол слегка двигался не то вправо, не то влево, в голове было великолепнейше пусто, а в груди – легко и счастливо. «Не спугни!» - твердил про себя Хоук и бережно перебирал мягкие пряди на затылке эльфа, пропуская сквозь пальцы шелковистые локоны. Он испугался сначала, когда почувствовал легкий толчок в грудь, но потом ладони Фенриса спокойно легли у него на плечах, и уже то, что очередная вспышка лириума не отправила его в полет, волной возбуждения отзывалось во всем теле. Хоук осторожно целовал губы эльфа, слегка обветренные, но мягкие и податливые, и как будто пытался сказать каждым поцелуем: «Вот, смотри же, в этом нет ничего плохого. Это совсем не страшно». Фенрис позволял себя целовать, но совершенно не двигался. И хрен его поймешь, что это значило. Хоук начинал беспокоиться. Фенрис поднял взгляд и посмотрел на прикрытые глаза Хоука, который целовал его – так, как надо, правильно и осторожно. Фенрис ценил его внимание к своему прошлому. Фенрис был благодарен, за то, что Хоук не торопился и дал ему возможность привыкнуть, самому решить, идти ли дальше. Хоук уважал его, Хоук, кажется, действительно любил его. Хоук не должен был узнать о разрывающих его изнутри жадных, грязных желаниях. Хоук не должен был узнать, и Фенрис стоял, не смея пошевелиться. Ему казалось, что один неверный вдох - и все прорвется наружу. И его Хоук – правильный, верный, искренний Хоук – не сможет его принять. И тогда исчезнет эта легкость, эта безрассудная беспечность и это ощущение тепла в груди. Но тело не слушалось Фенриса: возбуждение все расползалось и расползалось по животу, мурашками пробегало по спине и плечам, легкой дрожью касалось пальцев. Возбуждение от каждого мягкого, ненавязчивого поцелуя Хоука отдавалось в паху, а этого Фенрис не мог себе позволить. Тогда он обратился к тому, что всегда позволяло ему быстро справиться с этим неунимающимся, неодолимым голодом - лириумная боль с готовностью встрепенулась по всему телу, вычерчивая свой знакомый узор острым лезвием. Сначала Хоуку нравилось целовать Фенриса. Ему раньше как-то не приходилось целовать мужчину-эльфа, хотя дело было не в этом, конечно. Дело было в том, что целовать Фенриса - как целовать ощетинившегося огромными острыми иголками ежа. Сам факт того, что это возможно, возбуждал неимоверно, и Хоук бы наслаждался процессом, если бы в ответ получал что-нибудь, кроме полнейшего безразличия. Он, конечно, ожидал чего-то подобного, рабство и все такое, но Фенрис не делал вообще ничего. Треклятая статуя. Терпение Хоука лопнуло, и он притянул эльфа к себе. Теплая ладонь легла на пояс, притягивая Фенриса к Хоуку. Эльф вздрогнул всем телом и сконцентрировался на игольчатых звездах боли, раскрывающихся одна за другой на изгибах татуировки, прогоняющих горячие волны возбуждения своим холодом. Терпеть боль было неприятно, но привычно, и если такова была цена за то, чтобы быть рядом с Хоуком, Фенрис готов был заплатить. Небольшая худая фигура послушно выгнулась навстречу, прислонилась к нему грудью, животом и бедрами, и Хоук вдруг понял: в отличие от него самого, Фенрис был совершенно не возбужден. -Тебе не нравится? – отстранившись, спросил Хоук, держа в ладонях слегка покрасневшее лицо эльфа. -Нет, - честно ответил Фенрис, и это была правда: ему было приятно, но то, что происходило, было не для него. Эта осторожность, эта нежность… он ценил их, но ему не нравилось. Ему приходилось сдерживаться ради Хоука, и он чувствовал, что снова заковывает себя в цепи. Чернота внутри требовала совершенно иного. Его отравленное сердце требовало иного, и Фенрис не мог успокоить эти желания, как не мог и выпустить их. Даже рядом с Хоуком он не мог быть свободным. Хоук не думал, что у него так быстро может упасть член. Честное слово, он бы никогда не подумал, что откровенный отказ может на него так повлиять. -Это я тебе не нравлюсь? – спросил он. -Нет. Просто все это – не для меня… - Фенрис убрал со своего лица руки Хоука. Ему нелегко далось признание самому себе, что не утолив свою черную проклятую жажду, он не обретет покоя. Сказать об этом Хоуку было еще сложнее. - Вся моя жизнь отравлена и вывернута наизнанку, и это – не для меня. Это все так… правильно. Это твое – не мое. Не думаю, что ты сможешь понять, Хоук. Ты искренен. Ты, Защитник, исправляешь то, что можешь. Мне кажется, что даже родись ты магистром, ты бы умудрился исправить Тевинтер на свой лад. -Родись я магистром, - горько умехнулся Хоук, - я поубивал бы их всех, пока мне не отдали бы тебя, - он наклонился ближе к Фенрису и продолжил, пристально глядя в его глаза, чтобы до эльфа дошло, что он вовсе не шутит: - Тогда я утопил бы тебя в роскоши, а потом утащил к себе в особняк, привязал к кровати в спальне и никуда бы не выпускал. Фенрис неотрывно смотрел в лицо Хоука, пока тот выговаривал слова своими слегка раскрасневшимися губами, пока смотрел на Фенриса своими голубыми глазами, пока сказанное медленно оседало в голове Фенриса осознанием. А потом было уже никуда не деться. Картинка уже сложилась, и Фенрис видел Хоука, заходящего в спальню его особняка – особняка Хоука – в длинной кроваво-красной мантии, расшитой белыми лентами лириумных рун. Высокого, статного Хоука с гордо поднятой головой, идущего через всю комнату, через неровные ряды свеч, через недопитые бутылки с вином, идущего к нему. Хоука, идущего заливать лириум длинным замысловатым узором в его распятое на кровати тело, и к ужасу Фенриса, он понял, что согласился бы. Потому что Хоук не пытал бы его, не издевался бы над ним, не унижал. Хоук бы держал его руку сквозь всю боль и если бы мог, Хоук разделил бы с ним эту боль. А после всего, когда все закончилось бы, Хоук не назвал бы его монстром. Это же Гаррет Хоук, будь он неладен. Он сказал бы, что Фенрис прекрасен. Мысль о том, чтобы быть прикованным к кровати Хоука, пронзила все тело Фенриса новой волной возбуждения, словно молнией. Он попытался было думать только о боли, стелящейся узором по всему телу, но боль уже не помогала – она вписалась в фантазию, и Фенрис с открытыми глазами видел, как, небрежно уронив мантию магистра с плеча, Хоук с восторгом смотрит на его клейма и проводит по горящей лириумом полосе ладонью, смешивая боль с удовольствием. Возбуждение было больше не остановить: оно заставило сердце неистово биться о ребра, оно выступило мелким потом на коже, оно разлилось лавой в животе и сжалось тугим узлом напряжения в паху. Стало нечем дышать, как будто воздух вдруг исчез совсем. Одежды стало вдруг слишком много: воротник сдавливал горло, кожаный тонкий доспех стянул грудь и душил Фенриса, узкие штаны болезненно сжимали возбужденный член. На Хоука смотрели распахнувшиеся в шоке зеленые глаза эльфа, и он вдруг понял, чего наговорил. -Вот проклятье! – Хоук даже не выругался - не было таких слов, чтобы описать, насколько непроходимо глупо было то, что он сказал, а главное - кому. Он на всякий случай отошел от эльфа на шаг: - Фенрис, прости, я… «Это неправильно, так не должно быть», - Фенрис метнулся прочь прежде, чем воин успеет произнести что-нибудь еще, что заставит его опуститься еще ниже, еще глубже. «Снова в стену - так в стену», - решил про себя Хоук, смирившись с неизбежностью быть отброшенным с дороги, и, ухватив убегающего эльфа за запястье, рванул Фенриса обратно. Вовремя перехватив его вторую руку, Хоук припечатал эльфа спиной к глиняной неровной стене и навис над ним с явным намерением докопаться до сути проблемы. Фенриса грубо дернуло обратно, и, больно ударившись спиной, на мгновение он потерял способность дышать. Воздух выбило из легких силой удара, а потом острой вспышкой похоти: руки Хоука впились в его запястья, сомкнувшись прочнее металлических оков, а сам Хоук навис над ним темным высоким силуэтом. -Фенрис, послушай, я правда не хотел… Я знаю, что это – последнее, что ты хотел бы слышать, и ты имеешь полное право злиться и… - Хоук с удивлением посмотрел на послушно прижатого к стене эльфа, даже не пытавшегося вырваться, просто молчаливо стоявшего со слегка раскрасневшимся лицом. - Фенрис, почему ты не злишься на меня, я ведь признал, что хочу насильно взять тебя? Фантазия вспыхнула новыми яркими красками, рисуя отвратительные картины, которые Фенрис видел еще давно, когда был рабом: сплетение оголенных тел, жар, цепи и стоны, неясно, вызванные болью или удовольствием. Фенрис страшился этих воспоминаний, они были отражением искаженной, грязной похоти магистров и их извращенных желаний, но слова Хоука изменили все. Теперь Фенрис хотел именно этого и даже больше. Чтобы Хоук взял его сейчас же – не так, как в воспоминаниях, а жестче; чтобы отпечатки рук Хоука легли по всему его телу и заклеймили его прочнее, глубже, сильнее, чем лириум; чтобы губы горели от поцелуев и укусов, чтобы все тело ныло от синяков, чтобы похоть лишила последних мыслей и вокруг был только – Хоук. Чтобы чувствовать себя живым. Фенрис быстро обвел языком пересохшие губы и рвано выдохнул. От невыносимого желания тело начинало трясти, как в лихорадке. «Да ты же напрашиваешься», - остатки самообладания Хоука, растраченного на попытку разговора с упертым эльфом, таяли как туман. Скажи кто Хоуку, что Фенрису нравится насилие, он разукрасил бы шутнику все лицо, да вот только как ни целуй и ни обнимай, Фенрис прикидывался статуей. А стоило слегка припечатать остроухую бестолочь к стенке – пожалуйста: краснеет, тяжело дышит, жалобно смотрит снизу своими огромными зелеными глазищами и облизывает губы. Это уже не говоря о том, что у него явно стоит. -Фенрис, - хрипло позвал Хоук низким, срывающимся голосом. И скажи Хоук сейчас: «Я заново выжгу лириумые метки на твоем теле», - Фенрис ответил бы: «Да». Скажи он: «Я убью тебя», - Фенрис ответил бы: «Да». - Ты или сопротивляйся, или я возьму тебя силой, - предупредил Хоук. И Фенрис ответил: -Да. Хоук рванулся вперед, зажимая хрупкое тело эльфа между собой и стенкой, бесцеремонно проталкивая колено между стройных ног, и смял поцелуем блестящие мягкие губы, зло кусая их, нимало не заботясь о том, что наверняка эльфу больно, что наверняка останутся опухшие красные отметины. Хоуку было все равно, потому что Фенрис изогнулся волной и тут же податливо открыл рот навстречу, жадно разомкнув губы в ожидании. Ему не пришлось ждать и секунды: Хоук, отпустив запястья эльфа, схватил его обеими руками за шею, вынуждая запрокинуть голову, заставив вздрогнуть от прикосновения к лириумному узору, и, мазнув большими пальцами по приоткрытым губам, оставив мокрые следы на подбородке, снова впился в него поцелуем, горячим, влажным, неуклюжим, неаккуратным и самым лучшим из всех, что были у Фенриса. Лишь только его руки освободились, Фенрис вцепился в короткие черные волосы, притягивая Хоука еще ближе, но пальцы сползали на шею, на покрытые жесткой щетиной щеки, на знакомые широкие плечи, и Фенрис, не в силах остановиться, царапал короткими ногтями гладкую, горячую кожу, обводил ладонями крепкие, твердые мышцы, перечерчивал руками спину Хоука вдоль и поперек. Сумасшествие вырвалось на свободу, и Фенрис захлебнулся. Губы Хоука терзали его, язык Хоука по-хозяйски обводил его рот, руки Хоука держали его за шею, и эта хватка сильных, грубых пальцев в мелких мозолях держала его крепче любых цепей, потому что Фенрис больше не хотел освободиться. Фенрис хотел остаться в ней навсегда, всегда чувствовать, что Хоук хочет его, ощущать это сейчас – и навеки - в каждом жадном, грубом касании. Хоук был на взводе, Хоук был в бреду похоти, Хоука занесло, и эльф не помогал ему успокоиться – долбанный эльф подливал масла в огонь. Тело Фенриса приходило в движение от каждого прикосновения, послушно изгибаясь в руках Хоука, прижимаясь к нему узкими плечами, затянутой кожаным доспехом грудью, бедрами, мать его. Фенрис цеплялся за плечи Хоука так, как будто от этого зависела его жизнь, и целовал его так, как будто они оба погибнут в лапах демонов через пару минут. Хоук сжимал шею Фенриса одной рукой, чувствуя ладонью, как быстро бьется пульс под тонкой, смуглой кожей, а другой шарил по груди эльфа, пытаясь содрать с него ненужные доспехи, в отчаянной необходимости прикоснуться к обнаженному телу, обрывая одну застежку за другой, пока не дошел до широкого тяжелого пояса. Укусив напоследок мягкую, скользкую нижнюю губу эльфа, Хоук нехотя отпустил Фенриса, раздраженный тем, что вслепую с пряжкой ему было не справиться. Потеряв ориентир, в поисках опоры Фенрис вцепился в сильную, уверенную руку, сжимавшую его шею, и, не открывая прикрытых глаз, потянулся вслед за оставившим его Хоуком, за оборвавшимся поцелуем, за настойчивым языком и грубыми губами. Хоук усмехнулся, заметив движение, но, надавив на его горло, припечатал Фенриса обратно к стене, а потом, не удержавшись, под сдавленные стоны эльфа, дрожащего от прокатившейся по телу тягучей волны боли, провел ладонью вверх по изящной шее, вычерчивая мерцающий белый узор лириума до подбородка Фенриса и выше, большим пальцем до искусанных приоткрытых губ. Все это теперь принадлежало Хоуку, и ему хотелось раз за разом трогать, прикасаться, брать, и он жадно обвел линию рта эльфа, сначала верхнюю губу, потом нижнюю, припухшую от поцелуев. А Фенрис, будь он неладен, не открывая прикрытых глаз с длинными, опущенными, чуть подрагивающими ресницами, послушно раскрыл рот, и палец Хоука скользнул внутрь, в горячий, влажный, мягкий плен. Хоук дернул пряжку, широкий пояс глухо и тяжело шлепнулся под ноги, и в этот момент Хоук точно знал, что рот Фенриса создан для того, чтобы ласкать его член, а сам Фенрис - чтобы принадлежать Хоуку. Сдирать с груди эльфа ненужные тряпки одной рукой было неудобно, но отпустить рот Фенриса было выше сил Хоука, так что он упрямо продолжал, путаясь в цепляющихся за него худых руках, рвать со стройного тела все, что стояло на пути к смуглой, взмокшей, заклейменной лириумом коже, пока, наконец, Фенрис не был полуобнажен и не стоял перед Хоуком, закинув голову назад, в одних только узких кожаных штанах. Фенрис, оставшись совсем открытым, распахнул глаза. Хоук был рядом, но не касался его, только одной рукой все еще держал его за шею, другую свободно опустив вдоль тела. Фенрису даже показалось сначала, что воин расслаблен и спокоен: широкие плечи опущены, грудь мерно поднимается при каждом вздохе. Хоука выдавало только очевидное очертание возбужденной плоти в плотных серых штанах и взгляд: Хоук пристально смотрел на Фенриса, так, как не смотрел ни на одну попадавшуюся им в тавернах женщину, так, как не смотрел ни на кого, и от этого Фенрису хотелось немедленно шагнуть вперед и… Мгновенно стянув со своего горла пальцы воина, Фенрис шагнул вперед и прислонился к груди Хоука голой кожей, обжигаясь о прикосновение, как о расплавленный металл, вспыхнувший болью по линиям лириума, но вместо привычных ненависти и отторжения Фенрис испытал непреодолимое желание получить еще, больше этой боли – чтобы прикосновение Хоука просочилось в саму его душу, чтобы ощущение горячей кожи Хоука отпечаталось поверх лириумных меток и сожгло их, чтобы жар Хоука спалил его самого, полностью, дотла. Фенрис не отшатнулся, не закричал, даже не вздрогнул. Наслаждаясь тем, как горит, словно изнутри, каждая частичка его тела, соединенная с телом Хоука, он молча прижался губами к чужой ключице, пробуя, наконец, на вкус светлую кожу, слизывая с нее соленую испарину. Хоук ничего не сказал: Фенрис с такой одержимостью целовал его шею, что преступлением было бы отрывать его от этого занятия, чтобы сказать, что впиваясь губами и зубами в человеческую кожу, он оставляет красные отметины, которые потом точно превратятся в темные синяки. Фенрису было мало, слишком мало, и он провел руками по бокам Хоука, обводя ровные ряды ребер под натренированными мышцами, скользнул ладонями по спине и вниз, пока его пальцы крепко не сжали задницу Хоука, ближе прижимая чужие твердые бедра. Хоуку никогда не нужно было намекать дважды. Взяв Фенриса обеими руками за пояс, он легко подхватил эльфа с пола и вновь шагнул к стене, глухо стукнув его спиной о шершавую глину. Фенрис только шумно выдохнул, смотря на него сверху вниз своими полусумасшедшими зелеными глазами, и сразу вцепился в Хоука, закинув ноги ему на пояс, руками упершись в его плечи. На губах Хоука мелькнула хищная улыбка, и он наклонился вперед, упираясь лбом в грудь эльфа. Фенрис растерянно положил руку ему на голову, зарываясь пальцами в короткие черные волосы, а потом вдруг огрубевшая ладонь Хоука скользнула по гладкой коже в его штаны, а стертые пальцы без предупреждения обернулись вокруг напряженного члена, и, со всей силы впившись в Хоука, сжимая в кулаке его волосы, наверное, до боли, вонзившись короткими ногтями в его плечо, Фенрис выгнулся в спине, стукнувшись затылком о стену и застонал в голос. -Н-н-н-аргх! – большая горячая ладонь прошлась вниз по члену Фенриса, обрывая дыхание, а потом наверх, с силой сжимая затвердевшую плоть, слишком грубо скользя по тонкой бархатистой коже, принося невыносимое удовольствие, резко вспоровшее все тело Фенриса острым, как меч Хоука, спазмом наслаждения. Испугавшись своего собственного голоса, распахнув испуганные глаза, Фенрис, быстро убрал руку с плеча Хоука и зажал себе рот - и тут же почти задохнулся, безуспешно пытаясь втянуть воздух носом. Вновь касаясь эльфа, Хоук заворожено проследил, как его слишком сильно сжатые пальцы прошлись вниз, скользя вместе с тонкой чувствительной кожей вдоль твердого члена, заставляя плоский живот Фенриса напрячься, очертив контуры мышц, сверкнув белыми полосами, завитками и точками лириума. А потом Хоук провел большим пальцем по резко очерченной блестящей головке, и Фенрис бессильно рухнул вперед, согнувшись над воином, неуклюже цепляясь за него одной рукой, но не издал ни звука. Фенрис сдерживался. -Хочешь кричать – кричи, - Хоук зло вскинул голову и, прижав эльфа к стене одним весом своего тела, свободной рукой резко откинул ладонь Фенриса от лица. - Хочешь ударить – бей. Все, что хочешь, Фенрис. Ты свободен. Фенрис посмотрел в лицо Хоука – и поверил ему. И когда огрубевшие пальцы снова резко поднялись по члену, из переполненной кроваво-красным наслаждением и белыми всплесками боли груди Фенриса потянулся тихий, сдавленный стон, сорвался с раскрасневшихся губ низким горловым рычанием и, поднимаясь вместе с изгибающимся навстречу рукам Хоука Фенрисом, разразился громким, отчаянным рыком. Не контролируя свою силу, Фенрис ударил наотмашь рукой в стену. Пальцы вонзились в давно застывшую глину по самые костяшки, но он не чувствовал ничего, кроме ошеломляющего возбуждения, и когда ладонь Хоука в очередной раз скользнула вниз по его возбужденной плоти, рука Фенриса тоже мазнула вниз, прочерчивая глубокие длинные полосы в стене, крошащейся на пол неровными желтыми обломками. -Ого, - усмехнулся Хоук, уткнувшись подбородком в грудь Фенриса, и, перестав мучить эльфа ожиданием, взялся за дело серьезно. Поддерживая Фенриса под задницу свободной рукой, Хоук принялся грубо и быстро надрачивать, с собственническим наслаждением смотря, как стройное, гибкое тело снова и снова ломается под волнами удовольствия. Фенрис потерялся в ощущениях, вокруг остался только Хоук – колючим прикосновением на груди, горячим телом рядом, вспышками удовольствия в паху. Остался только Хоук, и за него Фенрис держался, как за единственный якорь, удерживающий его от сумасшествия под напором ощущений, которые то прошивали слишком чувствительное тело горячими, тяжелыми волнами удовольствия, от которых Фенрис спасался, цепляясь за спину Хоука, соскальзывая по взмокшим от пота твердым мышцам; то расцвечивали тело пестрыми узорами колючих цветов боли, которые Фенрис нещадно вырывал, и где-то хрустела под пальцами глиняная крошка и летела пылью по всей комнате. -Н-н-н-н… ах! – хрипло стонал Фенрис, вжимая пятки в спину Хоука, притягивая его ближе, с громким шлепком опуская руку ему на спину, чтобы слишком сильно провести по мокрой коже, чтобы слишком сильно сжать его плечо, оставляя синяки, чтобы слишком сильно, до хруста костей, прижать к себе за шею. -Фаста васс! – ругался Фенрис, закрыв глаза, уже в который раз запрокидывая голову назад, позабыв, что больно стукнется затылком, и голос его звучал глубоко и чисто, а закинутые за голову руки, сползая вниз, вырывали из стены крошащиеся под силой лириума обломки и, протягивая сведенные от напряжения пальцы сквозь твердую глину, Фенрис прочерчивал по бокам от себя глубокие длинные полосы на стене, как будто дорисовывая давно оторванные ритуалом крылья. Когда Фенрис, в очередной раз отшвырнув от себя глиняную пыль, почти бессильно склонился над Хоуком, ладонями обводя его лопатки, жадно расставив пальцы, пытаясь объять как можно больше горячей кожи, вместо ругательств с его губ слетело: -Хоук! – и Хоук сорвался. Хоук рванул эльфа вдоль исполосованной стены, наверняка царапая его спину, потом перехватил стройное, легкое тело рукой за талию и в пару шагов оказался у стола. Другой рукой под дикий грохот Хоук смел на пол недочищенные пластины доспехов, подсвечник, пустые плошки и хрен его знает что еще и скинул Фенриса на освободившееся место. Прежде, чем эльф успел сориентироваться, Хоук ухватил его за запястье и, резко дернув, заставил перевернуться на живот. Фенрис упал грудью на холодный неровный камень стола, и в бок неудобно уперлось что-то острое. Он не глядя схватил металлическую пластину и отшвырнул прочь. Брошенная с неестественной силой когтистая перчатка улетела в окно, утащив за собой на крепком кожаном ремне вторую и нагрудник Фенриса, но эльф даже не успел подумать об этом, потому что ладонь Хоука легла на его плечо, коснувшись белых меток. Фенрис, наверное, впервые в жизни не отдернулся от чужого прикосновения к лириумным клеймам, и даже не вздрогнул, когда уверенные пальцы Хоука провели прямо по горящей болью линии. Болью? Прикосновение Хоука расцвело на плече иглами четырех ярких голубых цветков знакомого ощущения, от которого до предела натянулись нервы, задрожали пальцы и стало трудно дышать, но тело вдруг откликнулось острым возбуждением, полоснувшим по Фенрису раскаленным хлыстом. -А-ах! – пальцы Хоука опустились с его плеча, четко следуя лириумному узору, и Фенрис задрожал всем телом, вытянув руки вперед и вцепившись в край стола. Хоук довольно улыбнулся, увидев, как чувствительное тело играет под его рукой, а лириумные клейма переливаются голубым пламенем под его пальцами – клейма, к которым Фенрис никого близко не подпускал, прикосновения к которым приносили Фенрису боль, но которые Фенрис оголил ради него, ради Хоука. От мысли о том, что Фенрис мог бы быть так открыт перед кем-то другим, что кто-то другой мог вырисовывать на его смуглой коже эти метки, даря боль и наслаждение, Хоука бросило в ярость, и острая необходимость сделать Фенриса своим поднялась к горлу, не давая дышать. -Ты мой,– наклонившись над распростертым по столу эльфом, глухо прорычал Хоук, обжигая шею дыханием, и свободной рукой сжал оба запястья Фенриса, пригвоздив его к столешнице. – Только мой. Никто не посмеет прикасаться к тебе, кроме меня. -М-н-н-н…- тихо застонал Фенрис, закусив губу, и, зажмурившись, крепче вцепился в стол. Он думал, что эти слова вызовут мучительные воспоминания, но нет. Стоило ему закрыть глаза, как Фенрис видел Хоука, сильного, властного и горячего как само пламя, и испытывал только неправильное, извращенное возбуждение и желание завернуться в этот жар. -Ты мой, Фенрис, - угрожающе прошептал Хоук ему на ухо, специально сильнее сжимая руки эльфа, специально сильнее нажимая на переливающиеся изогнутые метки на спине Фенриса, обводя голубую линию татуировки на его позвоночнике, опуская руку вниз вдоль узора, пока лириумный след не оборвался у самого копчика эльфа. – И я убью любого, кто попробует к тебе притронуться. Пережив рабство, Фенрис, думал, что точно знал, что значат слова «мой», «собственность», «принадлежать». Фенрис был уверен, что быть «чьим-то» значит выполнять чьи-то желания вопреки своим, молча следовать приказам и повиноваться чужой воле. Фенрис твердо знал, что «собственность» не имеет голоса, не имеет права, не имеет ничего, кроме хозяина, который решает – оставить ее или уничтожить. Фенрис был уверен, что «принадлежать» значит быть рабом, безвольной вещью, которой пользуются, пока она полезна, и которую выбрасывают за ненадобностью. А потом появился Гаррет Хоук и перевернул все с ног на голову. Гаррет Хоук хотел его так, как ни один хозяин никогда не хотел себе ни одного раба. Хоук не хотел лишать его воли, не хотел его унижать, не хотел издеваться над ним. Хоук не хотел его использовать, не хотел им командовать, не хотел ему приказывать. Хоуку не нужна была его сила. Хоуку не нужно было ничего. Хоук давал ему самому делать выбор и поддерживал его, каким бы ни было решение. Хоук выслушивал его и доверял его мнению. Хоук принимал его безоговорочно. И за все это Хоук не просил ничего. Хоук хотел только одного – его самого. Хоук хотел омытого кровью бесконечных убийств, изувеченного рабством, искалеченного лириумом, поломанного Фенриса. Но Гаррет Хоук давно получил Фенриса, его душу и закостеневшее сердце, и мог получить все, что еще он захочет. -Я твой, - сказал Фенрис, просто подтверждая давно известную ему истину. Накатившая волна ярости вмиг рассеялась, оставив Хоуку лишь одно голое возбуждение и необходимость обладать, и он наклонился еще ниже, полностью накрывая тело эльфа своим, чтобы поцеловать его сзади в шею, плотно прижав губы к взмокшей смуглой коже, оставляя прямо под кончиками белых волос яркий след. Фенрис почувствовал твердое, знакомое тело, горячее прикосновение возбужденной плоти к бедрам и поцелуй, который как будто запечатал их соглашение. Рука Хоука отпустила его запястья, оставив сначала побелевшие, а потом сразу покрасневшие отметины пальцев, и Хоук, не смотря, взял его за подбородок, на ощупь нашел приоткрытые губы и протолкнул в рот Фенриса сначала один, потом два, а потом и три пальца, не давая сомкнуть губы, размазывая по ним блестящую слюну. От ощущения твердых, грубых костяшек пальцев на языке, по телу Фенриса пробежала дрожь: никто и никогда не касался его так, и для Фенриса в этом было что-то особенно личное, запретное и возбуждающе грязное. А Хоук, как будто специально, обвел рот эльфа изнутри и толкнулся дальше, вглубь, заставив Фенриса невольно сглотнуть вокруг пальцев, с которых заскользили по подбородку длинные мокрые капли. Хоук хрипло усмехнулся. Огладив мягкий, скользкий язык, он отпустил рот Фенриса и, оттолкнувшись другой рукой от стола, выпрямился во весь рост. Резко дернув вниз, одним движением руки, он стянул с Фенриса кожаные штаны, и они соскользнули с коленей эльфа прямо на пол. Фенрис ждал. Он был готов к этому давно, еще тогда, годы тому назад, когда впервые пришел к Хоуку, чтобы попытаться рассказать о своих чувствах. Теплая ладонь легла на спину, опустилась ниже, пальцы прошли между ягодицами и, жадно обхватив с одной стороны, оттянули, раскрывая его перед Хоуком. -Н-н-н-гх, - сдавленно простонал Фенрис, складывая руки перед собой и пряча лицо в сгибе локтя. Сосредоточенно оглядев гладкую кожу и сжатые, чуть подрагивающие мышцы, Хоук, которого уже плохо сдерживали остатки самообладания, провел коленом по внутренней стороне бедра эльфа, заставляя Фенриса шире расставить ноги, и, наконец, коснулся его. Два истертых, твердых, влажных от слюны пальца обвели вокруг и протолкнулись внутрь, внезапным грубым прикосновением коснувшись горячих, бархатистых стенок. Фенрис снова тихо застонал, а Хоук – Хоук впился другой рукой в тело эльфа, ставя новые синяки, и, неотрывно следя за своей жертвой, вытащил пальцы, чтобы снова, фаланга за фалангой, на этот раз три, вставить их внутрь и снова почувствовать, как растягивается тугое кольцо мышц, пропуская его в дрожащее, мягкое тепло. -Хоук! – задохнулся Фенрис, когда огрубевшие пальцы огладили его изнутри, и разница между мягкостью тела и затвердевшей кожей стертых о рукоять меча рук оказалась слишком разительной. Хоук отпустил эльфа, рванул шнур на своих штанах, оперся одной рукой о холодную, неровную поверхность стола, другой придерживая давно твердый до боли член, и осторожно двинул бедрами вперед. Блестящая от капель смазки головка скользнула по гладкой, смуглой коже и мягко погрузилась в тело Фенриса. Хоук тяжело выдохнул. Фенрис приподнялся на локте, чувствуя, как чужое тело вторгается в него, растягивая дрожащие от возбуждения мышцы, и не в силах больше ждать, упершись руками в неровный камень стола, разогретый жаром его собственного тела, нетерпеливо подался назад. Ему нужен был Хоук, нужен был давно, так давно, что секунды промедления убивали его. Хоук ухватился за бедро Фенриса и удивленно втянул воздух: прямо у Хоука на глазах вся длина его возбужденного члена проскользнула в узкое, горячее, оборачивающееся вокруг него бархатными тисками тело эльфа. Фенрис не видел, но чувствовал, как распаленная, твердая плоть проникает в него все глубже и глубже, заставляя невольно выгибаться все дальше и дальше назад, поднимаясь над столом на руках. Фенрис чувствовал, как Хоук заполняет его, и не мог остановить неслушающееся тело, плотно сжимающееся вокруг напряженного члена, пока, наконец, бедра Хоука не прислонились к нему сзади. На мгновение все замерло, сквозь грохот сердца в груди Фенрис услышал чужое дыхание, тяжелое и неровное, - и Хоук двинулся. Его крепкое, жесткое тело отстранилось, член почти полностью выскользнул, медленно лишая Фенриса ощущения чужой раскаленной плоти внутри, а потом Хоук вернулся, с новой силой вгоняя в стройное, распаленное тело эльфа член, на этот раз до самого конца, так, что кожа с пошлым громким шлепком хлопнула о кожу. - …ах! – рвано выдохнул Фенрис, снова падая грудью на стол, изгибаясь под вновь нахлынувшим грязным возбуждением, и прежде, чем он успел что-то сказать, Хоук двинулся снова. – Н-н-н… -ах! -Фенрис… - выдохнул Хоук, почти умоляя. Он еле справлялся с желанием, тяжелой душной завесой повиснувшим в комнате, он хотел перевернуть Фенриса и взять его, увидеть удовольствие на его изысканном лице, но нежелание причинить эльфу лишнюю, ненужную, незаслуженную боль сдерживало его. Хоук понимал, что для Фенриса, у которого наверняка никогда не было подобного опыта, лучше было так. Так было проще, удобнее. Так Фенрису было приятнее – по крайней мере, Хоук на это надеялся. Но терпение его давно изошло на нет, и он слегка наклонился, целиком опираясь только на одну руку, осторожно провел другой по спине эльфа и прошептал: - Фенрис… Фенрис почувствовал прикосновение и выгнулся вслед за знакомой рукой, задевающей лириумные полосы, раскрывающей вспышки яркого удовольствия-боли на его спине, услышал знакомый, низкий голос, такой странный, подернутый хрипотцой, но все это – лишь на грани сознания. Фенрис был поглощен ощущениями и чувством горячего члена внутри, который снова медленно выскальзывал, потому что Хоук постепенно отстранялся – не понятно, зачем. Непонятно Фенрису было и то, чего Хоук ждет, поэтому, резко отбросив правую руку назад, он на ощупь нашел бедро воина, вцепился в твердые мышцы и дернул на себя, со стоном ощущая как член Хоука входит обратно. -Проклятье, Фенрис, - собственнически прорычал Хоук. Очевидно, эльф был готов гораздо больше, чем он сам, - и все полетело в бездну. Одной рукой крепко схватив Фенриса за запястье, а другой за блестящее лириумными голубыми полосами плечо, Хоук резко двинул бедрами, вперед, в такое тугое и желанное смуглое тело, распятое на светлом камне. Наградой ему был краткий, но страстный стон, тут же оборвавшийся, когда он двинулся снова, и снова, и снова, с каждым разом все быстрее, глубже и жестче вбиваясь в задыхающегося, мечущегося по столу, словно в лихорадке эльфа. Все смазалось: смуглая рука на бедре Хоука - пять ярких лириумных полос и отпечатки коротких ногтей; изогнутая спина прямо перед Хоуком, вся в горящем голубым пламенем узоре, от упругих ягодиц по стройной талии, по выступающим лопаткам, по плечам; вспыхивающие клейма на взмокшей коже в тонких каплях пота, с каждым толчком скатывающихся все ниже; спутанные белые волосы, вздрагивающие острые кончики ушей эльфа. Жаркое, невозможно узкое тело, сжимающее член до боли тисками оглушающего удовольствия. Перемешанное дыхание невпопад, пошлые, хлюпающие шлепки тела о тело и стоны, с каждым новым шлепком все громче, все выше, как нарастающий вой волка в ночи: -Хоук… - стонал Фенрис. Наконец-то, наконец-то, наконец-то. Член Хоука внутри, твердый, как сталь, и мягкий, как шелк, и этого слишком много. -Хоук-… - Будь проклят Фенрис, но черная жажда в груди пирует, жадно впитывая каждое касание, каждый толчок. Руки Хоука на спине, на его руках – и это сильнее лириума, это клеймит глубже, до самой души, чувственно и безвозвратно, и от этого Фенрис чувствует себя чистым и свободным, как светлый дух. -Хо-о-ук! – Резко, но нужно еще резче. Глубоко, но нужно еще. Сильно, но нужно так, чтобы отдавалось во всем теле. Еще, еще, еще. -Хо-о-ук! - В бездну рабов, в бездну Тевинтер, в бездну свободу, все в бездну: Фенрису нужно только это, только чувствовать Хоука рядом, вокруг, внутри. От этого Фенрис чувствует себя продажным и грязным, как марионетка демона. -Хо-о-у-ук! – Хоук, который хочет его, который внутри него, невообразимо, полностью и навечно, и весь мир состоит из одного человека: его сильных, грубых рук, его жесткого, тренированного тела за спиной Фенриса, его горячего дыхания над ухом Фенриса, его хриплого, низкого, искреннего голоса, его тепла, его доброты, его честности, его доверия, его желания, его возбуждения, - и имя этого человека – Гаррет Хоук. -Ты мой, - наклоняясь к самому уху Фенриса, обжигая дыханием чувствительную кожу, хрипло шептал Хоук в ответ, вгоняя член до предела, так, чтобы мошонка прижималась к бедрам эльфа. – Мой. Фенрис, его молчаливый Фенрис, стонал его имя, и Хоук был уверен, что никогда уже не сможет нормально ответить, если эльф просто позовет его, потому что этот голос, полный отчаянной мольбы и похоти, навечно отпечатался в его памяти, и каждый раз, завидя издалека худую беловолосую фигуру, затянутую в темный кожаный доспех, Хоук будет слышать этот голос – не то просьбу, не то приказ взять Фенриса сейчас же. -Хо-о-у-ук! – Фенрис стонал имя, и со злостью думал о том, что Хоук должен был трахнуть его еще тогда, в Киркволле, должен был понять, прижать к ближайшей стенке и трахнуть. Должен был трахать его каждый раз вместо тех женщин, которых находил по бесконечным трактирам и тавернам, что попадались по пути. Но нет. А он мог иметь Хоука все это время, мог тонуть в этой сумасшедшей лихорадке похоти, захлебываясь собственным дыханием и именем Хоука, мог метаться в этих ласковых руках, двигаясь навстречу этому твердому, горячему телу. -Хо-о-у-ук! - Требовал Фенрис, он требовал получить все то, что не досталось ему за годы скитаний без Хоука. Он требовал не останавливаться, не отпускать, не… -Фенрис, клянусь, - жадно прошептал Хоук, эгоистично впиваясь пальцами в плечо эльфа, с собственническим удовольствием наблюдая, как под громкие мокрые шлепки в плотно сжимающееся тело Фенриса вбивается его собственный твердый член, уже почти не выскальзывая, короткими, невозможно быстрыми толчками. – Я утащу тебя в свой особняк. Я действительно привяжу тебя к кровати и больше не выпущу. Никто и никогда не получит тебя, кроме меня. Слышишь меня, эльф? Ты мой и только мой. -Если таков твой приказ, – глухо отозвался Фенрис. -Фен-… - голос Хоука оборвался, и он, вдруг резко остановившись, кончил, все еще глубоко в теле Фенриса, неотрывно смотря на изгиб спины, перечерченной бело-голубыми тонкими полосами. Хоук отшатнулся, его член, все еще твердый, мягко выскользнул из тела Фенриса под недовольный стон эльфа. Вцепившись в край стола, чтобы не упасть, Хоук пару раз моргнул, приходя в себя, и мир, звенящий пустотой, стал медленно собираться обратно. Тогда Хоук, все еще оглушенный удовольствием, заметил - как будто снова увидел - распластанного на столе и, скорее всего, все еще возбужденного Фенриса, и каким бы опустошающе прекрасным ни был оргазм, отказать себе в том, чтобы ублажить этого надоедливого, своевольного, ворчливого придурка, Хоук просто не мог. Все вокруг еще немного плавало из стороны в сторону в посторгазменной легкости, но Хоук был настроен решительно. Взяв Фенриса за бедра, он потянул эльфа на себя, стаскивая со стола. Совсем сбитый с толку, совершенно не в состоянии понять, почему Хоук оставил его и чего воин от него хочет, Фенрис просто позволил знакомым сильным рукам почти стащить себя с неровной столешницы и перевернуть. Хоук наконец-то оказался в его поле зрения, и Фенрис потянулся к нему, кончиками пальцев даже успел коснуться его груди, но Хоук, с играющей на губах полуулыбкой, обычно предвещающей только неприятности, соскользнул куда-то вниз, снова оставив эльфа одного – без своего взгляда, без своих прикосновений, без своих слов. -Хоук? – позвал Фенрис и, приподнявшись на локтях, попытался сосредоточиться и найти его. Хоук рухнул на колени, неприятно стукнувшись о пол, и сразу принялся за дело: взяв эльфа под колени, Хоук под резкий удивленный вздох закинул ноги Фенриса себе на плечи и, оказавшись прямо перед распаленным, горячим, крепко стоящим членом, потянулся вперед и на пробу провел языком вдоль ствола, от самой мошонки вверх до темной головки, слизывая с гладкой кожи мелкие глиняные крошки, которые наверняка прилипли, пока член Фенриса был зажат между животом эльфа и столом. -Хоук, нет! – вскрикнул Фенрис почти в ужасе. Прикосновение Хоука напугало его и заставило снова осознать все происходящее. Да, Хоук только что был с ним, но этого было достаточно. Этого было больше, чем достаточно, и Фенрис не хотел, чтобы Хоук заставлял себя делать что-то еще более постыдное, еще более грязное. Фенрис не хотел, чтобы Хоук падал так низко из-за него. Этого было не нужно. - Не нужно! - Фенрис ухватился за короткие черные волосы и попытался оттянуть Хоука от себя. Вышло плохо, потому что Хоук только притягивал его ближе к себе, обхватив обеими руками за бедра, и уже собирался снова коснуться его члена. Нужно было как-то это остановить. - Хоук! Это грязно! Не надо, не… -Грязно? - Хоук поднял на мечущегося в панике эльфа веселый взгляд. Фенрис все никак не мог научиться хоть иногда думать о себе. – Мне все равно, - добродушно пожал плечами Хоук, и бедра эльфа щекотнули его уши. – Я хочу сделать это для тебя, - честно признался Хоук и прямо на глазах у ошарашенного Фенриса раскрыл рот и вобрал в себя его член, скользнув плотно сжатыми губами по головке и вниз, прижимаясь языком к твердой плоти. -Хоук-…! – глухо втянул воздух Фенрис, неверящими глазами смотря на воина, расположившегося у него между ног: эльфа разрывали одновременно и необходимость снова сказать Хоуку, что он не обязан делать ничего подобного, и непреодолимое желание умолять его продолжать. Яркие после поцелуев, блестящие и мокрые от слюны губы Хоука опускались все ниже и ниже, скользя по возбужденному смуглому члену Фенриса горячим сомкнутым кольцом, пока колючая щека с короткой щетиной не прижалась ко внутренней стороне бедра эльфа. Хоук смотрел на Фенриса снизу вверх своими честными голубыми глазами и хитро щурился, как будто держать во рту член эльфа не только его не смущало, но было совсем обычным делом. От этого Фенрису казалось, что все это – не настоящее, что он спит, что он в бреду, лежит где-нибудь в холодной, скользкой пещере на голых камнях, пожираемый лихорадкой от яда, будящего в его сознании извращенные фантазии. Но во рту Хоука было слишком горячо и влажно, язык Хоука ласково касался его члена, и Фенрис, невольно подрагивая всем телом от нахлынувших ощущений, готов был молиться любым богам, чтобы все это оказалось реальным, чтобы не прекращалось. Хоук не отрываясь, пристально смотрел на Фенриса снизу вверх, зная, что только его взгляд и держит эльфа на месте. Хоук привыкал и настойчиво водил языком вдоль занявшего весь рот члена, пробуя солоноватую от пота, мягкую кожу. Хоук думал о том, что хорошо, что на члене Фенриса нет клейм – он бы не перенес мысли о том, что кто-то так мучил эльфа - и в то же время не мог перестать представлять, как он сам мог бы дорисовать узор, заставив Фенриса корчиться вовсе не от боли, а от нестерпимого возбуждения. Впрочем, заставить Фенриса корчиться от возбуждения Хоук мог прямо сейчас, что и намеревался сделать: заставить его извиваться от наслаждения и кончить так, чтобы до конца жизни запомнилось. Хоук улыбнулся, насколько мог, сглотнул и двинулся обратно, постепенно выпуская твердый, теперь блестящий от мокрой слюны член изо рта. -Н-н-н-н… - обхватив ладонью шею Хоука, протяжно простонал Фенрис и, довольно зажмурившись, закусил губу. Ощущение мягкого, чуть шершавого языка на слишком чувствительной коже сводило его с ума. Гладкая головка соскользнула с его губ, и Хоук довольно усмехнулся: раскрасневшийся Фенрис сидел перед ним, отставив одну руку назад, чтобы не упасть, и, блаженно прикрыв глаза, тяжело дышал сквозь приоткрытые губы, расслабленный и открытый. Не чувствуя больше дурманящих прикосновений и задыхаясь без них, Фенрис, нетерпеливо притянул голову Хоука ближе и сжал ноги, скользя пятками по взмокшей спине воина. -Эй, - послышался хриплый голос откуда-то снизу. - Только не придуши меня случаем… Напоминание о том, что он может причинить вред Хоуку, резко одернуло Фенриса. Он мог потерять контроль над своей силой во время боя, под властью сильных эмоций, и это было ужасно. А что могло произойти, когда он был с Хоуком, так близко, как не был никогда и ни с кем, Фенрис понятия не имел, и это всерьез испугало его. Фенрис мгновенно отпустил Хоука, нехотя убирая ладонь с его шеи, и вцепился в край стола, чтобы держаться подальше от человеческого тела, такого хрупкого перед силой лириума. Чтобы точно случайно не задушить Хоука бедрами, Фенрис осторожно развел ноги в стороны, полностью раскрывая перед сидящим на коленях воином свое худощавое, исполосованное уродливыми клеймами, угловатое тело – и тут же отвернулся, пряча пылающее от стыда лицо, не в силах встретить оценивающий взгляд Хоука, который теперь точно с интересом рассматривал его. Фенрис боялся, что Хоук скажет. Зачем Хоук так долго молчит, смотря на его неуклюжее, привыкшее лишь убивать тело? Лучше бы Хоук просто трахал его, использовал его тело, даря бесконечные минуты блаженного забытья, которые потом превратятся в краткие вспышки ярких, мучительных, счастливых воспоминаний о том, чего уже никогда больше не будет. Но нет – Хоук не мог использовать. Хоук должен был увидеть, почувствовать и понять. Фенрис знал это, и только поэтому он послушно раздвинул ноги, несмотря на то, как стыдно и как, наверное, некрасиво это было по отношению к Хоуку. Хоук явно не считал, что это было некрасиво. Хоук был уверен, что раздвигающий ноги несмотря на стыд, раскрасневшийся до самых кончиков своих длинных, острых эльфийских ушей Фенрис, открывающий ему вид на исчерченный лириумным узором плоский живот и твердый член, оставляющий головкой мокрые следы на смуглой коже – самое пошлое и самое возбуждающее, что он видел в жизни. Фенрис молчал, как и всегда, но чего стоили эти рваные выдохи сквозь приоткрытые губы, чего стоила быстро поднимающаяся грудь, чего стоили полуприкрытые глаза, упрямо смотрящие в сторону. Яйца Создателя, чего стоило то безоговорочное послушание, с которым Фенрис, несмотря на нежелание и гордость, раздвинул ноги. С тем же успехом он мог сказать Хоуку: «Я доверяю тебе – мое тело, мою жизнь, мою душу, поэтому трахни меня сейчас же, как последнюю блядь», - и все равно слова не сказали бы столько, сколько сказал этот простой жест. Теперь Хоук был точно уверен, что кончить один раз было недостаточно: его собственный член уже крепко стоял, и Хоук готов был снова трахать эльфа, впечатывая его хоть в треклятый стол, хоть в стенку. И все же, он не мог. Всю жизнь Фенриса унижали, использовали – все что угодно, но не любили, и теперь эльф даже не верил, что заслуживает немного удовольствия, не для кого-то, а для себя. С этим Хоук мириться не мог. Однажды что-то решив, Гаррет Хоук своему решению не изменял, и пару минут назад он твердо решил заставить Фенриса извиваться от наслаждения, так что вне зависимости от желаний своего собственного тела, Хоук твердо вознамерился довести Фенриса до оргазма. Вопреки всем ожиданиям эльфа, Хоук ничего не сказал. Хоук молча положил шершавые, стертые ладони на ноги Фенриса, обводя пальцами внутреннюю сторону его бедер, наклонился вперед и снова скользнул ртом вниз по члену, вбирая в себя твердую плоть, чтобы тут же, не дав эльфу опомниться и запротестовать, двинуться обратно вверх, намеренно сильно сжимая губы, провести языком по внутренней стороне ствола, наконец облизать гладкую, солоноватую от смазки головку – и повторить все снова, и снова, и снова. В тишине, нарушаемой только его собственным рваным дыханием, Фенрис беззвучно раскрыл рот, не в силах отпустить застрявший в горле стон, и запрокинул голову. Его пальцы медленно сомкнулись на каменной столешнице, как будто впаянные, по пять ярких лириумных полос по обе стороны от его собственных разведенных ног. Ног, между которыми мерно и неумолимо двигался Хоук. Хоук старался, как мог. Он правда хотел сделать Фенрису приятно, поэтому наклонялся как можно ниже, пока не утыкался носом в короткие жесткие белые волосы, пока член эльфа не оказывался так глубоко, что Хоуку казалось, что сейчас он или задохнется, или подавится. Тогда Хоук быстро отодвигался, стараясь не забывать касаться возбужденной плоти языком, переводил дыхание - ему хватало времени только чтобы быстро втянуть носом воздух – и продолжал. Он знал, что медлительность могла быть приятной, но не сейчас. Сейчас Хоук хотел, чтобы Фенрис чувствовал то острое, неодолимое удовольствие, которое ему самому не раз приносили быстрые, горячие ласки чужого рта, но руки Фенриса больше жадно не хватались за его волосы, а от самого эльфа не было слышно ни звука, и Хоук уже начинал бояться, что опять делает что-то не так, когда вдруг послышался громкий хруст, и на пол посыпалась каменная крошка. Хоук самодовольно прикрыл глаза. Все-таки, старался он не зря, и, видимо, у него были все шансы довести эльфа до оргазма. Вдохновившись, Хоук продолжил с новыми силами, теперь стараясь не сбиваться с быстрого ритма, при этом вбирая возбужденный член насколько можно глубоко, а отодвигаясь, быстро обводя языком оставшуюся во рту головку, слизывая с кончика соленые капли. Фенрис, дрожа всем телом, сжимал край стола, разламывая камень, еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться в голову Хоука и не начать двигаться самому – навстречу горячему, влажному рту, приносящему необъятное, неодолимое удовольствие. -Хоук! – наконец прохрипел он сорвавшимся голосом сквозь накатывающие тяжелые волны наслаждения, ломая тонкими пальцами край столешницы, как сухой хлеб – на светлые хрусткие крошки. Всего этого было слишком много, слишком быстро, и Фенрис чувствовал, что скоро все оборвется и закончится, а Хоук останется там, отдельно, внизу. Фенрис как никогда ценил то, что Хоук готов был сделать это ради него; ценил его внимание и его ласки, но хотел не этого. Фенрис не хотел этого чистого, бессмысленного наслаждения, предназначенного для него одного, пока Хоук – там. - Остановись… Фенрис хрипло просил остановиться, и Хоук был необычайно горд собой. Видимо, эльф готов был кончить и волновался по этому поводу, но Хоук не собирался отступать до самого победного конца: он собирался дождаться, пока удовольствие не изломает Фенриса, превратив его в безвольное, бессильное тело; пока не услышит, что стонет эльф, кончая, - ругательство или его имя? – пока не узнает, каков Фенрис на вкус. «Давай, остроухий засранец», - даже с некоторым ехидным злорадством думал Хоук, не отпуская эльфа. – «А я тебе потом это еще долго припоминать буду, как ты метался по столу, пока твой член…» -Хоук! – зло проворчал Фенрис, недовольный тем, что воин совсем его не слушает. – Прекрати сейчас же! Хоук, стой! Но Хоук снова не обратил на него никакого внимания, продолжая двигаться, неумолимо приближая миг развязки. -Фенедис! – выругался Фенрис и, не найдя иного способа остановить Хоука, схватил его безмозглую голову за волосы и оттянул от себя. – Прекрати! Хоук так старался, и у него почти получилось, когда одна эльфийская сволочь резко, до боли, ни за что ни про что схватила его за волосы и оттащила прочь. Член Фенриса выскользнул из его открытого от удивления рта, и Хоук не то в бешенстве, не то в смятении уставился на эльфа. -Какого хрена, Фенрис? – В искреннем недоумении спросил Хоук. Он, вроде как, ничего такого не сделал, даже зубами случайно эльфа не задел ни разу, а тут – на тебе, за волосы. – Голову оторвать мне решил? -Я просто… - Фенрис мгновенно отпустил Хоука и растерялся. Он не знал, как объяснить ему, что чувствует и почему остановил; слова так и не пришли, и, смутившись, Фенрис молча посмотрел в сторону, пряча глаза от пристального, открытого взгляда Хоука. Хотя куда уже он мог спрятаться, когда его собственный член только что был во рту у Хоука, сидящего у него между ног. – Я не хочу… так. «О», - Хоук даже удивился, что эльф ему вообще что-то сказал: он уже приготовился было гадать, что все это значит. Оказалось, Фенрис готов был кончить, но передумал. – «Значит не все так плохо». -А что ты хочешь? – спросил Хоук, как ни в чем не бывало прислоняясь колючей щекой к внутренней стороне бедра Фенриса. Что бы то ни было, Хоук собирался раздобыть все, чего только эльф ни попросит. Фенрис нервно облизнул пересохшие губы. Не удовольствие ему было нужно. Ему нужен был Гаррет Хоук. -Тебя, - еле слышно выдохнул Фенрис. Хоука даже на миг посетило некоторое чувство умиления при виде того, как же все-таки мало нужно было этому тупому эльфу для радости, - но это всего лишь на миг, а потом вернулось сбивающее с ног желание затрахать Фенриса до беспамятства. -Сейчас получишь, - угрожающе предупредил Хоук глухим голосом и быстро поднялся с колен. Взявшись за обвитую белым лириумным узором руку, он стянул эльфа со стола и подтолкнул в сторону кровати. Вот только Фенрис его явно не понял: эльф беспрекословно сделал еще пару шагов вперед, через разбросанную по полу одежду и каменные крошки, и оказался у противоположной стены, прислонившись к ней грудью, положив одну ладонь на неровную глиняную поверхность, чуть повернув голову в сторону Хоука, так, что было видно покрасневший кончик его уха, скулу и чуть приоткрытые губы. «В Бездну кровать!» - тут же решил Хоук и быстро прошагал вслед за эльфом, по ходу дела пнув с дороги свои собственные доспехи. -Н-н-нх… - удивленно выдохнул Фенрис. Большая, горячая рука Хоука накрыла его ладонь, переплетая пальцы и сжимая в кулак, и сам Хоук, такой же большой и горячий, прислонился к Фенрису сзади, обжигая спину теплом и призрачными всполохами лириума. Гладкий, твердый член Хоука оказался между их телами, прижатый к бедрам Фенриса, и эльф непроизвольно выгнул спину, подаваясь назад, навстречу Хоуку. -Сейчас, - глухо прорычал Хоук и, не отпуская Фенриса, заломил его руку за спину, заставив прогнуться еще сильнее. Хоук быстро облизал пальцы свободной руки и, отступив назад, чтобы освободить немного места, провел ладонью между ягодицами эльфа вниз, пока не коснулся мокрыми кончиками пальцев дрогнувших от прикосновения мышц. Фенрис негромко рвано выдохнул – и мышцы расслабились, впуская сразу два влажных пальца Хоука внутрь, где вокруг него тут же обернулись мягкие, словно бархатные, гладкие стенки. Всем телом чувствуя, как грубые пальцы снова проталкиваются в него, Фенрис закрыл глаза и мог думать только о том, что ему нужно было больше. Теперь, когда он знал, каково это – чувствовать в себе Хоука целиком, ему нужно было гораздо больше, глубже и жестче. От воспоминаний о том ощущении невозможно горячего, твердого тела Хоука внутри него Фенриса пробила дрожь, и он бессильно выдохнул, почти собравшись с силами просить Хоука не мучить его больше ожиданием. Тело эльфа вздрогнуло, сжавшись на миг, и Хоук почувствовал, как по его пальцам вязко скользнула мокрая капля. Хоук осторожно убрал руку, оттянул ягодицу эльфа в сторону, заставив Фенриса шире расставить ноги, и удивленно уставился на подрагивающие, блестящие от слюны мышцы, из неплотно сжатого кольца которых медленно стекла белесая капля. Капля его собственной спермы. Хоук хотел выругаться, но не вспомнил ни одного ругательства. В голове было пусто, и несколько мгновений он просто ошарашено смотрел, как по смуглому бедру медленно стекает его собственное семя, одна длинная капля, а затем другая. А потом он быстро провел рукой между ног эльфа, смазывая белесые подтеки назад, вверх до мягко сжатых мышц, и, большим пальцем направив член, он в одно резкое, скользкое движение заполнил Фенриса собой до конца, срывая с губ эльфа тихий вскрик. -Хоук… - бессильно прошептал Фенрис. Хоук снова был с ним, снова был в нем, заполняя твердым, горячим членом на всю длину, и Фенрис думал только о том, чтобы это мгновение тянулось бесконечно. Все еще сжимая запястье эльфа, заставляя его стоять, глубоко прогнувшись в спине, Хоук быстро просунул свободную руку между Фенрисом и стеной – было бы глупо исцарапать такое красивое тело о неровную, сухую глину - и, перехватив эльфа поперек груди, осторожно взял Фенриса за шею, не сильно сжимая. Пальцы Хоука уверенно и по-хозяйски сомкнулись на нем, словно кольцо ошейника, но Фенрис не противился: прикосновение разило жаром, топило лед боли внутри его тела и приносило лишь желанное успокоение и невообразимую эйфорию от осознания того, что Хоук хочет его. -М-м-м… - простонал Фенрис, впиваясь зубами в собственную губу. Жадно расставив пальцы, сминая мягкую кожу, чтобы крепче держать вечно ускользающего из его рук эльфа, Хоук начал двигаться: сначала назад, с оттяжкой, заставляя Фенриса чувствовать, как его напряженный член медленно выходит, а потом вдруг обратно, резко и сразу, проскальзывая внутрь по растянутым, мокрым от слюны мышцам с пошлым, громким шлепком. -Ах… - тихо оборвался вздох эльфа. Фенрис непроизвольно сжался, и с губ Хоука сорвалось злое и пошлое: -Блядь! – Хоук снова двинул бедрами в обхватившее его плотными тисками, мягкое тело. Фенрис задрожал от напряжения и перевозбуждения, но ему было мало, и уже слишком наплевать, поэтому он нетерпеливо простонал: –Еще… -Ну раз ты просишь, - прохрипел Хоук в ответ на самое ухо Фенрису, безумно возбужденный тем, что эльф готов был умолять, и принялся бесцеремонно втрахиваться в податливое тело, с каждым толчком притягивая Фенриса к себе, вгоняя член до конца, грубо и быстро, как ему самому хотелось, совершенно не сдерживаясь. -Хоу-… -н-а-ах! - вскрикнул Фенрис, и уткнулся лбом в неровную стену. Мир покатился в бездну. Все, что было раньше, показалось Фенрису мутным сном, и только теперь, в этот бесконечный момент наслаждения, ему казалось, что он живет по-настоящему. Хоук был так реален, и так близко. Прикосновения рук Хоука горели жарче лириумных клейм, горячее дыхание воина обдавало взмокшую шею. Хоук трахал его по-настоящему, откровенно, сильно; член легко входил в тело Фенриса, с каждым разом заново растягивая его где-то глубоко внутри, где гладкая головка касалась мягких стенок, и Фенрис вздрагивал всем телом и раскрывался навстречу. Мышцы расслабились и совсем не противились быстрым, мерным толчкам, сливающимся в одно непрекращающееся движение, и Фенрис был уверен, что это прожигающее его насквозь, испепеляющее наслаждение и есть то счастье, которого он всегда желал. Черная жажда внутри Фенриса развернулась непроглядной тьмой, затопила его целиком, жадно впитывая каждое касание Хоука, каждый его рваный вздох за спиной, каждое движение его разгоряченного члена, но ей все было мало. Фенрису все было мало. Рвано глотая воздух, задыхаясь в лихорадке похоти, Фенрис протянул дрожащую, негнущуюся руку вперед и уперся в стену, чтобы хоть как-то держаться, встречая сильно, хлестко вбивающийся в его тело член. Холодные, остывающие капли пота скатывались по горячей коже – по лбу, по плечам. Капли пота падали с тела Хоука на спину Фенриса, на ягодицы, и убегали вниз, туда, где Хоук безжалостно втрахивался в его тело. -Проклятье, Хоук!.. Хоук, Хоук, Хоу-… - тихо стонал Фенрис, и мелкие глиняные крошки больно впивались в его ладонь. Хоук трахал эльфа жадно и самозабвенно, с неописуемым наслаждением ловил каждый бессознательный стон, оброненный Фенрисом – протяжные, возбуждающие свидетельства, что эльф изгибается, наконец, не от боли, а от удовольствия. Хоук заворожено смотрел на то, как его собственный член исчезает в этом гибком, стройном теле, и святые сиськи Андрасте, это было самое лучшее, что только приходилось ему испытать. Хоук жалел только об одном – что он не видит лица Фенриса. Ему хотелось видеть эмоции на этом вечно мрачном лице; видеть, как наслаждение, наконец, заставит эльфа перестать хмурить брови, как Фенрис, наконец, не сможет больше противиться возбуждению и кончит. Впрочем, Хоук вполне мог заставить Фенриса смотреть ему прямо в глаза, что он и сделал: Хоук остановился, отступил на полшага, без предупреждения вынув член из тела Фенриса, и резко дернул эльфа к себе за руку. Ошарашенный Фенрис послушно развернулся и наткнулся прямо на широкую взмокшую грудь воина. Знакомые руки тут же подхватили Фенриса за задницу, подняв с пола, и прислонили спиной к стене, и, едва он успел обхватить Хоука ногами за пояс и положить руки ему на плечи, чтобы лучше удержаться на весу, огрубевшие пальцы раздвинули ягодицы, и горячий, твердый член снова вошел в него. -Хоук! – не то удивленно, не то зло вскрикнул Фенрис, но все его мысли были тут же сметены всепоглощающим ощущением того, как Хоук снова заполняет его собой. На этот раз Хоук видел молодое смуглое лицо, прилипшие ко лбу растрепанные белые пряди волос, удивленно вскинутые вверх брови, ярко-зеленые глаза, широко распахивающиеся в кайме пушистых ресниц, и четко очерченные, исцелованные, припухшие губы эльфа, раскрывающиеся на выдохе по мере того, как его собственная твердая плоть заполняет тело эльфа. -Хоу-… - Фенрису некуда было спрятаться от взгляда Хоука. Все было на виду: похоть, удовольствие, сродни агонии, вся тьма, что ютилась раньше глубоко в груди, а теперь выплескивалась в каждом движении, в каждом касании – в том, как пальцы Фенриса впивались в широкие плечи Хоука, царапая ногтями теплую кожу, уже покрытую темно-фиолетовыми отметинами, за которые Фенрису было совсем не стыдно, наоборот, он отстраненно думал, что лучше бы эти небольшие синяки не сходили никогда, тогда останется явное доказательство, что все это – не игра его извращенного воображения, и Хоук действительно был с ним. Сам Фенрис был на виду, он был открыт и беззащитен, как, наверное, не был ни разу с тех пор, как провели ритуал. Фенрис не помнил, боялся ли он тогда, но теперь он боялся. Боялся, что все ложь и сон, что сделает что-то не то, скажет что-то не то, что не понравится Хоуку, что Хоук передумает, что Хоук остановится. Но Хоук не остановился, не передумал, не исчез, и каждую секунду, что они были вместе, на фоне дрожащего внутри и не оправдывающегося страха Фенрис чувствовал опьяняющее, кружащее голову, бесконечное счастье. Хоук усмехнулся и, подавшись вперед, поцеловал открытые губы эльфа. А потом двинулся всем своим жестким, натренированным телом, прислоняясь к груди Фенриса своей, сжимая его в объятиях, проникая раскаленным, напряженным членом еще глубже, чем раньше, и вдруг что-то изменилось, реальность треснула, взвился искрами и огнем лириум по всем меткам, и в один миг, обрывая дыхание, голос и все мысли, тело эльфа вспорола, словно тряпичную куклу ножом, волна сильнейшего наслаждения, выламывая суставы, натягивая до предела все мышцы, выбивая воздух из легких. Член Хоука задел что-то глубоко внутри него, и Фенрис изогнулся всем телом, не в силах сдержать это неумолимое удовольствие внутри себя. Мысли разлетелись осколками, и осталось только одно слово: -Хоук! – которое Фенрис отчаянно выкрикнул, пытаясь удержать остатки своего разума, пытаясь ухватиться за что-нибудь, чтобы не потеряться в звенящем по всем нервам наслаждении, и находя только сильные, знакомые плечи. Тело эльфа сжалось вокруг него, изумительно туго обертываясь вокруг члена Хоука, изогнулось дугой под громкий крик Фенриса и мелко задрожало. Эльфа трясло: тонкие цепкие пальцы, соскальзывающие с шеи и плеч Хоука, дрожали от перенапряжения так, что Фенрис даже бутылку не смог бы удержать, а острые пятки эльфа впились в спину Хоука до боли, с нечеловеческой силой притягивая его ближе. «Вот, значит, где», - самодовольно подумал Хоук, но его тут же отвлек Фенрис, вцепившийся в его короткие волосы, наклонившийся к самому его лицу и с горящими лириумной лазурью глазами прошептавший сквозь рваные вдохи: -Еще, Хоук, - грудь эльфа быстро поднималась, как будто он только что бежал из самого Тевинтера и все не мог отдышаться, а взгляд был такой, словно в мире все давно поглотила Тень, и остались только они вдвоем, Хоук и Фенрис, посреди бесконечной темноты, запертые, чтобы вечно наслаждаться друг другом. – Еще!... Если сумасшедший, возбужденный до предела, молодой, стройный, безмерно горячий эльф, готовый чуть ли не продать за него душу, просил себя трахнуть - кто такой был Гаррет Хоук, чтобы ему отказывать? Гаррет Хоук абсолютно не имел никакого права не дать эльфу то, что он хотел. Гаррет Хоук, стискивая в руках свою драгоценную ношу, шагнул в сторону кровати и глухо упал на тонкое одеяло вместе с Фенрисом. Ухнула попавшаяся под плечо эльфа подушка, громко хрустнуло что-то под матрасом, сдавленно простонал сам Фенрис, распластанный по кровати под тяжестью воина, и Хоук принялся выполнять то, что от него требовали: он быстро закинул ноги Фенриса себе на плечи, любуясь длинными белыми полосами лириумного узора на смуглой коже, взял эльфа покрепче за пояс обеими руками и, двинув бедрами, продолжил самозабвенно, с удовольствием, втрахиваться с размаху в мягкое, упругое тело. -Хоук!... – застонал Фенрис во весь голос, низко, томно и протяжно, и в поисках опоры впился в простынь, которая тут же с треском разорвалась на длинные неровные полосы под силой горящих лириумом пальцев. Яйца Создателя, Хоук никогда не подумал бы, что Фенрис окажется в постели таким отзывчивым, страстным, изощренно чувствительным и… громким. Стоило Хоуку двинуться вперед, как Фенрис выгибался всем телом, словно ломаясь под новой волной нахлынувшего удовольствия, подставляя свою гладкую грудь для губ Хоука, на ощупь цепляясь за все, что попадало под руку, бессознательно разрывая простынь в клочья, разламывая каменное изголовье кровати, распарывая подушку, с громким хлопком лопнувшую и обдавшую их обоих дождем из маленьких белых перьев. -Хоук! – требовал Фенрис, закрыв глаза, неудобно упершись полусогнутыми руками в стенку за головой: каждое движение Хоука продвигало его дальше по раскуроченной кровати, и с каждым разом член Хоука входил не до конца, недостаточно глубоко, недостаточно сильно, а Фенрису нужно было то всепоглощающее и необъятное ощущение, что совсем недавно пронзило его тело удовольствием, которого он не знал никогда раньше. -Еще! – Озлобленно крикнул Фенрис и выпрямил руки, оставляя в стене два отпечатка ладоней, сползая спиной по грубым кускам ткани навстречу Хоуку, и на этот раз Хоук, обернутый в шелковистую кожу и такой твердый, заполнил его целиком, проникая ровно настолько внутрь тела эльфа, чтобы все вокруг рассыпалось песком, оставив Фенриса наедине с окатившим его снова чистым, животным наслаждением. -Н-н-н… -ах! – простонал Фенрис, не сдерживаясь, глубоко вдыхая всей грудью, чтобы снова звать: - Хоук, Хоук, Хоук! – и все равно сквозь толщу затопившего комнату возбуждения ему казалось, что голос его слишком тих, и Хоук не услышит его, не поймет его просьбу не останавливаться. Но знакомые руки все же держали его, знакомый жар плавил его тело изнутри, и кто-то как раз вовремя шепнул ему на ухо: -Все, что хочешь, Фенрис, - чужие губы плотно прижались к ключице, чужой член снова заставил его тело подняться навстречу удовольствию, и Фенрис, потерянный во времени, запутавшийся в реальности, точно знал только одно: -Хоук! Эльф стонал, почти кричал его имя, и каждый раз, как Фенрис раскрывал рот, Хоуку казалось, что сейчас тупой эльф сорвет себе голос, но имя с каждым разом по-прежнему ясно и четко срывалось с губ Фенриса, неизменно подливая масла в огонь желания, бушевавший в теле Хоука. Хоук сам еле дышал, тяжело глотая воздух, чуть дергая головой в сторону, чтобы скинуть прилипшие ко лбу волосы, сморгнуть скатившуюся каплю пота, но не останавливался. Болезненно ныла спина, затекли пальцы, казалось, вросшие в гладкую кожу эльфа, стекающий на царапины на спине пот неприятно жег, но Хоук продолжал двигаться в теле Фенриса все быстрее, уже почти не вынимая член, и благодарил судьбу за то, что эльфу нравилось. О, Фенрису точно нравилось. Фенрис встречал каждый быстрый толчок громким, полным похоти стоном, Фенрис нетерпеливо подавался навстречу, кроша тонкими пальцами стену, и, приоткрыв свои большие зеленые глаза, смотрел на Хоука снизу вверх так, как будто готов был его убить за миг промедления. Фенрису нравилось, как Хоук грубо трахает его; нравилось, что Хоук смотрит на зажатый между их телами его собственный, по-прежнему возбужденный член; нравилось даже то, что Хоук тихо шептал ему, почти одержимый: -Так, Фенрис? Этого ты хочешь? Только попроси, и я дам тебе еще. Тебе ведь это нужно? Да, Фенрис? - И неизменно слышал в ответ: -Да!... Еще, Хоук… Еще!.. Хоук смотрел на бессильно изгибающееся под ним тело и думал про себя, что этот маленький, ушастый, недотраханный подарок судьбы он оставит себе, и никто никогда не узнает, какой бесстыдной шлюхой может быть Фенрис, потому что этот взгляд зелено-голубых глаз, этот изгиб припухших губ, это прекрасное, исчерченное лириумом тело, так плотно сжимающее его член – только для него, для Гаррета Хоука. И никого больше. -Хоук!... – метался Фенрис, не находя себе места. Тело билось в судороге, а может, ему так только казалось. Все звуки доносились издалека, и только удовольствие яркими вспышками полыхало внутри, наполняя Фенриса до предела и еще, пока Хоук вдруг не положил руку ему на живот, придавив Фенриса к кровати, прижимая чувствительный член грубыми пальцами. Хоук снова вошел в него, на этот раз неотвратимо касаясь прямо там, внутри, глубоко, и белая необъятная пелена наслаждения вдруг залила все вокруг: смазала, как мимолетное воспоминание, лириумные следы на коже и призрачную боль; отбросила прочь предательство, ненависть и страх, словно старые ненужные тряпки; пронзила тело звенящей пустотой и прожгла Фенриса насквозь одним-единственным ощущением, имя которому было Хоук. Хоук двигался в нем, и теперь каждый толчок заставлял Фенриса дрожать всем телом от нестерпимого, невыносимого удовольствия. -Пожалуйста, Хоук, еще! – самозабвенно умолял Фенрис, и бархатные, тугие стенки сжимались вокруг члена Хоука так, что даже если бы эльф не просил его продолжать, Хоук ни за что не смог бы заставить себя остановиться. Мольбы Фенриса только подталкивали его к краю, и Хоук все быстрее и резче вбивался в смуглое тело под громкие, полные желания стоны: - Хоук! Еще, не останавливайся, прошу тебя, только не останавливайся… Еще, мне нужно еще, Хоук! Хоук, Хоук, Хоу-… Фенрис смутно понимал, что умоляет Хоука не останавливаться, потому что еще немного, совсем немного, и черная жажда, раскрывающая его губы, раздирающая его грудь, заливающая все его тело невозможным удовольствием, взорвется в клочья и вырвется за пределы его тела, сломает Фенриса до конца, непоправимо и навсегда. Еще немного, и в ребрах будет слишком тесно, под кожей слишком жарко, и сумасшествие полностью поглотит его. Еще немного, совсем немного, и мир оборвется, и Фенрис сорвется в пустоту; еще немного, и-… Белая, ослепительная пелена наслаждения полностью заполнила собой Фенриса и взорвалась столпом искр по всему телу, разрывая кожу по швам, опустошая, и не было ни боли, ни лириума, ничего, только бесконечно тянущаяся блаженная пустота и Хоук – живой, рядом, внутри. Голос Фенриса оборвался, эльф зажмурился и запрокинул голову, на миг замерев как прекрасная статуя. У него мелко задрожали уши - Хоук тут же решил, что никогда никому не расскажет; только он будет знать, как это ужасно возбуждающе, - и Фенрис кончил, изливаясь горячими, вязкими каплями под пальцами Хоука. Бархатное тело сжалось вокруг его члена, почти толкнув за грань, но не до конца, и Хоук готов был стиснуть волю в кулак и остановиться, но глухой шепот Фенриса потребовал: -Нет, не останавливайся!.. – в оглушающей белизне, разорвавшей все остатки темных, жадных желаний, Фенрису нужно было только одно – Хоук. Фенрису нужно было чувствовать его, знать, что он рядом, знать, что Хоук не оставит его одного, потерянного и опустошенного. Хоук чувствовал, что должен возмутиться и возразить, что эльф только что кончил, что тело слишком чувствительное, что так не делают, но Фенрис, устало прикрыв глаза, безуспешно пытаясь отдышаться, прошептал ему: -Пожалуйста, Хоук, я хочу чтобы ты тоже… - Фенрис должен был знать, он должен был увидеть, что Хоук тоже испытывает наслаждение – пусть не такое жадное, всепоглощающее, низкое и грязное удовольствие, что сломало самого Фенриса, но какое-нибудь. Фенрис должен был видеть, что Хоуку хотя бы хорошо с ним. Стиснув негнущимися пальцами бедра эльфа, еле стерпев дрожь возбуждения, прокатившуюся по всему его телу от слов эльфа, Хоук продолжил вбиваться в податливое тело, подаваясь вперед, навстречу плотно обхватившему его член жару, молча двигая бедрами, раз, два, три, четыре, а потом Фенрис снова приоткрыл яркие губы и хрипло зашептал: -Пожалуйста, Хоук… я знаю, что это неправильно, но пожалуйста, - голос эльфа надломился. Лириум, заливающий всю комнату голубым светом, медленно потух. Худые исчерченные клеймами руки устало опустились вниз по стене и упали на кровать над головой Фенриса, бессильно осевшего на изодранное одеяло под сорвавшийся с губ долгий, тяжелый вздох. –Это… это ужасно, и я не должен был…- шептал Фенрис, с каждой секундой все глубже осознавая глубину своего падения, но не жалея ни на миг, с каждой секундой разрываясь между необходимостью увидеть, как Хоука захлестнет наслаждение, и осознанием, что конец уже близок, и скоро все прекратится, все закончится. -Прошу, еще… всего на миг. – Хоук все еще двигался в нем, и Фенрис отдал бы что угодно, чтобы эта минута длилась вечно. Ему так хотелось продлить этот краткий миг единения, что волей случая Хоук подарил ему. – Еще… Еще, Хоук, прошу. Всего один раз, позволь мне утолить эту жажду… Пожалуйста, Хоук… «Ох, Создатель, да я потоплю тебя в любых грехах, каких только захочешь, детка», - успел быстро подумать Хоук, когда тело Фенриса вновь безжалостно сжалось вокруг его выскальзывающего члена, прошивая нервы вспышкой сумасшедшего удовольствия, и, быстро склонившись над эльфом, он впился в мягкие губы Фенриса жадным поцелуем-укусом. Его напряженный член с пошлым звуком выскользнул из тела эльфа, и Хоук не успел даже взять себя рукой, когда оргазм накрыл его с головой, выбивая последние силы. Зубы больно укусили Фенриса за губу, наверное, до крови, горячие капли спермы забрызгали его живот, большие, сильные руки Хоука сжались на бедрах, оставляя на коже тонкие полукружья от ногтей и следы будущих синяков, и Фенрис снова почувствовал безмятежность, как будто этот грубый поцелуй Хоука успокоил его, заверяя, что это еще не конец, что есть еще что-то, дальше, что Хоук не оставил его даже теперь. Устало жмурясь, Фенрис тихо застонал, закрывая глаза. Не было ничего. Ни боли, ни воспоминаний, ни сожалений. От голубой пелены лириума, сотканной из его собственных натянутых нервов не осталось ни единой нити: все погорело, выжженное жаром Гаррета Хоука. Осталась лишь горячая, раскаленная, белая бесконечность, в которой нет ничего – только спокойствие. Только бесконечно тянущийся миг невесомости и Хоук рядом. Хоук, жарко выдыхающий в шею. Хоук, отпускающий его, наконец, и устало падающий рядом, смазывая остывший пот по коже. Хоук, шумно пытающийся выровнять дыхание. А потом появился голос. Но не тот, что преследовал Фенриса, а хрипловатый, знакомый низкий голос Хоука. -Эй, - тихо позвал он, осторожно коснувшись плеча Фенриса, явно стараясь не задевать белые лириумные полосы. - Ты как? Фенрис открыл глаза. Рядом с ним, на раскуроченной кровати, в ворохе длинных, драных, светло-серых полос ткани, которые когда-то были простынею, среди мелких валяющихся везде перьев из подушки, приподнявшись на локте, сидел взъерошенный как после трехдневной пьянки Хоук. На лице его не было и тени улыбки, только озабоченность, а на плечах… Вся шея, все плечи и вся грудь Хоука была покрыта яркими, фиолетово-красными пятнами синяков от пальцев и губ; длинными, розовеющими на светлой коже царапинами, которые уже припухли от стекавшего по коже соленого пота, и кое-где даже редкими полукруглыми отметинами зубов. Мелкие темно-фиолетовые синяки были даже на локтях, на запястьях Хоука, несколько на ребрах и, кажется, царапины уходили с бедер назад, на спину и задницу. «Я это сделал…» - в ужасе понял Фенрис, и все мысли мигом выбило из его головы. Фенрис обещал себе, что не причинит вреда Гаррету Хоуку. Фенрис обещал себе помогать ему, защищать его. А что он сделал в итоге? Он поддался своим мерзким, низким желаниям и утащил Хоука за собой, он заставил Хоука быть с ним, изранил его… и Фенрис наслаждался каждой секундой. -Я… - он вздрогнул. Ему было мерзко находиться в одной комнате с Хоуком. Ему было стыдно. Стыдно, потому что не жаль; ни секунды не жаль, потому что это было лучшее, что случалось с ним в жизни, и Фенрис снова ненавидел себя – так, как никогда раньше. Он молча проклинал себя и свою извращенную натуру, свою прогнившую душу, но ничего не мог сделать. Он был счастлив, потому что все случилось, и он был в отчаянии, потому что сделал с Хоуком подобное. - Я должен просить прощения за… - Фенрис не смог сказать, только еще раз мельком взглянул на истерзанное тело Хоука, в ужасе понимая, что он мог чуть ли не убить единственного, кто ему дорог, и заставил себя закончить: - … за это. Хоук ожидал подвоха. Он достаточно долго знал Фенриса, чтобы понимать, что каким бы охренительным ни был секс, как только эльф сможет здраво – то есть не здраво, а просто как обычно – соображать, начнется ерунда и придется разбираться с последствиями. Хоук всегда знал, что Фенрис – тяжелый случай, особенно если пытаться строить с ним какие-то взаимоотношения, так что Хоук был готов. И все же, у него ушло несколько секунд чтобы понять, почему эльф выглядит как побитая собака и извиняется. -Это? – наконец, осознал суть проблемы Хоук, чувствуя как пульсирует кровь и начинают ныть отметины на коже. Постепенно начинали болеть и мышцы, абсолютно все, даже те, о наличии которых в своем теле он до этого момента не знал, но Хоук все равно был крайне собой доволен. Он был доволен абсолютно всем и даже треклятыми синяками по всему телу. Единственное, чем Хоук был не доволен – это несчастное лицо одного эльфа. - Да, не важно, - отмахнулся Хоук, пытаясь развеять тревоги Фенриса. - Я даже не заметил. -Я… не хотел причинить тебе боль, - Фенрис пытался оправдаться, но у него плохо получалось. Хоук явно отшучивался, как отшучивался каждый раз, как его ранили в бою, и Фенрис чувствовал себя ужасно. Он не сдержался, не сдержал своих желаний, предал доверие Хоука. Он предал Хоука – того, кто пришел к нему, даже когда Фенрис не звал его. Предал того, кто доверил ему свое сердце. Того, что подарил ему лучшие минуты за всю его жизнь. Фенрис не мог простить себе этого, как не мог и позволить себе остаться рядом с Хоуком. - Я благодарен тебе за то, - Фенрис с трудом составлял слова, но он должен был – пусть напоследок, не важно – сказать, как Хоук был дорог ему, как он будет вечно носить в памяти воспоминания о том блаженстве, что Хоук подарил ему, как будет всегда помнить касания этих теплых, грубых рук. – Я благодарен тебе, за то, что ты был со мной… Фенрис понимал, что должен уйти. Немедленно. Сейчас же. Пока еще не поздно. Пока Хоук еще шутит, пока Хоук сам еще не понял, что они сделали, пока во взгляде Хоука еще забота и доброта. Фенрис и так слишком много взял, и так хотел слишком много, поддавшись своей жажде, он не имел больше никакого права находиться рядом с Хоуком и обременять его своими навязчивыми, грязными желаниями. Несмотря на легкое головокружение, Фенрис оттолкнулся одной рукой от кровати и сел, оглядываясь в поисках своей одежды. Заметив штаны у стола, Фенрис, с трудом поборов нахлынувшие воспоминания, хотел было встать, но знакомая сильная рука поймала его за запястье. -Эй! – мягко и немного печально окликнул его Хоук. Фенрис не собирался оборачиваться. Он так и сидел, замерев, словно прикованный кольцом пальцев на запястье, и не смел пошевелиться. - И что, это все? Фенрис собирался сбежать. Тупой эльф собирался снова сбежать. Хоук был бы зол, если бы это не было так больно. Он не знал, что пошло не так, что он сделал не так, что сказал не так, но результат был очевиден: Фенрис собирался сбежать. И Хоук не знал, что ему хотелось больше, плакать или смеяться. -Разве это не все? – осторожно и тихо переспросил Фенрис. Он не понимал, чего еще может Хоук хотеть от него, когда вся мерзкая правда уже открылась, когда Хоук уже видел настоящего его. Зачем держать его? Не проще ли было бы отпустить и забыть. -Что, было так плохо? – спросил Хоук и вдруг, еще договаривая слова, понял, как именно все было. Как он прижал эльфа к стене, как насильно держал его руки, как жадно шептал, что Фенрис принадлежит ему. Как почти изнасиловал эльфа два раза подряд. К горлу подступил ком, и Хоук с ужасом осознал, что сделал все это не с кем-то там, а с Фенрисом, пережившим рабство и хрен еще знает какие травмы. Ничего глупее Гаррет Хоук давненько не делал. – Эх, зачем я вообще спрашиваю, - усмехнулся Хоук, и ему захотелось смеяться над собственной непроходимой глупостью, а может, ему хотелось смеяться, чтобы скрыть, как больно было осознать, что он оттолкнул именно того, кого он хотел больше всего иметь рядом. – Вот ведь! Да я обошелся с тобой, как какой-нибудь хренов Данариус. Конечно, ты хочешь уйти… Не успел Хоук договорить, как кулак Фенриса с хрустом врезался в его щеку, силой удара развернув его голову на сторону. Хоук удивленно охнул, чувствуя вкус крови во рту, но чуть дрожащие от напряжения руки эльфа вцепились в его лицо с обеих сторон и развернули Хоука обратно к разъяренному Фенрису, в бешенстве глотающему воздух, сверлящего его злым, пристальным взглядом. -Никогда, слышишь меня, Хоук, никогда не говори подобного. Ты не Данариус, - выдохнул эльф прямо в губы Хоука, до боли сжимая его скулы пальцами, смотря своими большими, открытыми, зелеными глазами прямо в глаза Хоуку. Фенрис даже подумать не мог, что Хоук сравнит себя с теми чудовищами, что когда-то пытали его. Фенрис хотел бы объяснить Хоуку, что дело было вовсе не в нем, а в самом Фенрисе, что это не Хоук, а он, Фенрис, давно испорчен где-то внутри, что сам Хоук – это свет, единственный свет, пролившийся на темный, кровавый путь, простирающийся перед Фенрисом, Хоук – это жизнь, это надежда… -Хоук, ты… - почти отчаянно вскинув брови, прошептал Фенрис, склонившись близко-близко к лицу Хоука, как будто так его слова могли действительно достигнуть воина. - Ты другой, ты… Фенрис не мог подобрать слова. -Прости, - наконец сказал он. Вспышка гнева утихла, и Фенрис нехотя, но отпустил Хоука. Ему опасно было находиться так близко: теперь, когда Фенрис знал, каковы на вкус эти припухшие, слегка искусанные губы, ему лучше было не приближаться, искушение было слишком велико. Оставалось сказать Хоуку только одно. -Было хорошо, - отстранившись, опустив бессильно руки и тяжело вздохнув, сказал Фенрис. - Нет, это было лучше, чем все, о чем я только мог мечтать. -И что? – в недоумении всплеснул руками Хоук: у него в голове все не укладывалось, как же так: если проблема была не в том, как он себя вел, то в чем же? Что такое мешало Фенрису просто остаться с ним? –Какого хрена, Фенрис? – растерянно спросил Хоук, уже не зная, как удержать эльфа. Он давно пытался как-то подружиться с Фенрисом, но каждый раз неизбежно заканчивался провалом, вот только теперь на кону стояло побольше чем просто дружба, Хоук не хотел никого терять снова, хватило с него потерь, и нужно было хоть как-то достучаться до Фенриса. Но Хоук слишком устал и слишком запутался, и ему не оставалось ничего, кроме как сказать всю правду. – Я тащился за тобой через пол-Тедаса, каждую минуту, уже и не зная, что думать - жив ты или мертв. Я был почти уверен, что найду твой треклятый закоченевший труп в луже крови. Но вот ты здесь и, слава яйцам Создателя, живой и вроде даже невредимый… и мы ведь даже поговорили, но мать твою, тупой эльф, ты сам не знаешь что тебе надо. Так откуда мне-то знать? Я правда пытался, и по-моему, это был самый лучший и сумасшедший секс в моей жизни, так что я не знаю что тебе не так. Тебе вроде как не наплевать на меня. А я… - Хоук запнулся: воспоминания, пусть и далекие, заставили его невольно дернуть плечами, как будто он снова замерзал от пронизывающего, вездесущего голоса, что преследовал его темными, одинокими ночами. Хоуку было трудно вспоминать, еще труднее говорить об этом, но он уже поставил на кон всего себя, когда впервые поцеловал эльфа, и отступать было некуда. -Я не могу перестать о тебе думать с тех пор как в Тени демон сказал мне, что ты умрешь, как и все, кто мне дорог, - наконец, признался Хоук, с тревогой всматриваясь в знакомое лицо, сейчас кажущееся таким холодным и бесстрастным, что Хоука это даже пугало. – И ты что, уйдешь? -Разве не это я должен сделать? – тихо спросил Фенрис в ответ. Он не понимал, зачем Хоук говорит с ним, зачем рассказывает о Тени, ведь они уже были вместе, и теперь слова только ранили, вгрызаясь в грудь больнее лириумных клейм. Зачем Хоук говорил ему, что Фенрис ему дорог, если все равно нужно было уходить? Зачем держал его здесь лишнюю минуту пульсирующего, щемящего понимания, что они никогда не будут больше вместе? Ведь Фенрис был всего лишь беглым рабом с искалеченным телом, который не мог остаться с Хоуком, не мог дать ему ничего – ни семью, ни детей. Ему оставалось только уйти, благодаря судьбу что на его темном пути ему встретился Гаррет Хоук. - Все уже случилось, и за это я всегда буду тебе благодарен, - глухо сказал Фенрис. - Но теперь я должен уйти. Что еще мне делать? -Остаться, Фенрис! – не выдержал Хоук, снова схватил эльфа за руку, на всякий случай, и потянул к себе, заставляя Фенриса повернуться и поднять взгляд холодных, отчаявшихся, полупустых глаз. Такой взгляд был у Фенриса когда Хоук только встретил эльфа – взгляд отчаявшегося, у которого не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. – Остаться, Фенрис, - Хоуку тяжело было видеть его таким. Он понимал, что эльфу и самому нелегко давался этот разговор, но Хоук все же надеялся достучаться до него, и повторил, тише, но настойчивей: – Я прошу тебя остаться. Фенрис удивленно вскинул взгляд, и на Хоука уставились пристальные зеленые глаза. Лицо эльфа будто заново ожило, теперь отражая искреннее недоумение. -И тебя не пугает… - осторожно спросил Фенрис, но Хоук нетерпеливо перебил его: -Меня пугает мысль о том, что если ты выйдешь за эту дверь, я не увижу тебя ближайшие лет пять, - он невесело нахмурился. - Или мне опять придется перекопать пол Тедаса, чтобы найти тебя хрен знает где в куче трупов. -Ты хочешь, чтобы я остался… - все еще не веря собственным ушам, повторил Фенрис. Он не мог понять, зачем, несмотря на все, Хоук просил его не уходить, но ему было уже не важно: Фенрис оказался перед выбором, и он мог или дальше доживать свои дни в удушающих страхах и сожалениях, или взять руку Хоука и пойти вперед, в неизвестность. Фенрис совершил достаточно ошибок, чтобы знать, какой выбор был правильным. -Если у меня есть будущее, - сказал он, сжимая руку Хоука в ответ, - я с радостью пойду ему навстречу плечом к плечу с тобой. Я твой. -Уже целых два раза, - усмехнулся Хоук и облегченно вздохнул. На этот раз у него действительно отлегло от сердца. – И мы только начали. -Но мне нужно выпить, - продолжил Фенрис и, слегка пошатнувшись, встал с кровати и принялся стоя натягивать штаны. – А тебе не помешало бы привести себя в порядок. Хоук, вальяжно растянувшись на раскуроченной кровати, подперев щеку рукой, довольно оглядел подтянутую задницу эльфа и кивнул, даже не особо вслушиваясь: -Ага… -Я буду внизу, - пояснил Фенрис, подбирая с пола свою кожаную броню с ободранными пряжками. Он огорченно вздохнул при виде непоправимо испорченной одежды, но быстро сдался, кинув ее обратно на пол и, недолго думая, выудил из общего бардака красную рубашку Хоука. Видимо, в его понимании все вещи теперь были общими. Не то чтобы Хоук жаловался, нет – он был очень не против намекнуть всем окружающим, что к эльфу лучше не приближаться даже на пушечный выстрел, потому что это остроухое лириумное недоразумение теперь принадлежит Защитнику Киркволла – и больше никому. Расправив на себе явно большую, чем нужно, рубашку, сползающую на бок и открывающую шею и половину правого плеча, Фенрис направился к двери. Уже взявшись за ручку, он обернулся, ярко сверкая красными и фиолетовыми отметинами на ключицах и сзади на шее, и молча приподнял брови, как будто уточняя, нет ли возражений со стороны Хоука. -Я догоню, - пожал плечами Хоук. Его устраивало абсолютно все. Фенрис, все еще будто плавая в невесомости и немного пьяно ступая по лестнице, спустился вниз. Ему все еще не верилось, что вот так, за один вечер, все изменилось, что теперь он мог быть с Хоуком, но красная рубашка на нем, пахнущая мылом и Хоуком, была ярким свидетельством перемен, как и ноющая спина, и все еще припухшие от поцелуев губы. Все это было слишком сложно принять за один вечер, и Фенрис точно знал, что ему нужен эль. Он спустился вниз по лестнице на первый этаж, где маленькие каменные столы уже были заняты членами его отряда и бывшими рабами: они все были не прочь выпить вина после внезапной стычки с охотниками Тевинтера, и теперь шумно галдели, щедро одаривая хозяина таверны за дополнительные бутылки дешевого, но верного средства от усталости и волнений. Стоило Фенрису сойти вниз, как разговоры притихли, и к его величайшему удивлению это не была та тишина, что возникает, когда горожане видят странного эльфа, покрытого странными узорами и вооружённого огромным мечом; это даже не была та тишина, когда люди видят, что проблема только что вошла в дверь, и пытаются делать вид, что не замечают ее. Повисла странная, легкая и ненавязчивая тишина, какая бывала когда он возвращался с Хоуком в «Висельник», удачно провернув какое-нибудь дело, когда все посетители видели Защитника и ожидали пару кружек за счет заведения, чтобы отпраздновать. Фенрис удивленно обвел помещение взглядом, но никто не осмелился ничего сказать, так что он молча направился к бару и, устало усевшись на плетеном стуле, негромко попросил у хозяина кружку эля. … Фенрис оставил его без рубашки, так что Хоук, с горем пополам поднявшись с кровати и чувствуя себя столетним стариком, у которого ломит спину, шею, ноги и вообще все суставы в теле до самых пальцев, ограничился лишь тем, что рукой зачесал растрепанные волосы на сторону, протер жгущие плечи царапины обрывками простыни и завязал штаны. Еще раз от души потянувшись и бессмысленно потерев исполосованные, потемневшие от красных и фиолетовых отметин плечи, Хоук не нашел ничего, что стоило бы надеть, и недолго думая пошел вниз за Фенрисом. Разбираться с бардаком в комнате? Искать деньги? Искать доспехи Фенриса? В бездну. Хоука волновало лишь чтобы когда он спустится, Фенрис был на месте, как и обещал. Появление Хоука прошло на удивление незаметно: в уставленной дешевыми свечами таверне все обсуждали нападение, вокруг сидели люди и эльфы и пытались хорошенько напиться после драки. Кое-кто в углу сбивал с пары женщин кандалы – видимо, это были беглые рабы, выкраденные Фенрисом у торговцев. В другом углу группа эльфов в хороших доспехах что-то сосредоточенно обсуждала. И никто не обратил особого внимания на Хоука, потерянно озирающегося вокруг в поисках Фенриса. Он не хотел думать, что эльф ему соврал и сбежал. Это было бы слишком. -Хоук! – послышался от стойки знакомый голос, и Хоук обрадовался было, вот только этот негромкий возглас прорезал шум разговоров, как нож масло, и все вокруг стихли и как один обернулись, чтобы увидеть не кого-то там, а Гаррета Хоука. Застывшего, как пойманный у банки сливок кот, полуголого и очевидно хорошо оттраханного Хоука, покрытого засосами и царапинами, того самого, имя которого совсем недавно вперемешку со стонами звучало на все скромное заведение под дикий грохот мебели; имя которого так отчаянно кричал тот же самый голос, что позвал его сейчас. -Хех, - нервно усмехнулся Хоук и, слегка смутившись, почесал затылок, но быстро нашелся и, бросив толпе самодовольное: - Что, завидно? – направился к эльфу. Пока он пробирался между плотно составленными столиками негромкие разговоры снова заполнили помещение, а Хоук наконец увидел Фенриса в своей яркой, красной рубашке, удобно устроившегося в углу с темной глиняной кружкой в окружении нескольких воинов и сейчас внимательно слушающего, что ему говорил высокий темноволосый эльф в потертых, видавших виды доспехах и с парой мечей за плечами. «Ну уж нет», - тут же пронеслось в голове Хоука. – «Меня всего минуту не было…» Хотя Хоук всегда знал, что недостатка в женском и мужском внимании у Фенриса не было ни в одной треклятой деревне, куда бы они ни заезжали. Единственное, что всегда удерживало народ от попыток склеить эльфа была его вечная хмуро-убийственная аура, которая сейчас на удивление поубавилась, и окружающие явно это почувствовали, учитывая как близко наклонялся к Фенрису этот высокий нахальный эльф неплохого, кстати, телосложения. Что ж, ему же хуже. -Ребятки, - серьезно сдвинув брови, по-хозяйски сказал Хоук, прорвавшись, наконец, в нужный угол и выпрямившись во весь рост перед окружившими Фенриса воинами. Пусть они и были при доспехах и оружии и даже, наверное, не пьяные, сейчас это не могло остановить Хоука. В этот вечер он чувствовал себя всесильным. - Отвалите-ка от моего эльфа подобру-поздорову. Фенрис удивленно поднял взгляд на Хоука и тихо недовольно прошептал: -Давай не при всех, пожалуйста. -Он не твой раб! – зло огрызнулся темноволосый эльф, выступая вперед и закрывая Фенриса от Хоука так, как будто тот собирался тащить эльфа в свой личный подвал и пытать там. Он был недалек от правды, с одной только поправкой: Хоук собирался вовсе не пытать Фенриса. - Я что, назвал его рабом? – удивленно вскинул брови Хоук и, не дожидаясь ответа, спокойно отодвинул остроухое препятствие с дороги и сел на плетеный стул рядом с Фенрисом. - Он просто мой, - пожал плечами Хоук. - А я его, - и прежде, чем ошарашенный эльф успел что-нибудь ответить, заметив краем глаза, как улыбнулся в свою кружку Фенрис, Хоук привычно скомандовал: - Хозяин, еще эля нам! .... пс.однажды я напишу эпилог о том как варрик узнал правду но не в этот раз