Без права на отказ

Кованые ворота открываются бесшумно. Ночь окутала тьмой подъездную дорожку, но фонари, реагируя на движение, зажигаются, освещая путь. Автомобиль останавливается перед домом. Дом — тёмный и какой-то даже мрачный. Совсем не под стать празднику. У Такуми сегодня День рождения. Он берёт с соседнего сидения ноутбук, неожиданно громко хлопает дверцей. Да, утром он предупредил Мисаки, что будет поздно и не стоит его ждать. Праздновать тоже не стоит — он же не ребёнок, ему всё равно, не расстроится. Наверняка днём его жена вместе с детьми села за праздничный стол. Они съели по кусочку торта «за папу»… Наверняка за стол Мисаки и дворецкого с прислугой пригласила. И садовнику кусочек торта дала. Мисаки — она такая. От этой идиллической картины стало неожиданно грустно. До встречи с Мисаки Такуми очень любил свою работу, его не напрягало то, что она отнимает большую часть его времени. Теперь же работа казалась врагом, который стоит между ним и его семьёй. Господи… Неужели один пропущенный День рождения способен настолько перевернуть мысли? Такуми открывает дверь и заходит в тёмный коридор. Свет включать не хочется. Он сбрасывает обувь и ставит где-то сбоку. Осторожно идёт к дивану посреди гостиной, садится на него, устало откидываясь на спинку и прикрывает глаза. Сумка с ноутбуком почти беззвучно опускается рядом. Тишина… Интересно, давно все легли спать? Он включает подсветку на часах. 22:45. Значит, давно. Нужно как-нибудь заставить себя подняться, а то сейчас прям на диване отрубится… — С возвращением, хозяин. Мисаки может собой гордиться. Она произносит это без запинки, чётко, с улыбкой. Только краснеет немножко, но в темноте муж этого всё равно не заметит. Такуми открывает глаза и смотрит на неё несколько секунд, ничего не говоря. Потом открывает рот, но всё так же не издаёт ни звука. Снова пробегает по ней взглядом. Держать улыбку, глядя в удивлённое лицо мужчины, сложнее просто потому, что хочется расхохотаться. Но Мисаки держит. Такуми снова скользит по ней взглядом. Форму горничной приобрели во время двухдневного медового месяца (за это Такуми тоже свою работу ненавидел), и Мисаки, несмотря на многочисленные просьбы, так ни разу её и не надела. А кто такую наденет? Юбка по всем стандартам гораздо короче, чем полагается, плечи голые, сплошные шнурочки и бантики, как… Как… Мисаки стеснялась, смущалась, отнекивалась. Потом они поругались даже, и форма была спрятана поглубже в шкаф. Поэтому не удивительно, что именинник решил, что всё-таки заснул на диване. — С Днём рождения, хозяин, задуйте свечку, — Мисаки слегка наклоняется к нему, держа перед собой на тарелочке кусочек торта. Свечка горит на удивление ярко, освещая всё, что надо осветить. Такуми ещё раз моргает и дважды хлопает в ладоши. Загорается свет. Мисаки никуда не пропадает. Торт всё также у неё в руках. Свечка горит. В чёрных волосах действительно белый ободок на завязочках, шнуровка действительно стягивает тонкую талию, а плечи и правда откровенно неприкрытые и немножко дрожат. Такуми слегка подаётся вперёд и одним дуновением гасит огонёк. И сна уже ни в одном глазу. Зато на лице то ли хитрая, то ли кровожадная какая-то улыбка. Мисаки обещает себе, что ни за что не будет жалеть о том, что всё-таки вытащила утром из шкафа эту форму. Такуми уехал очень рано и сказал отмечать без него (если кто-то, конечно, собирается отмечать), а ещё предупредил, что будет очень поздно. Он говорил об этом в привычном безразличном тоне, как и обо всём, что его мало интересовало. Но Мисаки знала его слишком хорошо, чтобы купиться на подобную чушь. Поэтому, когда он уехал, она перерыла весь шкаф и нашла эту невыносимо смущающую одёжку в самом дальнем углу. Честно говоря, надежда на то, что она всё-таки не влезет в неё (ведь больше трёх лет с покупки прошло), в сердце была. Но она не оправдалась. Утром все вместе выпили чай с тортом. Потом приехали родители, оставили подарок и забрали с собой детей. Двойняшки — Пэтти и Сэмми — возмущались, что хотят папу поздравить, а если уедут, то неизвестно, когда вернутся. Двухлетняя Мияки, как всегда, спокойно разглядывала всех вокруг, а когда её передали в руки бабушки вообще заснула. Близнецы успокоились только когда узнали, что едут навещать дедушку. Ради такого можно и попозже поздравить папу. Отослать из дома слуг было гораздо проще. В соседний город с открытой пресс-конференцией сегодня приехал любимый мангака дворецкого (который, что уж скрывать, подсадил на эти произведения весь персонал). Даже Мисаки иногда с интересом поглядывала на обширные коллекции Юкимуры. После отъезда детей слуги во главе с дворецким подошли к Мисаки и попросили отгул на пару дней, чтобы съездить на это мероприятие. Они не думали, что она согласится. Но она согласилась, потому что тогда будет меньше свидетелей. А с готовкой и остальным она и сама прекрасно справится. Детей не будет несколько дней, сад так быстро не зарастёт, к тому же, они с мужем смогут побыть только вдвоём. Протягивая тарелку имениннику и глядя на него, Мисаки понимает, что всё это было не зря. — Покормишь своего хозяина? Хитро прищуренные глаза и дьявольски соблазнительная улыбка. Этот пришелец явно не дружит с головой. Мисаки медлит всего секунду. — Конечно, хозяин. Она отламывает небольшой кусочек. — Какое у тебя кровожадное лицо, — не выдерживает Волкер. «Да ты издеваешься!» — неожиданно осознаёт Мисаки и, вытаскивая ложку, ощутимо проводит ею по его зубам. Такуми хмыкает. Ему смешно. Но смеяться нельзя. Это ведь такая игра. — Вкусно, хозяин? — Очень, — честно признаётся мужчина и замечает кусочек надписи: «па». — А кто готовил? — Мы с детьми, — ещё один кусочек попадает в открытый рот. — С детьми? — Они надпись придумывали и выводили кремом, хозяин. Тарелка пустеет очень быстро. — Я повешу Ваше пальто, хозяин, — Мисаки кланяется, забирает пальто, а взамен даёт ему свой телефон. Такуми смотрит на фотографию торта: «С Днём рождения! Нашему любимому папоч», а «ке», видимо, не поместилось. Он улыбается. — Миса-а, — от тона, с каким он это говорит, Мисаки чуть не роняет вешалку. Это была плохая идея. Очень плохая, — я хочу принять ванну. — Ванна уже готова, хозяин, — говорит она, как можно спокойнее. — Какая ты предусмотрительная, Миса, — раздаётся голос совсем близко. Руки смыкаются на талии, Мисаки вздрагивает, но муж не готов прерывать игру. В кармане что-то тяжелеет — он просто вернул ей телефон. — Тогда пойдём, потрёшь мне спинку, — Такуми подмигивает ей, и Мисаки с некоторым запозданием кивает и идёт следом за ним к лестнице. Они поднимаются на второй этаж, заведомо погасив свет на первом. В комнате не происходит ничего такого, чего могла бы опасаться Мисаки: её не просят помочь раздеться и не зовут с собой ванну принимать. Она действительно только трёт мочалкой широкую спину мужа, попутно разминая ему плечи — от сидячей работы у него в последнее время часто затекает шея. Такуми расслабленно откидывает голову, закрывая глаза, когда Мисаки заканчивает. И она улыбается, глядя на него. Не сдерживается, губы легко касаются нахмуренного лба. Складки моментально разглаживаются, а глаза открываются. — Я тебя люблю. — Я Вас тоже, хозяин. Такуми смеётся, Мисаки улыбается шире, лицо краснеет не то от смущения, не то от пара. Она уходит в комнату. Судя по звукам, раскладывает вещи. Долго сидеть в ванной Такуми не собирается. Обвязывает бёдра одним полотенцем, вторым вытирается, возвращаясь в спальню. Кто-то звонит в ворота. Мисаки нажимает на кнопку и выясняет, что Такуми принесли посылку. Кто-то отправил подарок ко Дню рождения. Она собирается его забрать. — Что такое? — удивляется девушка, когда муж останавливает её на выходе из спальни. Такуми смотрит на неё, как на сумасшедшую. — А я не хочу, чтобы кто-то ещё видел тебя такой. Он наклоняется к ней, скользит пальцами по скуле, отводит от лица волосы, вылезшие из-под ободка. Это движение такое интимное и нежное, что Мисаки замирает. А он шепчет в самые губы: — Дыши, дорогая, — отстраняется и подмигивает. Самодовольно и удовлетворённо. — Я схожу к курьеру, — накидывает синий тёплый халат и выходит. Воздух тяжёлый и горячий, Мисаки с трудом переводит дыхание и смотрит на себя в зеркало. — Если он после этого заболеет, я не буду за ним ухаживать. Но она прекрасно понимает, что со здоровьем у её мужа никогда больших проблем не было, на нём всё заживает, как на собаке, и вряд ли даже тот факт, что на улице прохладно, а он только из ванны и в одном, пусть и тёплом, халате сильно отразится на его самочувствии. Такуми возвращается очень быстро. За спиной хлопает дверь. Мисаки спрашивает: — Кто посылки шлёт, хозяин? Ответа не следует. Она поворачивается, её подхватывают за талию и целуют, отнимая возможность повторить вопрос. Пальцы зарываются в светлые волосы, руки на талии сжимаются сильнее, и девушка понимает, как сильно она соскучилась. Оказывается, рабочий день — это так долго! Такуми садится на кровать и опускает жену напротив. Он прокладывает дорожку из поцелуев от острого подбородка к вырезу на груди, а потом останавливается и спрашивает: — Хочешь сегодня быть сверху? Мисаки смущённо отводит взгляд и сглатывает. Подобрать слова получается с трудом. — Простите, хозяин, но я не доминант… Такуми не может сдержать хитрую ухмылку: — Правда? А когда мы покупали новый кофейный столик в гостиную, ты об этом не думала. Он проводит носом от основания шеи к маленькому ушку, его горячее дыхание заставляет кожу покрываться мурашками. Хриплый голос смягчает тихий приказ: — Ну же, дорогая, заставь меня купить этот столик. Он улыбается, можно даже не проверять. Мисаки чувствует, как горячие ладони поднимаются вверх по ногам. С двух сторон, захватывая в плен. Хм, как бы не так! Она одним движением снимает белый ободок-ленту. Волосы падают на лицо. Мисаки поднимает его руки и прижимает к изголовью, связывая их ободком. Не слишком туго, просто для виду. Приподнимается, опираясь на колени. — Х-хозяин… — Мисаки делает глубокий вдох, а потом заискивающе смотрит на него из-под опущенных ресниц и медленно проводит пальчиком вверх по крепкой груди, сильнее распахивая халат, — позвольте мне окончить курсы вождения… Мужчина широко распахивает глаза и, как завороженный следит за подрагивающими ресницами, стыдливо краснеющими щеками и осознаёт, что согласен купить хоть двадцать кофейных столиков и разрешить ей водить не только легковушки, но и грузовики. — Мисаки… Какая же ты хитрая… Девушка накрывает его губы ладонью, заставляя замолчать, проводит по нижней губе большим пальцем, а затем целует нежно, ласково. — Мисаки… — хрипло шепчет муж в полуоткрытые губы. Она разводит полы его халата, приподнимается, устраиваясь удобнее, и опускается. Их приглушенные стоны вырываются одновременно и сплетаются в один. Мисаки начинает двигаться. Проводит языком по шее Волкера. Над ухом раздаётся тяжелый выдох, он что-то шепчет. Такуми легко освобождает руки, берёт Мисаки за подбородок, целует скулы, щёки, губы, оставляет несколько слабых укусов на подбородке, шее… Про себя отмечает, что шнуровка спереди — это очень удобно. Девушка обнимает его за шею, когда он прижимается губами к её груди. Такуми прикусывает нежную кожу, и Мисаки вскрикивает. — Тшшшш, — успокаивающе шепчет он и нежно целует болезненно сжатые губы. — Плохая девочка… Ты не надела бельё… Мисаки мысленно усмехается, но на деле смущённо прикрывается волосами. Волкер отводит их рукой и замирает, Мисаки делает последнее движение и тоже останавливается. Из груди вырывается хриплый стон…

***

— А ты завтра форму наденешь? — спрашивает Такуми немного погодя. Мисаки уже переоделась в его рубашку (которая по факту успела стать её) и лежит рядом, халат и форма брошены в корзину для стирки. — Нет, — непреклонно отвечает девушка и отворачивается, переворачиваясь на бок, чтобы не смотреть в умоляющие глаза: завтра выходной, ей итак будет неловко весь день вспоминать об этом, видя перед собой этого извращенца. Такуми подвигается ближе, обнимает её и прижимается губами к незащищённой шее. — А если я снова приду уставший с работы? — Тогда я тебя просто брошу на диване дрыхнуть. Ты же спать хотел, когда я спустилась! — она слегка поворачивает голову, сталкиваясь с ним нос к носу. — Ложь и клевета, любимая. Мисаки фыркает в ответ. — Всё хотел спросить… А где дети? — Детей родители утром забрали. Сказали, что хотят вместе с ними дедушку проведать. Видимо, без Судзуны им совсем скучно. — А что с ней? — хоть и спрашивает, но интереса в голосе ноль, ещё и плечо поглаживает совсем недвусмысленно (как хорошо, что она в рубашке!). — Она уехала с Патрицией, — Мисаки смотрит на него с укоризной. — У неё концерт в Париже. Забыл? Такуми озадаченно выгибает бровь. Мисаки ложится на спину. — Патриция сама взяла её с собой? — жена кивает. — Когда они успели подружиться? Ей же наверняка кучу документов пришлось оформлять, чтобы провезти её без родителей в другую страну. — Не очень много. Но даже если так… Я тоже очень удивилась, что она сама предложила. Я не заметила больших изменений в их отношениях после знакомства. Такуми отвечает кивком. — Дедушка звонил, тебя поздравлял, — осторожно произносит Мисаки и чувствует, как Волкер еле заметно вздрагивает. — Просил заехать как-нибудь на днях. В последнее время Такуми редко с ним общается. Пару лет назад дедушка переехал в дом престарелых. Сам выбрал. Сам договорился. Сам собрал вещи и, когда такси подъехало к дому, просто, как бы между прочим, подошёл попрощаться и попросил «не забывать, навещать и не обижаться». Ну как же тут обижаться? Такуми был просто в бешенстве. За два года он навестил его только один раз, когда у старика внезапно прихватило сердце. Мисаки знала, что муж очень скучает. А ещё знала, что он до сих пор злится. — Неужели этот дом слишком маленький, чтобы жить в нём всем вместе? — кричал он тогда, глядя на счастливого во всех отношениях деда. — Ты хоть понимаешь, как выглядит этот твой отъезд — ничего не сказал, тайком собрался… — Потому что знал, что ты так отреагируешь. Вам будет гораздо удобнее жить одним. К тому же, дама моего сердца тоже там… Такуми выразительно фыркнул. — Так бы и сказал сразу, что идёшь «по зову сердца»… — в интонации явно читалось «что променял нас на какую-то старушонку». — Но почему она просто сюда не переедет?.. Волкера было не переубедить. А потом «дама сердца», милая неловкая старушка, умерла. Тихо, спокойно, с книгой в руках. Дедушка не плакал и не горевал. Даже улыбался. А потом… У него просто прихватило сердце. Его еле откачали. И Такуми впервые навестил его. Старик сказал: «Надо же. Даже в смерти можно найти что-то хорошее». Внук ничего не ответил. Просидел с ним до вечера, пока дедушка спал, а потом вернулся домой. На вопрос Мисаки: «Как он? В порядке?» Ответил сухое: «Угу». Крепко прижал её к себе, положа голову на грудь, как беззащитный, напуганный ребёнок, и заснул, чувствуя впервые за последние сутки умиротворение. И Мисаки знала, почти физически ощущала его усталость и тревогу… — Похоже я слишком много работаю… — Такуми ложится жене на плечо. — Совсем не замечаю, что вокруг творится. Она зарывается рукой в его волосы и медленно, мягко гладит по голове. — Я тебя люблю, — тихо шепчет, касаясь губами светлой чёлки. — Давай съездим к нему завтра? Такуми тихо вздыхает, кладёт руку на её живот под одеялом. Он чувствует её дыхание, видит, как поднимается и опускается грудь. Ворот рубашки едва прикрывает засос, и мужчина знает, что если расстегнуть пару пуговиц, то можно увидеть ещё два. Багровых, ярких. У Мисаки очень нежная кожа. — Съездим? — переспрашивает она, так и не дождавшись ответа. Её рука мягко гладит его по голове. Очень приятно. Это прикосновение делает тяжёлые мысли почти невесомыми… Такуми поворачивается, одной рукой прикасается к тёплой, покрасневшей щеке. Милая, ты всё ещё смущаешься? Накрывает мягкие губы своими, и растворяется в этом поцелуе, сладком, манящем… Она слегка прикусывает его нижнюю губу и почти сразу же проводит языком по месту укуса. Он улыбается. Ты сама напросилась. Такуми нависает над ней, опирается на локти, ладони сжаты в кулаки по обе стороны от лица девушки. Поцелуй становится глубже и всё больше похож на противостояние, чем на ласку. Мисаки крепко обнимает мужчину за шею, выгибается, касается грудью его груди. — С Днём рождения… — её прерывающийся голос, горячее дыхание на болезненно саднящих губах… Она сама — раскрасневшаяся, растрёпанная, с блестящими от желания глазами… Как же это сексуально. — Хм, — он смотрит на часы на прикроватной тумбочке. Стрелки показывают без пяти двенадцать. Мисаки улыбается. — Да, действительно… Какой хороший День рождения… Мисаки сглатывает, улыбка становится робкой: — Хозяин? — Такуми выгибает бровь. Она на секунду опускает глаза, а затем решается: — Хозяин, давайте съездим к нему завтра? Вопрос застывает в воздухе, и Мисаки уже почти мирится с тем, что он так и останется без ответа. Но Такуми наклоняется, нежно целует её в кончик носа и ласково, словно к ребёнку обращаясь, произносит: — Конечно, моя госпожа.