Невыносимо

Ему невыносимо приходить каждую ночь к двери ее комнаты, садиться к ней спиной и слушать, – а точнее ощущать – где-то внутри себя, где-то под кожей в области солнечного сплетения ее спокойное, ровное дыхание, ее равномерный пульс. Ему кажется, что Роуз бы стала тем самым, вторым сердцем, недостающим кусочком головоломки, если бы сама того захотела, но она не считает это нужным. Ему невыносимо быть только заменителем. Как заменитель сахара: вроде и вкус тот же, а знаешь, что это подделка. Ее взгляды – колкие удары в спину. Слова – режут скальпелем хирургически точно и беспощадно. Доктор не знает, когда его Роуз стала такой – язвительно-саркастичной. С полной уверенностью он может назвать ее своей – с прошлым Доктором, очевидно, была абсолютно другая девушка. Ему невыносимо видеть ту, которую он теперь лишь зовет прежним именем. Кажется, она решила сровнять их счеты в этом смысле. Он уже тысячи раз готов проклясть день своего появления на свет. Рождением ведь это назвать нельзя. Рожденные имеют право начать жизнь заново. У него не было такого выбора. Он – живая марионетка на ниточках ее желаний и капризов. Не то, чтобы он был против выпавшей ему участи, но… стало бы разве кому-то проще, не случись этого чертового метакризиса? Он бы всё равно ушел, оставив ее искать счастье в том будущем, где ему нет ни места, ни времени. Потому что история всегда повторяется. Потому что он читал эту сказку слишком много раз, – но конец всегда оставался неизменно печальным. Доктор закрывает глаза. Сползает ниже, расслабляя напряженные мышцы. Днем Роуз умело притворяется. Они играют ежедневные спектакли за завтраком, обедом и ужином. Для Джекки и Пита. Бессрочная драма под названием «Доктор и Роуз Тайлер и так, как это должно быть». Быть самим собой Доктору позволено на протяжении лишь этих коротких промежутков. Вставая утром, Роуз легко надевает маску и просто смывает ее вечером вместе с макияжем. Вечерами они играют совсем другую постановку – трагедию «Доктор и Роуз Тайлер и так, как это есть на самом деле». А есть ни много ни мало. Она пускает его к себе раз в неделю. В тело, но не в душу. Людские физические заморочки – его противит от самого себя за это, но поделать с собой и с человеческим теперь уже своим телом он ничего не может, и каждый вторник направляется, как загипнотизированный, в ее комнату в строго указанный срок. Она – смысл его – пусть даже такого жалкого – существования, зависимость, мания, фобия, синдром, навязчивое состояние, хроническое, лучше сказать, врожденное: и хуже всех вместе взятых наркотиков в одной игле. В такие ночи с ним неживая кукла, отдаленно похожая на Роуз. Ему мало, но он согласен и на такое. В ней нет ни страсти, ни любви. Нет ничего, кроме инстинктов. В ней все сгорело на том огне, который когда-то отобрал у него второе сердце. Доктор всякий раз тщетно пытается ее оживить, глубже зарываясь в опустевшую душу-вакуум, сплетаясь телами сильнее, но увы… За дверью тихо скрипнула кровать. Он открыл глаза и попытался усесться поудобнее. Так глупо проходят все его ночи – он сидит около ее двери, как прирученная маленькая собачонка. Кроме вторников. Доктор ненавидит вторники. Доктор давно, быть может, и послал бы все это к черту, но он не может предать ее еще один раз. Роуз тоже его не прогоняет. Никогда она ничем не намекала, что хочет, чтобы он ушел, но и ничем не подтверждала, что он ей нужен. Кроме того поцелуя – но то скорее были нервы. Иногда, правда, Доктору удается мельком увидеть в глазах его Роуз огонек надежды, но огонек этот также быстро угасает, как и появляется. Сегодня понедельник. И завтра скоро наступит. Подогнув колени, Доктор опускает на них тяжелую голову. Шея невыносимо ноет. Суставы болят. Да, он устал. Устал от такой жизни. Но, может, такова и суть – быть человеком? Он не знает. Его больше не пугает незнание. Его пугает подступающее равнодушие, которое успело украсть у него Роуз. Вселенной плевать. Сейчас Доктор, кажется, становится ее неотъемлемой частью. Оставалось пройти еще один вторник. - Доктор?.. – взволнованно раздалось из спальни. Он отчетливо слышит, как за дверью ступают по дорогому паркету босые ноги, и звонкий щелчок замка в дверной скважине. Доктор обездвижен ожиданием. И только когда чьи-то непривычно теплые, заботливые ладони мягко опускаются ему на плечи, он решается поднять затуманенный взгляд.