Кинк Кучики Бьякуи

      Бьякуя проснулся ещё до рассвета, в привычное время подъёма. Взгляд скользнул по комнате и отметил узкую и длинную полосу света на полу – он давно научился определять времена года по теням или свету, пробивающемуся сквозь окна и сёдзи. Сейчас было сумрачно, словно подёрнуто туманом – середина зимы.       И все же утро было необычным, хотя и мало чем отличающимся от двух предыдущих: тусклый свет, создающий ощущение на грани между сном и пробуждением, размытые предрассветные тени, превращающие очертания предметов в полусумраке спальни в загадочные и смутные образы, оставляющие четкость только постели… Зыбкая, словно размытая реальность вместе с утренней тишиной сегодня тоже сбили его с толку – несколько мгновений после пробуждения казалось, что он находится дома, в своём поместье. И только потом Бьякуя ощутил, что он в Генсее, в гостинице с горячими источниками, в которую они с женой приехали на праздники, плавно переросшие в отпуск ещё на несколько недель: Хисана усердно работала, готовясь к ближайшей выставке, а он приходил на выходные.       Странный разлад между собственным восприятием и окружающей обстановкой на некоторое время выбивал его из колеи: наверное, именно это несовпадение действительности, представлений и желаний — неважно в какую сторону, отрицательную или положительную, — в детстве и называлось волшебством. Сейчас он назвал бы это иллюзией. Если бы не одно «но». Присутствие Хисаны рядом, на соседнем футоне не вписывалось ни в какую реальность – ни в Генсей, ни в Сейрейтей, ни в фантазии, ни в сказки – и навязывало чувство волшебного обмана или глубокого, слишком реалистичного сна. Впрочем, если протянуть руку, то обман был вполне осязаем: с гуcтыми, мягкими на ощупь, чёрными волосами, тонкой, бледной кожей и фиалковыми глазами такой выразительности и глубины, что ему казалось — он тонет в них. За пару месяцев он так и не привык к этому утреннему чуду — проснуться рядом с женой, иметь возможность дотронуться осторожно, едва касаясь кончиками пальцев, ощущая, как теплеет в груди, вдохнуть её чудный и родной запах и в который раз поразиться тому, что это не сон.       Жена каждый вечер стелила для них оба футона, прекрасно зная, что в будние дни он вряд ли появится — одно осознание этого заставляло его сердце замирать в томящем и сладостном волнении ожидания встречи и желать, чтобы дни разлуки проходили насколько можно быстрее. Хисана же очень старалась, чтобы все у них было, все выглядело как прежде, шло обычно и своим чередом, словно никогда и ничего не менялось. Но ночью, даже ложась отдельно, неизменно оказывалась рядом, на его постели — прижималась к нему, а иногда ему самому приходилось придвигаться ближе — только тогда Хисана переставала тревожно метаться и искать его во сне.       Сейчас она тоже лежала близко, почти касаясь, грудь слегка колебалась от легкого и тихого дыхания – раннее утро, пора самого глубокого сна, необходимого, очень важного, особенно для неё, такой нежной и хрупкой, но не дающей себе настоящего отдыха. Бьякуя повернул голову и несколько долгих мгновений любовался её профилем, нежно белеющей в темноте кожей, резко контрастирующей с черными волосами, длинными ресницами и сомкнутыми губами. Очень хотелось, чтобы она проснулась, улыбнулась, потянулась к нему, ласково прижалась, а потом, провожая его, коснулась маленькой и теплой ладошкой щеки, обняла за шею, прошептала что-нибудь нежно-заботливое на прощание и стояла в раскрытых сёдзи, кутаясь в тёплую накидку и глядя ему вслед. Но даже ради этого будить её не стоило – Хисана и так слишком устаёт и плохо спит. А ему уже пора, давно пора, он вообще не должен был задерживаться на эту ночь.       Бьякуя подобрался и тихо поднялся, стараясь двигаться как можно аккуратнее и не сдвигать её одеяла, которое она упорно ночью накидывала на него. Хисана, словно почувствовав его отсутствие, глубоко вздохнула и, повернувшись, скользнула рукой на то место, где он только что лежал. Он остановился и пару секунд прислушивался к её дыханию и всматривался в лицо, а потом, убедившись, что она не проснулась, залюбовался очертаниями её тела – одеяло не скрывало, а даже как-то подчёркивало невероятно красивый изгиб, который спускался от округлого маленького плеча к талии, круто поднимался, обрисовывая бёдра, и снова плавно скользил по ногам. В груди ёкнуло и внутри поднялось сильное желание лечь обратно, притянуть жену к себе, зарыться носом в волосы, почувствовать, как она утыкается ему в шею и счастливо вздыхает, поцеловать и никуда не уходить. Бьякуя уверенно и привычно подавил это желание. В душ.       Душ, однако, ожидаемого облегчения не принёс. Вместо таких обыденных и, несомненно, крайне важных для капитана отряда Готей-13 мыслей о работе — предстоящих делах, документах, отчётах, встречах, собраниях — перед глазами Бьякуи как нарочно всплыли картины слишком быстро пролетевших выходных: Хисана, сияющая глазами и встречающая его; Хисана на прогулке, задумчиво рассматривающая неожиданно яркое для зимы небо и легкие перистые облака; Хисана, сидящая за столиком напротив за ужином и улыбающаяся ему; Хисана, спускающая с плеч юката грациозно-плавным, извечно женским движением; Хисана, нагая, купающаяся в маленьком горячем источнике рядом с их комнатой… Бьякуя против воли вздрогнул, неожиданно ощутив резкое, в жгут скрутившее внутренности желание прямо сейчас обнять её, прикоснуться, ощутить под ладонями шелковистость кожи, увидеть, как раскрываются от лёгкого вздоха или тихого стона её губы… Это что ещё за бунт подсознания?! Ещё недоставало! Он решительно выключил горячую воду. Дыхание вышибло под ледяными струями, мысли испарились. Совсем другое дело.       Когда Бьякуя вернулся в комнату, то увидел, что жена лежит, свернувшись клубочком, а сбившееся комком одеяло сползло и накрывает только ноги – она снова металась без него во сне.       Бьякуя поправил жаровню-обогреватель, стилизованный под старину, — в комнате и так достаточно тепло, но мало ли? — и, задумчиво глядя на жену, неосознанно вздохнул. Днём Хисана старательно прятала от него все свои тревоги, стараясь выглядеть беззаботной и ничем не омрачать их коротких встреч, но сон выдавал её – она тяжело переживала каждый раз, когда он уходил в Сейрейтей и страшилась вновь потерять его. Бьякуя знал это. Хисана тоже знала, что он знает, и оба старались изо всех сил этого не показывать. Она такая сильная и слабая – его самая прекрасная женщина на свете. Он чуть улыбнулся, шагнул на футон и осторожно опустился на колени рядом с ней: пояс юката Хисаны развязался, оно сползло и сейчас в неясном свете нежно белело обнажённое маленькое плечо. Бьякуя потянулся было, чтобы подтянуть ткань, но Хисана, коротко вздохнув, внезапно повернулась, её рука откинулась и упала ему на колени. Юката распахнулось настолько, что открыло взгляду маленькую, округлую молочно-белую грудь с аккуратным розовым соском.       Бьякуя так и замер с поднятой рукой. Это, в общем и целом, довольно невинное зрелище, произвело на него эффект выстрела: мысли смешались, спутались, в груди полыхнуло жаром, резко закрутилось спиралью, послав импульс по всему телу — желание, мощное и ничем не прикрытое. Желание обладать той, которая владеет им самим — всецело и безраздельно.       Не смей. Пора идти. Так нельзя. Остановись прямо сейчас. Разум пытался сопротивляться, не замечая, что сдаётся, уже почти сдался, и не признавая, что знаменитый и хваленый самоконтроль впервые дал приличный сбой. Но собственное тело было гораздо честнее, и Бьякуя почти с изумлением заметил, как его пальцы будто по собственной воле ласково и аккуратно коснулись её скулы, шеи, скользнули по плечу, мягко провели подушечками по маленькой груди и сошлись на тут же отреагировавшем и сжавшемся соске. Хисана, не просыпаясь, тихо выдохнула и всем телом повернулась к нему.       Бьякую словно ударило током, воздух рванулся из легких и застрял в горле, разрастаясь до тягучего теплого шара. Сколько же он вот так не прикасался к ней? Неделю? Две? А какую вечность до их встречи?!       Жена готовилась к выставке, работала изо всех сил и засыпала, едва голова касалась подушки, все же просыпаясь через короткие промежутки времени и прося у него прощения. Он только качал головой и укладывал ее обратно. Вчера она уснула у него на коленях. Стараясь не разбудить её, перекладывая на футон, он подумал, что вполне себе сможет потерпеть и подождать, ведь он обязан о ней заботиться и защищать. Даже от самого себя. И он сможет, определённо, ведь он не любовник, он — муж. Хотя мужу порой бывает ох как непросто сдерживаться, когда она не таясь, тесно прижимается к нему ночью… Но воспользоваться сном любимой женщины ему и в голову никогда не приходило. До сего момента.       От этой добившей его окончательно мысли внутри все похолодело и задрожало, а по рукам прошлась легкая слабость, а следом опалило жаром. Почувствовав на лбу испарину, Бьякуя с толикой суеверного ужаса вдруг понял, что уже предвкушает, как коснется её – сонной, чуть распаренной от одеяла и собственного тепла, невероятно открытой и беззащитной сейчас.       Стоило это представить, как дыхание перехватило с новой силой, ком в горле нырнул вниз, стремительно вырос и взорвался, опалив внутренности от затылка до кончиков пальцев, и сконцентрировался пульсацией в паху. Бьякуя замер, оторопев от собственного открытия, силы нахлынувшего желания и понимания, что не хочет этому сопротивляться. Пока нормы собственной морали и привитых приличий устроили вполне законный бунт и долбили голову изнутри, Бьякуя не сводил глаз со спящей жены, и это, пожалуй, было главной его ошибкой. Он неосознанно продолжал водить пальцами по её груди, наслаждаясь тем, как идеально и нежно ложится в ладонь округлая мягкая плоть, но стоило руке замереть и остановиться, как спящая Хисана начинала шевелиться и тянулась к нему, подставляясь под ласку. Её короткий, еле слышный стон-выдох стал последней каплей и перевесил все приводимые самому себе доводы – уже не совсем понимая, не желая понимать что творит, ведомый лишь пылающей нежностью и жаром в крови, Бьякуя наклонился и обхватил маленький сосок губами. Втянул, с наслаждением поиграл с ним языком, чувствуя, с какой легкостью мысленное напряжение уходит, перетекая в напряжение внутреннее, и от таких простых действий раскручивается всё шире, глубже, сильнее — в такт с движениями языка; как сердце начинает стучать где-то в горле и разгонять по телу уже не кровь, а горячую лаву, состоящую целиком из вожделения.       Солоноватый вкус кожи Хисаны ударил в голову не хуже сакэ, когда глотаешь его залпом, словно воздух, а потом еще и еще, глоток за глотком. Руки сами скользнули: одна – Хисане под голову, а вторая, откинув подальше одеяло, распахнула юката до конца. Бьякуя водил губами по её груди, посасывая и покусывая покрывающуюся мурашками кожу, и получал от этого несказанное удовольствие. Ладонь сначала чашкой накрыла другую грудь, затем подушечка большого пальца легкими движениями потеребила сосок, а потом плавно огладила бёдра и живот, спустилась к легкому пушку внизу живота. Пальцы скользнули дальше, нащупали, слегка раздвинули, а затем стали мягко перебирать нежную плоть.       Хисана, уже пребывая на грани пробуждения, задышала чаще, раскрыв губы и беззвучно застонав, и раскинула руки в стороны, как расцветающий цветок распускает лепестки. Бьякуя с трудом сдержал собственный стон от такого зрелища и кристально четко осознал, что остановиться уже попросту не сможет, даже если весь мир прямо сейчас будет падать на голову. Он тяжело сглотнул, чувствуя, как мутная пелена застилает зрение и все вокруг, и повернул руку, раздвигая ей ноги, и нырнул пальцами чуть глубже. Они моментально стали влажными – даже во сне тело Хисаны отозвалось на его прикосновения, она желала его так же, как и он – её. Сердце ухнуло, и застучало исступленно и безумно, рождая в теле одновременно легкость, слабость и дрожь, Бьякуя задыхался, опустив враз потяжелевшую, уже без единой здравой мысли голову, а пальцы уже сами легко скользнули внутрь и задвигались легко, быстро, часто. А спустя буквально несколько мгновений уже сильней, глубже…       Было что-то совершенно невероятное и первобытное в его действиях, и где-то на грани сознания он понимал это, но сейчас накрывшее с головой дикое и необузданное желание, заставлявшее дрожать, давить на выдохе стоны восторга и предвкушения окончательной близости, напрочь сметало любые доводы разума: хотелось только её, целиком и без остатка, от бисеринки пота над приоткрытой верхней губой до последней клеточки внутри неё, — и только чтобы это безумие продолжалось.       Его вело от какого-то нереального наслаждения: звуки сбившегося и обоюдно учащённого дыхания, запах её влажной кожи и горячего тепла, в которое ныряли пальцы, — всё это замкнуло и свело весь мир на эти мгновения, довело до умопомрачения, и его собственное тело чуть не звенело от напряжения. Он постепенно сходил с ума, с жадностью ловил каждое её движение – голова Хисаны металась на подушке, теперь она дышала рваными выдохами и облизывала пересохшие губы. Бьякуя снова припал к её груди, не вынимая пальцев и наращивая темп. Где-то в глубине живота рождалось безумие, змеёй скользило по телу, и ему до дрожи в руках захотелось овладеть ею сразу, оказаться внутри, нырнуть в мягкость и теплую глубину, почувствовать её всю прямо сейчас, немедленно. Словно почувствовав это, Хисана слабо вздрогнула, тихо застонала, по-прежнему не открывая глаз, согнула ноги в коленях и широко развела их.       От такого совершенно бесстыдного, покорного и откровенного жеста у Бьякуи потемнело в глазах. Хватило секунды, чтобы в следующее же мгновение, опершись на локти, накрыть её своим телом и одним сильным движением погрузился до упора — в неё: влажную, горячую, тесную, безумно желанную.       Его пронзило острое наслаждение, и последний всплеск тонущего в горячем мареве разума растворился в собственном стоне. Ощутив под собой, как Хисана с доверчивым трепетом прильнула к нему, он всё же сбавил темп, уткнувшись в её плечо, приостановился и, разогнав на мгновение сумасшедший всепоглощающий дурман, поднял голову и глянул в лицо – ей не больно? Хисана по-прежнему не открывала глаз, но, словно почувствовав его взгляд, расслабленно и податливо шевельнулась навстречу, ухватилась пальцами за подушку и бесшумно, одними губами выдохнула: «Бьякуя…»       Беззвучно произнесённое собственное имя взорвалось в ушах и оглушило, словно набат, и без того перетянутая внутренняя струна лопнула, и Бьякуя, утопая в блаженстве, окончательно сорвался в быстрые, слепые толчки. Буквально за минуту достигнув разрядки и содрогаясь от наслаждения, вжался в неё сильнее всем телом и прижался губами к скуле: упиваться ею, ощущать себя полностью единым целым с ней – кожа к коже, смешанное дыхание, щека к щеке, переплетённые пальцы и чёрные с чёрным пряди, - это правильно и хорошо. Он обессилено уткнулся лбом ей в плечо, дыша тяжело и шумно, постепенно приходя в себя. Блаженство таяло медленно, туман перед глазами, из которого не хотелось выныривать совершенно, нехотя рассеивался, снова уступая место упрямому голосу рассудка.       Что это было, Бьякуя?!       Но мукам совести сейчас не дано было пробудиться окончательно и заставить его сожалеть о внезапно проснувшейся дикой, дремучей импульсивности, уничтожившей даже намёк на сдержанность, потому что Хисана зашевелилась, и тонкие исцелованные им вдоль и поперек пальцы скользнули на его затылок.       Бьякуя поднял голову. Хисана всё ещё не открывала глаз, прошептала тихо, будто прошелестела:       - Прости меня… никак не могу проснуться… глаза не открываются…       К отголоскам страсти волной добавилась нежность, Бьякуя потянулся к губам и, стараясь не перекрыть ей дыхания, стал аккуратно, осторожно, нежно сминая и лаская, неспешно их целовать.       У него умопомрачительная жена. Ведь это он должен сейчас просить прощения: он просто взял её, потому что захотел, а она отдалась – даже в бессознательном состоянии, хотя вряд ли ей это доставило настоящее удовольствие. Никогда этого не понимал. Он оторвался от её губ и прижался к ямочке над ключицей. Однажды, когда-то давно, в неожиданном и чуть ли не единственном разговоре на подобную тему, она ответила ему, свернувшись клубком в его объятиях и пряча лицо: «Чувство, что ты любишь и сильно желаешь меня, только меня и именно меня, может, не такое яркое и насыщенное, как реакция моего тела на твои ласки, но оно неимоверно глубже, крепче и остается вот здесь, — она прижала маленькую ладошку к груди, — намного дольше физического удовольствия. Мне этого вполне достаточно».       Да, Хисана всегда умела удивить его. Как же ему не хочется оставлять её сейчас.       - Возвращайся скорее… – услышал он тихий шёпот и увидел промелькнувшую на её губах светлую улыбку. Хисана легко и счастливо вздохнула, руки скользнули по его плечам и расслабленно раскинулись в стороны.       - Как можно скорее, - тихо подтвердил Бьякуя, поцеловал маленький узкий подбородок, с сожалением вздохнул, выскользнул из неё и сел рядом. Потом тряхнул головой и, преодолевая слабость, резко встал, подошел к круглому окну – надо было срочно найти где-то силы одеться и уйти, хотя сильнее всего в эту минуту ему хотелось растормошить, разбудить её окончательно, не сдерживаясь ворваться языком в её рот, заласкать каждую впадинку и выпуклость на её маленьком хрупком теле, заставить дрожать от страсти, комкать простыни судорожно сжатыми пальцами, увидеть мерцание затуманенных глаз, почувствовать её ответные ласковые и нетерпеливые касания, услышать сбившееся дыхание и нежный шёпот, переходящий в обрывистую мольбу, прочувствовать, как она не может сдержать тихие стоны, выгибается навстречу и трепещет под ним…       Довести её до сумасшествия так, как она довела его одним своим невинным, сонным видом и беззастенчивой откровенной реакцией.       Всё ещё наполовину пребывая в остаточном наслаждении, наполовину – в изумлении от собственных действий, Бьякуя заставил себя оторвать взгляд от жены, отвернуться и, уставившись в окно, начать считать собственное дыхание. Прошло около минуты, прежде чем он смог отогнать навязчивые и до легких судорог в пальцах желанные образы, коротко выдохнул: он точно не хочет давать Ренджи такого замечательного повода для любопытства и вообще перестанет себя уважать, опоздай в отряд по такой… интересной причине. Бьякуя усмехнулся, представив себе написание объяснительной, в которой значилось бы: «Потеря самоконтроля рядом с женой».        Какие ещё неожиданности и открытия ждут его рядом с ней?       Он качнул головой и принялся одеваться, на всякий случай не разрешая себе оборачиваться. Все же взглянув напоследок на моментально провалившуюся в глубокий и спокойный сон Хисану, улыбнулся: она мирно и безмятежно спала, дышала легко и ровно и, кажется, тоже улыбалась во сне. Бьякуя снова подошёл, теперь уже со стороны подушки, наклонился, поцеловал её в висок, подтянул и запахнул смятое юката, что столь коварно распахнулось ранее, и накрыл поплотнее одеялом – сегодня она больше не будет метаться во сне. А ему пора. Ему есть куда и к кому вернуться, ведь у него самая удивительная во всех мирах жена.       Спустя мгновение Бьякуя неслышно ступил в сюмпо, твердо обещая, что во что бы то ни стало вернётся сегодня же. К ней. А насчет допустимости или недопустимости подобных действий с женой… Он решит этот вопрос позже, значительно позже. Как-нибудь потом. Возможно, в следующем столетии.