Улыбка пересмешника

Лаская ночь, коснись меня Имя тебе – искушение. Дай мне Больше, чем просто любовь Дай мне Больше, чем страсть, Что проходит, словно боль. Ария

Тонкие пальцы отточенными, привычными движениями собирают непослушные пушистые волосы в замысловатую прическу. Заплести косу, стянуть ее здесь, подвязать там. Потянуться за пестрым одеянием с аккуратно вышитыми на нем озерами, небесами и горами, у вершин которых кружат под самыми облаками благородные орлы. Сколько раз за последние годы Хонэни облачался в нарядные брачные одежды? И не счесть. Всякий раз – неохотно, упрямо поджимая губы и обреченно вздыхая. Хонэни хорошо знает свое место, слишком хорошо. Он многое отдал бы за возможность разом оглупеть, перестать замечать презрительные взгляды молодых волков, грозных охотников, не желающих признавать равным того, кто бесполезен в охоте. К несчастью, Гитчи-Маниту, Великий Дух, остался глух к отчаянным мольбам, и Хонэни больше не просит. Больше не крадется холодными ночами вглубь чащи, не ведет беседы с тысячелетними духами. Он больше не верит. А может, не хочет верить в безразличие волчьего божества к участи чужака. Много раз мудрый шаман приглашал Хонэни в свой холодный, пропитанный терпкими травами и древними заклятьями типи*. Каждый раз мальчишка скалится и молчит. Он знает, если уйдет с шаманом – никогда не будет счастлив; тогда однажды Хонэни придется навсегда скрыть лицо за ужасающей маской из оленьего черепа, он вынужден будет отказаться от брака и семьи, он станет отшельником и колдуном, станет служить тем, кто презирает его. Хонэни понимает: очень скоро своей настойчивостью шаман вырвет с корнем надежду, теплящуюся еще в груди мальчишки, и она развеется над чащей, как белесый дым от костра. Тогда у него не останется выбора. Тогда он снова заговорит с глухим и немым Гитчи-Маниту, но Великий Дух (Хонэни в этом уверен) непременно ответит на мольбы о помощи волчьему племени. - Последний раз, - шепчет, осторожно опуская на макушку тонкий венок из соколиных перьев. Да, сегодня – последний раз. Сегодня в числе остальных выбирает спутника единственный, на кого Хонэни может надеяться, тот, кто не глядит на него свысока и ни в чем не обвиняет. Дыхание сбивается от волнения, руки дрожат, так, что мальчишка сжимает края брачного одеяния, только бы скрыть знак глубоких переживаний. Никто не должен знать, как трепетно бьется сердце презренного чужака. - Хонэ-эни, - сладко и мягко, растягивая звуки, как смолу, зовет кто-то за спиной. Мальчишка фырчит. Сегодня, взволнованный до боли в груди, он меньше всего хочет видеть рыжие кудри пересмешника. Статный, широкоплечий и улыбчивый, этот волк, тем не менее, ненавистен Хонэни больше других. Слишком часто хитрец и умелец играть словами задевает чужака за живое, слишком пристально смотрит, без презрения, но с насмешкой и неоспоримым превосходством сильнейшего. Смотрит так, что хочется впиться клыками в крепкую волчью шею. - Уходи, Токела. Поглумись сегодня над кем-нибудь другим, - чеканит Хонэни, почти чувствуя, как незваный гость ухмыляется. Пересмешник доволен. Его жертва не захлебывается слезами, не ждет утешения, мальчишка храбрится и держится получше многих волчат, призванных на церемонию. - Думаешь, он выберет тебя? – Токела с тихим смешком качает головой: - Кроха-енот не пара для сына вожака. Мокве благосклонен к тебе, но едва ли назовет своим спутником, - пересмешник пожимает плечами, легко, словно речь идет вовсе не о будущем Хонэни, и берет мягкую оленью шкуру, подпаленную над огнем до светло-бронзового цвета, бережно отряхивает, чтобы протянуть разом приосанившемуся, вытянувшемуся, как струна, мальчишке. – Надень. Ночь выдалась холодной. Заботливые слова Токелы никак не вяжутся с его хитрой ухмылкой. Каждый жест – словно издевка. - Не стану, - упрямо шипит Хонэни, хмуря тонкие брови и отступая назад, очевидно, для убедительности. Но для пересмешника это выглядит, как побег. – Разве тебе позволено заходить сюда? Токела смеется, смеется искренне, словно уже победил; небрежным жестом он накидывает на плечо Хонэни теплую шкуру, качает головой и уходит, не говоря больше ни слова. Одинокая обитель снова опустела; мальчишка, едва не зарычав, рваным движением скидывает с плеча злосчастную накидку. Он выходит, осторожно отодвигая полог разрисованных шкур своего типи, когда слышит первый тяжелый удар барабана. Шаман зовет. Вместе с Хонэни к ритуальному костру посреди стойбища спешат все, кто надеется найти в этот день своего спутника. Того, кто до самой смерти будет рядом. Кто станет семьей. Молодые волки скалятся и дрожат от волнения, дикая кровь закипает в их жилах, они жаждут знать, будет ли Гитчи-Маниту благосклонен к ним. Звонкому бубну старого шамана вторят трещотки из черепашьих панцирей, и племя тянет знакомую всем песню, радостную, наполненную восторженными возгласами. В дрожащем пламени ритуального костра все кажется далеким, зыбким, нереальным, словно стойбище погрузилось в колдовской сон; того и гляди над головами пронесется Муджи-Маниту, грозный Дух Севера, предвещающий скорую зиму. Хонэни не удивился бы, увидев холодные серые глаза на белой волчьей морде: ка-пебоан, северный ветер, ледяным морозом пробирается до самых костей, так, что мальчишка успевает пожалеть об оставленной в типи оленьей шкуре. Снова оглушительно гремит барабан. Шаман протягивает руку с изломанным посохом в сторону чащи, давая долгожданный знак застывшим в напряжении альфам; кажется, только что звон амулетов на конце посоха стих, а из глубин леса уже доносится первый победный вой: Гитчи-Маниту одарил кого-то своей милостью. Вот-вот из темноты ночи в свет пляшущего пламени выйдет волк с окровавленной добычей в зубах; он внимательно заглянет в глаза каждого омеги, стоящего у костра, и положит пойманного зверя к ногам счастливого избранника. Тогда, как только закончится празднество, шаман, качая длинными рогами-кустарниками, подаст мальчику чашу с колдовским отваром, и одинокий волк с горящими глазами впервые разделит свой типи с супругом. Хонэни будет смотреть им вслед и вздыхать с завистью, с горечью в безнадежно сжимающемся сердце. Сейчас, когда он стоит рядом с другими омегами, Хонэни особенно ясно видит, как отличается от них. Высокие и сильные, с острыми, тонкими чертами точеных лиц, волчата выглядят поистине достойными стать супругами, достойными благословения духов. Куда ему, крохотному и тощему, тягаться с ними? Нет, глухой и немой Гитчи-Маниту не обделит волчат в угоду безродного коротышки-енота. Тень первого волка, несущего добычу, только показалась на окраине чащи, а Хонэни уже судорожно сжимает край ритуальных одежд: вдруг Мокве и вовсе не поймает сегодня зверя? Блуждающий свет костра лижет всклокоченную рыжую шерсть; Токела и сам кажется сотканным из пламени, словно всевидящий Каху-Маниту, Дух Солнца, очнулся ото сна и явился под покровом ночи в селение волков. В оскаленных зубах – туша только что убитого кролика; поступь волка неторопливая, величавая. Хонэни кажется, что вместе с ним удивленно вздыхает все племя: кто мог подумать, что именно пересмешник окажется сегодня первым? Мальчишка морщится, словно от обиды; теперь даже хитрец Токела будет счастлив. Неужто Гитчи-Маниту решил посмеяться над чужаком еще раз? Волк медлит. Без спору, пересмешник знает толк в зрелищах: он лениво обнюхивает каждого из застывших в ожидании омег, всякий раз недовольно рычит и отходит от отвергнутого кандидата так, словно ничего отвратительнее в жизни не чувствовал. Кажется, в напряжении даже протяжная песня племени поутихла; в волка с огненной шкурой впиваются десятки любопытных глаз. Хонэни тошно. Неужто даже на священной церемонии Токела не может обойтись без проказ? Взгляд желтых волчьих глаз внимательно следит за мальчишкой; волк подходит ближе, поводит носом и скалится еще сильнее, крепче сжимая в зубах добычу. Но в этот раз он не уходит. Токела разом расслабляется, кладет кролика к ногам оторопевшего Хонэни и садится подле. Мальчишке кажется, что дикие желтые глаза светятся насмешкой. Ему кажется, что все это – очередная шалость, вот-вот волк рассмеется хриплым лаем и заберет мертвую тушку. Сердце пропускает удар и словно падает куда-то вниз; колени подкашиваются. Токела не двигается с места. Нет, Гитчи-Маниту не просто посмеялся над ним, он послал Хонэни кару, достойную предателя и изгнанника! Смех, улюлюканье и радостные возгласы слышатся ему словно издалека, будто незримая рука опустила мальчишку в живительные воды реки. Пусть там он и утонет, пусть Кен-Маниту* заберет его дух в далекую Страну Вечной Охоты. Пусть там он не знает горечи и страха. Пусть там его не достанет рыжий волк-пересмешник. - Теперь ты – мой, - на плечо Хонэни опускается тяжелая рука воина. Он и не заметил, когда Токела успел обрести человеческий облик. Кто-то уже подал ему нарядную брачную накидку, и теперь альфа, торжественный и гордый, возвышается над мальчишкой, как отвесные скалы над стойбищем их племени. На слова волка Хонэни отвечает дрожью. Сказать ему нечего; лишь бы не дать волю слезам и обиде у всех на глазах. Ладонь сжимает острое мальчишеское плечо еще сильнее: - Что же ты молчишь, любовь моя? От страха язык проглотил? Шипение и резкий поворот: Хонэни смотрит на обидчика снизу вверх, разглядывает прожилки в отчего-то потеплевших медовых глазах и скалится. Токела упивается яростью во взгляде избранника; мальчишка чувствует это и замирает, не зная, как вести себя теперь, когда духами уже все решено. Остается только бессильно развернуться обратно, лишь бы не видеть осточертевшее лицо пересмешника. Один за другим возвращаются из чащи волки; один за другим придирчиво выбирают омег. То и дело они удивленно косятся в сторону Токелы, и каждый раз волк ревностно притягивает Хонэни ближе, заставляя мальчишку едва не всхлипывать в негодовании. Для чего пересмешник выбрал именно его? Отчего теперь так гордо вскидывает голову? Отчего обводит волков победным взглядом, словно заполучил лучшего из участвующих в ритуале волчат? Хонэни поджимает губы и снова шипит; должно быть, это все шутки альфы, на сей раз зашедшие слишком далеко. Чей-то удивленный возглас, а за ним – волной пронесшиеся пораженные вздохи. Из темноты чащи в свет колдовского пламени ступает громадный серый волк, он волочит за собой убитую лань, глядит горделиво и победно. Хонэни с ужасом узнает в нем Мокве, того самого, чьей парой так надеялся стать. Ноги сами несут мальчишку вперед, и он успевает только жалобно взвизгнуть, когда пересмешник рывком притягивает его к себе. Ревность, исходящую от Токелы, казалось, можно было ощутить, стоит только протянуть руку к бронзовой коже волка. Хонэни ухмыляется; все это кажется ему забавным, кажется, что альфа заигрался, увлекся жертвой так, что не заметил, как сам поверил в собственную выдумку. Не он ли изводил мальчишку словами, тупым лезвием бьющими в самое сердце? Не он ли твердил о бесполезности, будто только и ждал, когда можно снова напомнить чужаку, как он никчемен в племени волков? Токела скалится и рычит, сжимая тонкую талию мальчишки, глядящего на пересмешника с вызовом затравленного зверя. Альфа не сдерживается: сжимает трогательный затылок и настойчиво целует непослушные, напряженно поджатые губы; целует терпеливо и умело, пока чужие губы не смягчаются, а их обладатель не начинает взволнованно вздыхать. Тонкие руки, в возмущении сжавшие ворот праздничной накидки, бессильно опускаются, скользят по груди волка и безотчетно гладят. - Мей-у*, - смеется в губы пересмешник: - Мей-у. Пронзительно звучат рожки; шаман, звеня обергами-амулетами, стучит посохом по огромному барабану, обтянутому невыделанной кожей. Больше никто из волков не провоет луне песню победы; время, отведенное альфам на охоту, подошло к концу. Теперь настал час празднования, час песен и танцев во славу новых пар волчьего племени. Наконец, шаман, шепча древние молитвы, подходит к Хонэни, как к первому из выбранных, и протягивает мальчишке дымящийся отвар: -Скаясс*, - почти поет старик. И Хонэни, выдохнув, послушно отпивает из ритуальной чаши. Ему чудится, будто вкус колдовского варева, терпкий и горький, напоминает о том, что ждет его в чужом типи. Не то от холода, не то от страха мальчишку пробирает дрожь; как отнесется к нему Токела, когда Хонэни ступит за порог? Станет ли глумиться так же, как раньше? Или, быть может, на сей раз будет издеваться куда более изощренно?.. Сомнения и опасения раздирают нутро мальчишки; с каждым мигом желание сбежать становится все сильнее, и Хонэни отчаянно оглядывается в сторону чащи. - Не вздумай, - рычит над ухом пересмешник. Мальчишка обреченно вздыхает, безнадежно опуская худенькие плечи: Токела не такой, как остальные волки, он по-лисьи хитер, и взгляд его внимателен, подобно зоркому оку орла. Волку приходится едва ли не заталкивать Хонэни в типи; внутри пусто, неуютно, отчетливо чувствуется отсутствие омеги. Однако очаг, заботливо зажженный, горит, дарит замерзшим супругам тепло, а вместе с ним – тусклый, подрагивающий свет. Бежать больше некуда. Остается только встретиться со своими страхами лицом к лицу, ответить на обиду так, как подобает тому, кто вырос в племени волков. Хонэни готов, если придется, кричать и отпираться, звать на помощь и терзать острыми клыками ненавистного альфу. - Зачем?! – шипит мальчишка, гневно выплевывая слова и кривясь в негодовании. – Для чего ты сделал это? Ты заигрался, пересмешник. Отпусти меня. Токела скалится, слыша ненавистное прозвище, и угрожающе рычит. - Мехец*, - властно требует он, заглядывая в бездонные колодцы черных глаз. - Молчи и слушай, маленький глупый енот. Ты сотрясаешь воздух зря. Ты думаешь, что не примешь меня своим мужем, но ошибаешься, - Хонэни, удивленный, заинтересованно поводит плечами, и Токела, удовлетворенно выдохнув, уверенно продолжает: - Что если я скажу, как благодарен волкам, нашедшим тебя когда-то в снегах наших земель? Что если поведаю, как после их гибели просил носить в твой типи мою добычу? Что если открою, как испытывал твой ум, и как сердце мое теперь открыто для твоих очей? Что ты ответишь мне тогда, Хонэни? Пересмешник теперь – словно другой. Или, напротив, мальчишка стал другим, наконец, прозрел, сумел разглядеть в янтарных жилках глаз теплоту и искренность. Так ли страшны в действительности были слова Токелы? Заслужил ли мудрый рыжий волк, неумелый в ухаживаниях, ненависти? Хонэни растерянно оглядывается по сторонам, словно стараясь найти помощь в полумраке чужого типи. Речи волка заставляют его дух метаться в смятении, а память о недавних поцелуях тугим комом волнения отдается внизу живота. - Тогда я отвечу… - хмурясь, тихо говорит мальчишка, не уверенный в том, что сделал правильный выбор. Пускай отголоски обид еще теплятся в душе, пересмешник заслуживает уважения за решительный шаг, достойный настоящего воина. – Я отвечу, что вижу твое сердце, Токела. Победная ухмылка и теплый, любящий взгляд – доказательства верного решения. Волк благодарно кивает и решительно заключает мужа в объятия; пусть Хонэни еще не готов доверять недавнему врагу до конца, но он дает ему шанс. Этого пересмешнику будет достаточно. Мальчишка сам, изголодавшись, неловко тянется к Токеле; омега пахнет сладко и маняще, так, как не пахнет никто из волчат племени. Волк вдыхает елейный аромат у самой шеи, целует нежную кожу ласково и бережно, осторожничает; плавными движениями пересмешник развязывает, как требует традиция, множество узелков на подвязках в замысловатом сплетении пушистых волос, и только когда косы Хонэни оказываются распущенными, укладывает мужа на мягкие шкуры. Мальчишка тихо ахает, оказываясь под альфой, и смущенно, неловко принимается изучать тело волка. Праздничная накидка, подвязанная на поясе, легко поддается мягким ладоням Хонэни; он гладит обнаженный торс, скользит ладонями вверх, к широким плечам, а потом – дальше, вдоль, по шее, чтобы осторожно провести дрожащими пальцами по длинному рубцу, скривившему край точеных губ. Шрам под стать пересмешнику: Токела словно бы обречен вечно ухмыляться. Сердце щемит в груди от этого прикосновения, будто можно на мгновение ощутить боль, которую причинила когда-то давняя рана. - Позволишь? – спрашивает Токела, сощурив хищные желтые глаза, и тянется к ремням, держащим легкие брачные одежды омеги. Хонэни только взволнованно кивает, предательский ком в горле не дает произнести ни слова. Сейчас они и ни к чему: волк прекрасно понимает и принимает согласие мужа. Как спущенный с цепи зверь, Токела спешит, ласкает отрывисто, нетерпеливо, жадно сминает губы избранника и упивается каждым вздохом, каждым тихим, смущенным мальчишеским стоном. Хонэни змеем извивается под альфой, пока пальцы волка бережно растягивают влажные стенки, подготавливая мальчишку к первой брачной ночи; пересмешник старательно отвлекает мужа, ласкает изломанными губами и раз за разом словно бы крадет короткие, чувственные поцелуи. Ждет. Старается терпеливо ждать, пока Хонэни сам попросит и решит, что готов. - Токела!.. – почти кричит мальчишка, входя во вкус и ревностно притягивая волка ближе, чтобы больше не крал с ускользающих губ поцелуи, чтобы впредь брал их, как свое. Теперь – можно. Затаив дыхание, Токела требовательно разводит колени мужа, тянет к себе за бедра, дразнящее потирается о влажные ягодицы, и только услышав нетерпеливый стон – одним плавным толчком проникает внутрь. Рваный ритм движений, жажда большего и, кажется, абсолютная невозможность насытиться; немного грубости и нежности, сталь и вязкая смола прикосновений, доверие и подчинение – все смешалось в одно под покровом ритуальной ночи, в мягком свете семейного очага, в тепле шкур, добытых хозяином типи. Теперь, засыпая под утро на плече изнуренного пересмешника, Хонэни уверен: больше никогда он не почувствует себя чужим среди волков. Теперь он – часть племени, муж и преданный спутник Токелы, рыжего волка-хитреца. И если вдруг мальчишке доведется снова почувствовать горечь обиды, у него всегда будет это тепло, всегда будет родной типи, всегда будет рваная улыбка пересмешника. ________________________________________________ * типи – переносное жилище кочевых индейцев. Имеет форму конуса диаметром от трех до шести метров, с каркасом из длинных шестов. * Кен-Маниту – Дух Смерти. * мей-у – хорошо. * скаясс – пей. * мехец – молчи.