Во что поверит сердце

*** Поместье барона Морейн. В зале Арта уже ждали. - Танцуй, животное! И сделай так, чтобы твой танец был незабываем, иначе тебя ждет наказание! – барон рассмеялся, в пьяном мареве разглядывая "пленника", - мы выдрессируем тебя до ритуала в покорное животное. Арт вышел в центр зала. Холодная ярость текла по венам, позволяя внешне оставаться спокойным. Насмешки над собой, даже браслеты он мог простить потому, что мог понять, но ни простить, ни понять смерти своего человека он не мог. Зачем? Человеческая логика не доступна ему, но даже своей, звериной, понять не получалось. А если нет логики, значит - вы сами звери. И поступать он будет с вами как с бешеным зверьем. Учитель называл их игрушками, теперь Арт понял, что это так. Не все люди игрушки, но эти именно то, что надо. Ну, что, игрушки, поиграем? Из ниоткуда по залу разнеслась мелодия, чистая и прозрачная, как раннее утро. И демон стал двигаться, словно просыпаясь. Медленный поворот головы, полузакрытые глаза, руки, взлетев, опускаются, шелк рубашки ползет с плеч, обнажая белоснежное тело. Замедленные движения завораживающе тихи и плавны, он словно позволяет рассмотреть себя во всех подробностях, снисходительно даря возможность любоваться собой. Но постепенно музыка изменяется, уходит серебряный перезвон, и рука, взметнувшаяся вверх, медленно проводит кончиками пальцев по полураскрытым губам и, слегка задевая их, ведет вниз. Весь зал жадными, ненасытными глазами следит за этой рукой. И музыка взрывается, руки уходят назад, как крылья, выгибая тело вперед, запрокидывая голову, беззащитно открывая шею. Это как предложение: "Возьми меня!" Тягуче томные ноты убыстряются, и демон словно светится изнутри - разворот, руки, раскрытым веером, рассыпают по залу золотистые искры желания. Арт выпустил на волю магию крови, магию призыва. Он танцует, будто раздеваясь, дразня и заманивая, и хотя остальная его одежда остается нетронутой, она уже не имеет значения. Шелк льнет к телу, не скрывая ничего. Руки, которыми он прикасается к себе, словно оставляют на телах зрителей огненное тавро принадлежности. Теперь никуда не деться, не отвести взгляда. Каждый жест, поворот плеч буквально зовет. Движение бедер как призыв. "Подойди!" - говорит его тело каждому, кто смотрит на него. - "Я твой!" И зал задыхается под наваливающимся вожделением, требовательным, ускользающим, беспокоящим. И кровь словно вскипает, магия тысячами скорпионьих жал течет по венам. Музыка убыстряется, разгораясь лесным пожаром. Словно сама Страсть кружит в зале, стекая водопадом с серебряных волос, рассыпаясь искрами при движении рук, отзываясь дробью переступающих ног, сверкая в расширившихся зрачках. Пламя бушует в его крови, заставляя выгорать души тех, кто так опрометчиво смотрел на него. И в этом пожаре сгорает все - дружба, верность, любовь, долг, душа остается чистой и обнаженной, и на место этой чистоты каплями яда просачивается желание, не оставляя рядом ничего, что могло бы спасти и сохранить. Желание, коверкая и изламывая душу, кричит: "Он твой! Только твой!", заставляя диким зверем отстаивать свое право на обладание. Мужчины и женщины, все. Разум покинул их, остались только инстинкты. Звериные инстинкты уже выли в крови. И всякий, кто вставал на пути, был соперником. Множество рук потянулось вперед, круг сузился на шаг, казалось, еще секунда и людская волна захлестнет демона. Арт остановился и рассмеялся, чувственно, призывающее... Последняя капля яда, упав, переполнила чашу души и выплеснулась кровью. Тянувшиеся руки отталкивали всех, до кого дотягивались, лишь бы не дать сопернику пройти вперед. Все были врагами. Сверкнули ножи, первая кровь опьянила, даря иллюзию вседозволенности. Толпа превратилась в чудовище, многоликое и многорукое, пожирающее само себя. Чудовище орало, плюясь кровью, топча раненых и убитых, колыхалось живым черным ковром. И не только мужчины, женщины зверели на глазах, превращаясь в шипящих кошек. Само Безумие, хохоча, металось по залу, срывая маски и капюшоны. Глаза успевали выхватывать из этой круговерти только отдельные моменты: вот запрокинутая за волосы голова с открытым в крике ртом и кинжалом у горла, уже обагренным кровью. Вот сразу два ножа в разных руках впиваются в спину прорвавшегося вперед "счастливца", а вот парень за волосы откидывает с пути девушку на ножи стоящих сзади... Смерть парила над залом, распахнув свои черные крылья. Из слабеющих рук умирающих выхватывались кинжалы, и все повторялось вновь и вновь. Рисуя по стенам узоры кровью. В середине этого ужаса совершенно спокойно стоял демон, его глаза, полные черного, холодного огня, застыв, наблюдали, он просто ждал. Ждал, когда это чудовище покончит с собой. И дождался. - Это тебе, Тьма! С благодарностью за отданную душу! – и Арт, выставив вперед руку, выпустил когти на всю длину. Речитатив заклинания зазвучал тихой песней, постепенно набирая силу, и вот уже звучный, мощный голос эхом отдавался под сводами. С ближайших трупов, светляками, вверх потянулись искры. Мутные, темные души погибших здесь как бабочки слетались к руке Арта, впитываясь в раскрытую ладонь. Прикрыв глаза, он раскачивался в такт заклинанию, продолжая петь. Последние души устремлялись к ладони. Глаза Арта раскрывались все шире и, наконец, заполыхали алым огнем, черты лица исказились, человеческий облик, не выдерживая накала выпитых страстей, переходил в боевую трансформацию. Сила вулканом ярости бушевала в груди. Разрушай! Зверь внутри скидывал последние оковы. Безумие. Слишком много! И все-таки узда была. Лин! Потерять человеческий облик, выпустить Зверя значило не быть с ним. И Арт последними остатками воли закрыл Зверя, борясь с пришедшей ненавистью, яростью, страхом и безумием. Тени выпитых душ обугленными остовами потерянно бродили по залу. Арт приоткрыл вход за Грань. - Вам туда. Щупальца тумана вползали в зал, жадно загребая добычу. Туман с сытым урчанием засасывал в себя Тени. Столько служителей сразу к нему еще не приходило. Тьма благодарно рассмеялась, Арт расплатился с ней за все. А за защитным кругом сидел "хозяин", остановившимися глазами смотря в залитый кровью зал; и только мелко тряслись побелевшие от напряжения, вцепившиеся в подлокотники кресла руки. - Я исполнил твое первое желание, человек, - голос Арта слегка порыкивал из-за клыков, - я танцевал для тебя, и танец мой ты не забудешь, и гостей твоих я развлек на славу. А насчет второго желания, ну что ж, ночь я с тобой тоже проведу, - Арт ухмыльнулся, оскаливая клыки, - но чуть позже. Жди. Ожидание тоже мука. Надеюсь, тебе будет хорошо. И... Помойся, штаны смени, от тебя воняет. *** Линарэс. Арт ушел уже давно, мы добрались до дома, я устроил Рэна в свободных комнатах, потому что Валент почему-то не захотел с ним разговаривать, потом я заказал на всех нас обед, а Арта все не было. Вяло поковырявшись в тарелке, я ушел к себе, оставив этих двоих тихо переругиваться за столом. Время шло и, не дождавшись Арта, я пошел в холл дома, собираясь на улицу. Арт сидел на полу, привалившись к стене, обхватив руками согнутые колени и уткнувшись в них головой. Я подбежал, падая рядом. - Арт! - и поднял его голову руками. Глаза полыхнули красным, искаженные трансформацией черты лица передернулись. - Не надо! Не смотри на меня! – Арт отвернулся, - недаром Учитель называл меня хищной тварью! Да, сейчас передо мной сидел абсолютно беззащитный, одинокий хищник с израненной душой. Я уткнулся лбом в плечо, пахнущее болью, и, обнимая, баюкал его в кольце рук. А потом поцелуями стирал память. И раны, нанесенные человеческой ненавистью его душе, покрывались золотистым налетом забвения. Но Арт выскользнул из рук. - Не трогай меня. Не пачкайся о чужую ненависть! Не надо! – а сам смотрел на меня глазами покинутого ребенка. - Нет! Посмотри на меня! Ничто не встало между нами, даже смерть! Так не закрывайся от меня сейчас. Ты не отпустил меня, так не уходи же сам. Что бы ни случилось, я с тобой. Нас не двое, у нас одна душа и одно сердце! Я смотрел, как красные уголья глаз притухают, целовал прохладную чешую на щеках и гладил, гладил закаменевшее тело, делясь живительным теплом своей души. И постепенно тело отогревалось, становясь податливым для моих рук, глаза уже не избегали взгляда, а губы - поцелуя. И, наконец, он ответил, сначала робко, просительно, затем требовательно и властно. - Идем в комнату, - я поднялся и потянул Арта за руку, принуждая встать. - Идем, радость моя, тут неуютно. Я повел его в комнаты, настойчиво и ласково, как мама ведет с улицы заигравшегося ребенка, усталого, но не понимающего, что ноги его уже не держат. И именно эта забота и ласка разбили, наконец, оковы, в которые заковало Арта чужое безумие. Войдя в комнату, я пошел к камину, туда, где на полке стояли свечи. - Не надо света, - прошептал Арт, подходя ко мне сзади и утыкаясь губами в шею. *** Артиан. Лин замер в нерешительности, а я целовал волосы, пахнущие полынью, и нежно прихватывал клыками розовеющее ушко, выглянувшее из-за рыжих прядей, а потом трепетно исследовал губами беззащитно открытую шею, зацеловывая каждый бугорок выступающих позвонков. С плеч спущенная рубашка упала на пол. Но как же он прекрасен, мой человек! Золотистые плечи, отблески пламени из очага словно подсвечивают их на изгибе, такие восхитительно теплые, живые, огненные. Ты моя саламандра! Пламя мое! Любимый мой! - Лин, Линэми, сарена ора тон, - шептал я в забытьи на языке чиэрри. Да, теперь я знаю, что такое любовь. Я чуть не потерял его. И теперь никогда не отпущу, не разомкну рук. Легкие поцелуи словно бабочки садятся на золотистые плечи, а я опускаюсь на колени, соскальзывая ниже по дорожке позвоночника. Обласкивая по дороге все, до чего могу дотянуться губами. Тело обнажается медленно, вслед за сползающими брюками. Спина, восхитительное совершенство, переходящее в тонкую талию, изгиб поясницы, нежнейшая кожа, она, словно вино, дарит хмельное упоение, и я пью это наслаждение как в последний раз, как перед смертью. Лин выгибается и чуть слышно постанывает, но не оборачивается, не прерывает этого чуда волшебства. А я опускаюсь все ниже, почти садясь на пол, лаская губами полукружия ягодиц. Крепкие, округлые, они кажутся золотыми в свете камина. Мой Огонек! И я прижимаюсь к нему, я не могу оторваться, не могу заставить себя встать, я умру, если отпущу. А руки обнимают, медленно гладят его пах. Нежнейшую кожу ствола, приподнимая ладонью и лаская яички. Мой человек, он такой нежный, такой беззащитный. Лин только стонет, беспомощно подставляясь под мои руки, выгибается, ища ласки. Я мог потерять его сегодня. Нет, нельзя об этом думать, не сейчас, только не сейчас, и я нежно целую, ласкаю языком дивный шелк его кожи. Желание огненными змеями скручивает тело. Его близость, его запах необходимы мне как сама жизнь, и, сдергивая со стоящего рядом кресла плед, я укладываю Лина на пол перед камином, потому что нет уже сил терпеть желание, сводящее с ума. *** Линарэс. Я плыву в наслаждении, я плавлюсь как воск под его руками. Теперь мне неведомы мораль и стыд. Сегодня, заглянув Смерти не только в глаза, но и в душу, я понял, насколько все мимолетно, и теперь я буду стремиться жить, открываясь навстречу Арту, так, как он и говорил, так, словно нет никакого «завтра». Он мой, он принадлежит мне, точно так же, как я принадлежу ему. И я выгибаюсь под его ласками, которые из нежных постепенно перерастают в настойчивые. Когда он успел уложить меня на плед, я не заметил, как не заметил и того, когда он успел раздеться, огонь очага с одного бока теплом согревает тело, а от Арта, от него идут просто волны жара, кажется, что он горит сам, сгорая и возрождаясь в каждом поцелуе. Он ластится и ласкает меня всем телом. Губами, руками, устраиваясь между моими ногами, он трется об меня пахом, проводит хвостом по бедрам, он везде. И вскоре я горю вместе с ним, на одном костре, в одном пламени. И сам, сходя с ума, глажу эти сильные руки, дарящие восторг, упиваюсь сладостью губ, покусываю шею, ласкаю языком соски. Как податлив Арт на мои ласки, он весь страсть, которую нельзя не хотеть. И он берет меня, забирая всего без остатка, и в то же время сам отдает мне все, что имеет, всю страсть, всю любовь, всю муку. Теперь наши души сплелись так, что я перестаю понимать, где мои чувства, а где его, да и не хочу я этого разделения, теперь, когда мы вместе, у нас одна душа, одна на двоих. Я не знаю дословно, что значили на языке демонов те слова, что он сказал мне, но я чувствую их силу и страсть, и только слово «любовь» может быть равнозначно этому. - Я люблю тебя, - говорю я, поймав ладонями его голову и глядя в еще искаженные трансформацией раскосые глаза, - я умру без тебя. - Любимый мой! Линэми, брат моей души. И я таю в его руках, пью его поцелуи и смотрю на него счастливыми глазами. Разбуженное желание плещется внутри штормом. Клыки его чуть царапают мне кожу, но не больно, а так, что от этого места волны удовольствия идут по всему телу. И, боже, как же двигается этот отдающий себя мужчина! Отдающий полностью! Как он наклоняется, целует, откидывается назад и двигается, каждым движением, каждым толчком во мне отдавая и отдаваясь. И лаская Арта, я слышу, как тот резко втягивает воздух. Тихое кошачье урчание едва пробивается из глотки. Чешуя трансформации исчезла, сейчас он почти человек, остались только раскосые глаза, очень подходящие к этому урчанию, и хочется ласкать его как большого кота, и я глажу его по волосам, и сам зарываюсь в него, сливаюсь с ним, люблю его руками, губами, всем телом. И когда мы в изнеможении замираем, из глубины моей души вырывается то, что я не могу уже сдержать: - Мой! – и я целую его, теряясь в ощущениях. - Твой! Навсегда твой! Я - спина, закрывающая от боли, я - подставленное тебе плечо, я - рука, защищающая от бед, – выдыхает он мне в губы. И я знаю, что все от первого и до последнего слова - правда.