Апокалипсис

      Песок привычно скрипит на зубах, а глаза обжигает палящий жар заходящего солнца. Тело, приученное к чрезмерным нагрузкам, болит и требует покоя. Гудящая голова дает передышку — мозг прекращает слать навязчивые видения, изнутри сдавливая виски болью. Раскаленная пустыня сейчас не опасна, шума моторов не слышно, и Макс Рокатански позволяет себе передохнуть. Растягиваясь на горячей потрепанной коже заднего сиденья, он прикрывает ладонью глаза, высовывает ноги из окна с давно отсутствующим стеклом, ступни изнывают от тяжести ботинок, но Максу больше не хочется шевелиться. Сейчас ему практически хорошо: организм загнан до такой степени, что позволит заснуть, не терзаясь при этом кошмарами и не заставляя просыпаться каждые пятнадцать минут. Беспокойные духи жены и сына сегодня не вернутся к нему, Макс станет свободным на пару часов, выспится и отдохнет, чтобы снова бежать, участвуя в бесконечной бессмысленной гонке со смертью.       Сон приходит внезапно, утягивая и накрывая удушливой благословенной пеленой забытья. Ему снится снег, много-много снега, который он видел когда-то в детстве. Вокруг него пустыня, только белая и холодная, и от этого становится благостно. Знать, что есть еще что-то кроме раскаленного песка — счастье. Рокатански слышит множество голосов, что поют и смеются, но людей не видно. По его лицу течет вода — это снежинки тают, попадая на горячую кожу. Сердце оживает в груди, он слышит его стук, чувствует его тяжесть, туго натянутая струна нервов лопается, освобождая, и Макс ощущает невесомость. На него нисходит покой, непреодолимое желание остановиться, и, раскинув руки, упасть в мягкие объятья снега. «Теперь можно отдохнуть», — слышит он напев в своей голове, чувствует незримое одобрение и поощрение. Макс уже готов, распахнув объятья, взмыть-упасть в снежную невесомость, но сон обрывается, заставляя вынырнуть в иссушенном умирающем настоящем. На выдубленной ветрами и солнцем коже высыхают дорожки слез, Макс растирает остатки соленой влаги жесткой ладонью, стряхивая отголоски забытых чувств. Сердце громыхает набатом в ушах, и он не сразу понимает, что ему вторит далекий ритмичный гул. Опознав бой барабанов, Рокатански расслабляет напряженные мышцы, готовые бросить тело в бой. Где-то стороной его обходит караван, везущий рабов в Цитадель. Захваченные в отдаленных краях здоровые юноши и девушки стоят галлоны бензака и чистой воды. Никто не смеет нападать на везущих подобный груз кочевников, с ними идет целая армия охраны, и элитные камикадзе из Цитадели встречают их у границы песков.       Машина Макса далеко от торгового пути, дозорным каравана не увидеть ее, а стервятники поспешат укрыться, заслышав барабанный бой, предупреждающий — не смей приближаться. Рокатански решает продолжить отдых, но вдруг размеренный гул утихает, взревают моторы, глухо хлопают выстрелы. Стервятники, видимо, прятались недалеко от убежища Макса, дожидаясь легкой добычи, и дождались. Ответных выстрелов не звучит, лишь ревут верблюды, да визжат рабы. Значит, кто-то из мелких дельцов пытался прорваться к Цитадели с партией живого товара, маскируясь под караван кочевников. Макс проклинает недалеких, жадных до добычи недоумков и бросается за руль, мотор послушно рычит, машина срывается с места. Судя по звукам, стервятников мало, и все они заняты грабежом. Рокатански удаляется от места расправы, выжимая газ до максимума. Его Преследователь быстр и маневренен даже в песках, но за очередной дюной машина будто врезается в бетонную стену. Макс все видит словно в замедленной съемке, вот, преодолевая силу притяжения, он взмывает в воздух, вот Преследователь переворачивается, кувыркаясь через собственный капот, Макса бросает из стороны в сторону, больно ударяя обо все поверхности. Дальше он уже ничего не видит.       Макс приходит в себя медленно, чувствуя всем телом жесткие последствия переворота, хотя, судя по ощущениям, бывало и хуже. Он двигает пальцами, затем конечностями — переломов нет, только ушибы, но каждый вдох дается с трудом, и голова гудит мерзкой болью, подкатывает тошнота — сломаны ребра, и на десерт ему досталось сотрясение мозга. Когда зрение, наконец, фокусируется, Рокатански видит, что зажат в искореженной машине. Выбраться удается с большим трудом, он пару раз теряет сознание в процессе. Когда под щекой ощущается остывающий колючий песок, Макс, перекатывается на спину и растягивается на нем, охая от резкой боли в ребрах. Перед глазами — темный океан с яркими точками звезд, он снова жив и вновь не знает почему. Чуть отлежавшись, стягивает куртку и серую мягкую футболку с длинным рукавом, из которой делает подобие бинта. Накрепко затягивает грудную клетку повязкой, от яростных вспышек боли прокусывая до крови губы. Куртку надевает на голое тело — ночью в пустыне зябко, и Макс знает — нужно двигаться. Из машины извлечь что-то полезное сложно, ее искорежило знатно. Напоровшись на зарытый в песок противотанковый еж, Преследователь несколько раз перевернулся, оставшись лежать колесами вверх. Рокатански прикидывает все «за» и «против» и плетется в сторону недавней бойни, надеясь найти хотя бы бурдюк с водой.       Он натыкается на первые обломки, когда солнце уже наполняет пустыню зноем. Ноги подгибаются, его мотает из стороны в сторону, рвотные спазмы скручивают внутренности. Но Макс идет и идет, пока не утыкается в опрокинутый остов огромной клетки-паланкина, в которой перевозили наложников и наложниц. Вокруг валяются уже вспухающие мертвецы, запнувшись об одного, он падет на колени, трупный запах забивает ноздри, и его рвет желчью. Когда Рокатански удается поднять голову, он встречается глазами со странным существом. Это явно человек, юноша, но абсолютно лысый и тощий, одетый только в набедренную повязку, с макушки до пальцев босых ног покрытый белой краской, только глаза его подведены сурьмой. Парень появляется из-под защиты паланкина, вслед за ним шагают еще трое. Двое юношей и девушка, выглядящие лишними в этом суровом мире. На их чистых телах — светлые легкие одежды, и даже какие-то побрякушки. Гладкая, нежная на вид кожа, прекрасные лица и великолепные волосы делают их чужими, выходцами из далекого невозвратного прошлого.       Макс сплевывает горькую слюну и встает, опираясь на вырванную с мясом часть железной клетки. Ему нужно торопиться, если здесь остались рабы, значит, добыча не влезла в транспорт, и стервятники вернутся, рано или поздно. Он убеждается в этом, увидев цепь, что удерживает троих. Их приковали к арматуре тяжелого паланкина, оставив под защитой сохранившегося тента. Рокатански как может быстро осматривает обломки, находит небольшую флягу с водой и немного вяленого мяса. Сгрузив все в импровизированную сумку из остатков тента, идет прочь. Ему плевать на оставшихся за спиной, что еще долго смотрят вслед, сбившись, словно песчанки в плотную кучку. Он больше не имеет права брать на себя ответственность за кого-то. Этот выжженный мир жесток и живет по своим диким законам, нежным и холеным в нем не место. Пусть ублажают чахнущих господ в богом проклятой Цитадели, или служат забавой для стервятников — таков их крест, и им его нести. Макс твердо верит в это.       Рокатански не сразу замечает «хвост». У него двоится в глазах, и ноги не желают сражаться с песком, поэтому уровень осторожности приближается к нулю. Мелькавшую за спиной белоснежную фигурку он замечает лишь в очередной раз споткнувшись и упав на одно колено. Макс чертыхаясь, копит силы, чтобы выпрямиться, зная, что если позволит себе расслабиться — это будет концом, встать он больше не сможет. Если его не убьет жар полдневного светила, то пристукнет этот тощий, явно нацелившийся на его флягу с водой. Ненависть поднимается изнутри, вздергивая тело на ноги. Макс рычит, злясь на слабость, пелену перед глазами и чертову пустыню. До точки, что он наметил для себя остается еще много километров. Среди валунов небольшой горной гряды в узкой пещере у него припрятан запас воды и еды, легкий мотоцикл и бензак. Как раз на случай, если придется отлеживаться, или прятаться, оставшись без средства передвижения. Но дойти туда, будучи здоровым нелегко, но возможно, с раздробленными ребрами и сотрясением — мучительно и, наверное, невыполнимо. Но Рокатански двигается вперед, сцепив до хруста зубы, пытаясь не смотреть за спину на держащегося на расстоянии юношу.       Макс приходит в себя ночью, понимает это, почувствовав холод, пробирающийся под куртку. Его лицо и губы обожжены, дыхание причиняет боль, а голова словно ватой набита. Но он жив, хотя и не помнит, когда отключился.       — Тебе нельзя спать, — произносит юношеский голос над ним. Макс не может сконцентрировать зрение на одной точке, а его попытку вскочить пресекают на корню, крепко придавив руками плечи. — Я не причиню вреда, — добавляет неизвестный. — Хочу помочь. Однажды мой господин ударил рабыню, разбил ей голову. Она уснула и больше не проснулась. Спать нельзя.       Рокатански не доверяет расплывшемуся пред глазами белому пятну, но не может ничего поделать, сдаваясь рукам странного раба, увязавшегося за ним.       — Давно я упал? — спрашивает Макс и не узнает свой сиплый еле слышный голос.       — Минут десять назад, когда уже стемнело, — отвечает незнакомец, укладывая голову Макса к себе на колени.       — Зачем это? — пытается протестовать Рокатански, но резкая боль в ребрах не дает ему отстраниться.       — Нельзя лежать на твердом, — констатирует раб. — Камни твердые и холодные. Плохо. Макс понимает, что добрался, вот она — каменная гряда. Остается найти пещеру и проверить схрон, но сил на это сейчас нет.       — Меня звать Накс, — начинает трепаться лысый, и Макс думает, что над ним насмехаются. — Не помню, откуда я. Знаю, что хозяева выкрали меня, чтобы сделать наложником. Только я заболел, яд отравил тело, и волосы выпали.       — Накс? — прервал Рокатански излияния раба. — Мне плевать, парень, кто и для чего тебя украл. У меня трещит голова. Можешь заткнуться?       — Нельзя, — обиженно, но твердо говорит Накс. — Говорю, чтоб не спал. Но если пожелаешь, заткнусь и уйду. — Рокатански размышляет пару минут и, понимая, что сонливость одолевает с непреодолимой силой, отвечает: «Останься».       Парень как ни в чем не бывало продолжает:       — Больных не делают наложниками. Чаще их перерабатывают на удобрения, но меня оставили. Я помогал евнухам, ухаживал за рабами, пока вчера меня не отправили в Цитадель.       — А почему ты белый, — вдруг неожиданно для себя спрашивает Макс и ловит себя на мысли, что с нетерпением ждет ответа.       — Солнце убивает меня быстрее, — чересчур спокойно произносит Накс. — Я хороший раб, мне продлевают жизнь, позволяя использовать белую земляную пудру. Без нее я и часа не продержусь на жаре.       — Сколько тебе осталось? — Рокатански знает, что это жестоко, но ему плевать, и он не может удержаться от вопроса. Его руку вдруг берет чужая рука, тянет за собой, и Макс чувствует под пальцами теплую плоть. На чуть шершавой шее раба — два уплотнения с грецкий орех величиной.       — Мало, — отвечает юноша, — может день, может десять, а может целый месяц.       — Тебе страшно? — спрашивает Макс. Ему самому жутко, и хочется жить, несмотря ни на что. Пусть жизни давно нет, а есть лишь существование одинокого бешеного животного.       — Уже нет, — тихо выдыхает раб. — Я уйду к богам.       — Ты веришь в богов? — насмешливо интересуется Рокатански.       Накс застывает, Макс чувствует, как напрягаются мышцы юноши под его головой. Помолчав, раб все же отвечает:       — Мне больше ничего не остается.       — Зачем ты потащился за мной? — меняет тему Макс, морщась от боли, что вспыхивает в голове.       — Господина убили, — говорит Накс. — Наложницы не любили меня, называли уродом и прокаженным, наложники били. Не хотел оставаться с ними, да и стервятникам я был не нужен.       — Можно подумать мне обломился, — бурчит Рокатански.       — Я сам так решил, — вдруг резко выдает раб. — Твое мнение не играло роли.       — Оу, — хмыкает Макс, — спасибо, что просветил.       И Рокатански сам не замечает, как в разговорах ни о чем пролетает ночь. Он все еще не доверяет пареньку, но утро меняет многое. Зрение восстанавливается, и Макс почему-то пристально разглядывает Накса. Белая краска на коже раба уже начинает трескаться и отслаиваться, сквозь нее просвечивает бледная кожа. Черты лица у юноши примечательные, глаза цвета грозового неба. Макс еще помнит, что такое гроза, и понимает, почему парня умыкнули из родного племени. Если бы не облучение, тот стал бы очень красивой игрушкой для какого-нибудь урода. Поймав себя на обдумывании странных вещей, он навскидку оценивает физическое состояние Накса. Раб очень худ, хоть и жилист. Болезнь еще не до конца съела его, но во всем его облике уже сквозит смерть. В блеске глаз есть что-то лихорадочное и прекрасное. Вновь одернув себя, Рокатански решает не убивать парня. Пока.       Он ведет его с собой в пещеру. Все запасы на месте, Макс выдыхает успокоенно. Недосып дает о себе знать, голове лучше, но ребра болят неимоверно. И Макс неожиданно плюет на свою паранойю и засыпает, глядя в спину юноше, что остается сидеть у входа. Просыпаясь, он видит ту же самую картину. Судя по температуре, прошло много часов, вновь пришла ночь.       — Ты тут так и сидишь? — спрашивает Рокатански хрипло и насмешливо. И совсем не ожидает услышать: «Да».       — И спать не хочется? — поднимаясь, интересуется он.       — Не хочется тратить время на сон, — так и не обернувшись, выдает бывший раб. Макс обнаруживает рядом с парнем пустую банку из-под консервов и множество мелких рисунков на камнях, неплохо видимых в зеленоватом свете огромной луны. Угольно черные линии, кирпично-красные пятна и вкрапления белого — уголь, суглинок и краска, осыпающаяся с тела юноши, превратились в людей, машины и пустыню.       — Красиво, — тянет Рокатански и тут же прикусывает свой дурацкий язык. Слабость тела плохо влияет на его мозг, делая до тошноты прежним, таким, который мог чувствовать красоту.       — Спасибо, — выдыхает парнишка, явно улыбаясь похвале.       — Иди спать, — бурчит Макс рассерженно, — нечего мелькать своей белизной у входа. Стервятников привлечешь. — Накс с неохотой, но слушается.       Рокатански требуется три дня, чтобы отлежаться. Скудный запас продуктов и воды подходит к концу. Парня надо гнать, понимает он, но почему-то медлит. Физически Макс восстанавливается, но кошмары вновь начинают донимать. Сон становится неспокойным, и даже днем продолжают мучить видения. Накс ни о чем не спрашивает и не пугается, словно все-все понимает. И Макс не решается взять привязавшуюся к нему обузу за шиворот и выкинуть в зной. Краска совсем сошла с тела раба, делая его совсем юным. Пусть он и не помнит, сколько ему лет, Рокатански думает, что не больше двадцати. Хотя кто разберет сейчас, дети иногда уже рождаются стариками.       На пятые сутки, Макс ложится спать, так и не убедив Накса последовать его примеру. Ночью он просыпается от кошмара, успев уловить ощущение чужих горячечных губ на своих губах, отбрасывает угрозу прочь. Когда Рокатански осознает ситуацию, Накс уже поднимается с пола пещеры, прижимая руку к разбитой щеке.       — Я знаю, что страшный, — говорит Накс задушено. — Я не нравлюсь тебе, и ты хочешь прогнать меня, уже давно. Но позволь прикоснуться, или убей. — Он подползает к нему, протягивая руки. И Макс почему-то не делает попытки вновь ударить. Просто застывает, чувствуя болезненное напряжение в паху. Парень прикасался к нему во сне какое-то время, понимает он, но и это откровение не вызывает гнева. Ладони раба уже достигают цели, скользя по скрытому штанами члену Рокатански. Макс слышит собственное неровное дыхание и низкое рычание, вырвавшееся из горла. Так давно. Так давно никто не прикасался к нему подобным образом. Собственное помешательство и вечное хождение по краю притупило его либидо. Ему никто не был нужен, никто не был важен, кроме жены, но это осталось в прошлой жизни, которая ушла безвозвратно. Макс не понимает себя, но сейчас он не в силах думать и сопротивляться тоже. Сдавшись, перехватывает тонкие запястья Накса. Резко разворачивает его, утыкая лицом в пыльное скомканное одеяло, срывает набедренную повязку. Под ней тот такой же худой и ничуть не привлекательный, но Рокатански не терпится выпрыгнуть из портков от вожделения. Руки трясутся, его хватает только приспустить штаны. Где-то на задворках сознания Макс понимает, что порвет парня, когда с упорством толкается в узкий, но уже чуть раскрытый и скользкий анус. Негодник подготовился, значит, какое-то время планировал все это, думает Макс. Но все мысли вылетают у него из головы, когда удается войти до конца. У Рокатански срывает тормоза, он чувствует себя бесконечно живым, когда начинает трахать Накса. Остается только наслаждение, стоны и крики тела под ним, и грохот сердца, набатом бьющий в ушах. Макс не хочет, чтоб это заканчивалось и замедляется, плавно скользя в бархатном нутре. Он готов оставаться так вечно и неторопливо трахает, трахает, трахает, вырывая блаженные стоны из партнера. Кончает долго, заполняя спермой узкий анус юноши. Накс к тому времени уже срывает горло и изливается пару раз, сначала, лишь от члена в заднице, затем Рокатански помогает, приобретя первый опыт отдрачивания другому мужику. Растягиваясь рядом, Накс целует его, крепко, отчаянно. Макс позволяет, затем перехватывает инициативу, выводя пальцами замысловатые узоры на худеньких плечах любовника. Засыпая, Рокатански не чувствует раскаянья. Ему хорошо.       Во сне он видит жену и сына, они смеются, кружась под белыми хлопьями снега. Макс понимает, что это сон. В таких семья еще никогда ему не снилась. Они счастливы, хоть и на расстоянии от него, но Макс точно знает причина их радости — он. Мягкость сугробов еще манит его, но больше нет напева призывающего к покою.       — Я люблю тебя, — слышит Рокатански, и это дает ему силы дышать. Он помнит куда вернется, но больше не считает это бессмысленным. Жена и сын смеются, машут ему руками, шлют воздушные поцелуи. Снег идет, оседая благословенной прохладой на коже. На небе собирается грозовая туча.       — Поторопись, — слышит Макс громкий крик и подскакивает на жестком полу пещеры. Одеяло сбилось куда-то вбок, резкое движение мучением отдается в ребрах. Он еще какое-то время ерзает, смаргивая сон. А потом осознает, что один в пещере. Накса нигде нет. Он его не видит, а главное — он его не чувствует. Личный апокалипсис вспыхивает в его голове мыслью: только не снова. Потерять, еще не совсем понимая, что приобрел. Макс поправляет одежду, заливает бензак в бак мотоцикла. Ему плевать на стервятников, плевать на все. Накса нужно вернуть.       Следов на песке не видно, ветер сравнял их, значит, парень ушел давно. Без краски на теле ему не продержаться долго. Макс матерится и бесполезно жжет топливо, петляя по пустыне. Накс может упасть где угодно, песок спрячет его тело от глаз Рокатански. Макс останавливается, проклиная собственную тупость. Это парень на прощанье признался ему в любви, вторгаясь признанием в его сон. Это Накс за пять дней смог вывернуть наизнанку душу одним своим присутствием. Подарил надежду, подарил жизнь и свободу его семье. Макс совсем отчаивается, когда все еще ищущие глаза зацепляются за цепочку следов. Их чудом не замело песком, они полускрыты, но читаемы. Рокатански выжимает все, что может из мотоцикла. Его чуть не выбрасывает из седла — при виде съежившегося тельца, полузасыпанного песком, он резко дает по тормозам.       Накс дышит, но он без сознания, Макс укрывает его прихваченным из пещеры одеялом. Вернувшись, долго приводит в чувство, отпаивает водой. Накс дрожит, его тошнит и мучает страшная головная боль. Ночь приносит прохладу и облегчение для него.       — Я все равно умру, — отчаянно шепчет парень.       — Не умрешь, — твердо заявляет Рокатански, обтирая лоб упрямца. Он верит в свои слова, иначе, зачем все это? Вновь стать живым, чтобы умереть? Даже эта гребаная вселенная не может быть так жестока, и Макс будет держать хрупкого парнишку в своих руках, сделает все, чтобы не отпустить как можно дольше.       — Сам ко мне привязался, — ворчит Макс, прокалывая свою вену одним концом капельницы, соединяя их руки красной ниточкой жизни. — Теперь не отвертишься. Апокалипсиса не будет.       — И, кстати, меня зовут Макс, — прибавляет он.