Не трусь

Спустя полгода Альфреду до сих пор снятся холёные пальцы Герберта, расстёгивающие пуговицы его рубашки. Альфред убеждает себя, что это всего лишь кошмары, что шок пережитого ещё не до конца отпустил его; но правда в том, что эти сны не пугают, и единственный их недостаток заключается в том, что, просыпаясь, Альфред чувствует себя особенно одиноким. Он повторяет себе, что всё дело в Саре, в её исчезновении, случившемся почти сразу после того злополучного бала. Куда она направилась, мгновенно забыв о своём преданном друге и некогда возлюбленном? Альфред не знает и уверяет себя, что безмерно скучает о ней, но из ночи в ночь ему является не красное платье, а вычурный костюм, безвкусно расшитый узорами. «Не трусь, мой мальчик», − вот всё, что сказал профессор, когда Альфред поделился с ним своими сомнениями. И Альфред изо всех сил старается сопротивляться, чтобы навсегда уничтожить в памяти это странное знакомство и не вспоминать больше об ужимках Герберта и его ласковых словах. Очередной ночью ему чудится укус, превративший его в вампира; но только кусает его не Сара, а Герберт склоняется над ним в дремотной дымке, и его клыки не причиняют боли, и книга с бездарными стихами выпадает из онемевших пальцев Альфреда, и разлетаются страницы, сплошь исписанные словами, в которых Альфред разочаровался, которые больше не может понять и прочувствовать. Тщетно сопротивляясь напору Герберта, он думал, что тот непроходимо глуп, раз действует такими неуклюжими методами, выпячивая своё очарование и преследуя жертву до полного изнеможения. Сейчас Альфред понимает, что тот скрывал свою проницательность за соблазнительной улыбкой. Поспешивший покинуть замок, Альфред уже на пороге попал в ловко расставленные сети. Герберт приручил его своим вниманием, своей очаровательной наглостью, своим полным отсутствием такта, таким раздражающим, но таким… лестным. «Не трусь, мой мальчик». Может статься, профессор имел в виду нечто совсем иное, судя по тому, с какой ехидной улыбкой он провожает Альфреда в долгожданный обратный путь. Что ж, наверное, он и набрался храбрости, но уж точно потерял где-то гордость, если собирался снова — и на этот раз добровольно − сделаться игрушкой в чужих руках, раздевающих его во сне. К его удивлению и некоторому, стоит признаться, облегчению, Герберт не окружён любовниками. Может быть, в их замок слишком редко наведываются гости. А может быть, он ждал именно Альфреда, но нужно ли верить в то, что заведомо слишком сомнительно? − Ты знал, что я вернусь, — Альфред проводит рукой по лбу, укоряя самого себя за слабость, зная, что не сможет выйти за ворота снова. А проклятый Герберт улыбается неожиданно кротко, едва ли глаза не потупив; его клыки и тщательно отполированные ногти, кажется, стали ещё длиннее, а костюм — ещё нелепее, а сам он — ещё жеманнее. − Конечно. − Вампиры не любят солнце, но Герберт — вихрь белых волос и слепящих блёсток — кажется столбом света, на который мотылёк-Альфред вот-вот натолкнётся… но не сгорит. Герберт не позволит ему сгореть. Альфред осознаёт это внезапно и теряется от этого осознания. − Тогда почему ты позволил мне сбежать? Почему сам не нашёл раньше? Альфред ждёт, что Герберт ответит: «Потому что я люблю играть с тобой. Потому что ты, как бумеранг, всегда возвращаешься сам. Такой забавный!..» Но Герберт говорит совсем другое: − Потому что для меня ты не игрушка. И это звучит неожиданно солидно, и Альфред сразу верит, мгновенно забывая о мысленном обещании не воспринимать ни одно слово Герберта всерьёз. − Но раз ты сам решил заглянуть в гости, может быть, потанцуем? — Герберт подаёт ему руку, как кавалер даме, и Альфред, краснея, вкладывает холодные от волнения пальцы в чужую ладонь. Диких выходок Герберта можно испугаться, но невозможно не ответить на его заискивающую просьбу. Герберт очень любит пышные балы, но танец для двоих он любит ещё больше. Альфред балы ненавидит, но с танцем для двоих он готов примириться. Ведь у него всё равно нет выбора.