Как все начиналось. Брестская крепость.

Как я могу забыть те дни? Дни, когда моя жизнь взяла крутой поворот, и я едва не вылетела из фургона.    Лето сорок первого. Жара стоит неимоверная. Только на берегу прохладного Буга можно всецело насладиться пением птиц, зеленой травой и ярким солнцем. Палит нещадно. Командир, обливаясь потом, еще пытается собрать свою волю в кулак и работать. Только человек со стальными нервами и недюжиной выдержкой может заставить себя делать хоть что-то в такой душный субботний вечер. Несмотря на жару, в крепости царит оживление. Конечно - завтра будут показывать фильм. Я иду по цитадели и вижу, как мальчишки бегут за грузовиком и что-то кричат.    - Кино приехало! Кино приехало! - разбираю я, когда фургон приближается.    Картина везде примерно одна и та же - всюду вижу, как парни приглашают девушек в кино. Командир сначала злится и кричит, что они здесь, чтобы служить, а не по свиданиям шляться, но потом машет на непутевых солдат рукой и идет домой - к жене и детям. Наверняка он хочет пригласить их в кино. Из кустов доносится яростный шепот - это Петя и Ирка решают пойти им завтра утром на рыбалку или в кино. Петька уступает и соглашается, что лучше пойти на рыбалку. Я усмехаюсь и иду дальше. Целый день я брожу по крепости, никем не замечаемая, а с закатом солнца иду в казарму. Меня ждет еще один чудесный день. * * *    Из царства Морфея меня вырвали хуже, чем я могла бы себе представить даже в самом кошмарном своем сне. Тонкая завеса сна была разорвана криком ужаса в моей голове. Я вскакиваю, и в тот же момент оконные стекла разбиваются на тысячи мелких осколков. Я не верила, что это война, что угодно - быть может землетрясение, учения только не этот кошмар. Но воют сирены, взрываются гранаты, раздаются резкие звуки выстрелов. Голова разрывается на части, а мое тело уже покрыто кровоточащими ранами. Все вокруг словно фильм в замедленной съемке... Какая ирония... Все, словно в тумане... Шатаясь, я выбегаю из казармы на улицу на подкашивающихся ногах и поднимаю взор к небу. Ничего не видно. Все небо надо мной красное от пожаров. Прямо передо мной замертво, как сноп падает девушка, истекая кровью. Рев самолетов еще страшнее взрывающихся снарядов, он вселяет страх даже в самую смелую душу, словно хвалебная песнь Смерти. Я слышу его и с головой погружаюсь в пучину страха и отчаяния. Я перестаю соображать, осознавать, что вокруг происходит, только лишь чувствую, что это конец. Звук становится громче, теперь я слышу его прямо над собой. Недопустимо близко. Смертельно близко. Вдруг ко мне подбегает капитан, хватает за руку и тащит прочь от здания казармы. Я ничего не вижу, только слышу смерть. Душераздирающе пронзительный свист за моей спиной. Через несколько мгновений я слышу мощный взрыв, следом за ним - звук падающей груды камней. Стена казармы, в дверях которой я стояла несколько секунд назад, просто исчезла. Капитан резко останавливается и кричит:    - По мосту в сторону города! Беги!    Я лишь качаю головой и кричу, чтобы хоть что-то можно было разобрать в этом хаосе:    - Дайте мне оружие!    - Ты не сможешь! Беги!    - У меня есть приказ! Дайте мне оружие!    Иван Николаевич смотрит на меня, обдумывая. Дать мне оружие и уйти или... "Или" не существует. Я так просто не уйду, не сдамся, я буду сражаться до последней капли крови. Командир, верно, догадывается, что все эти припирания за оружие не беспочвенны, ведь слова о приказе звучат донельзя смешно, и, вздохнув, он кидает мне свою винтовку и бросается в бой с револьвером в руке. Я стою и пораженно смотрю ему вслед. Он отдал девчонке свое оружие, свою надежду и остался один против всех с маленьким револьвером. Мое сердце переполняется гордостью и радостью, столь странной и невозможной в эти роковые минуты, часы, дни, я счастлива, что есть еще такие самоотверженные люди. А я бы смогла так поступить? Очень надеюсь, что да. Новая вспышка боли, я почти падаю, в глазах темнеет, но я бегу. Я несусь к Холмским воротам - там есть широкий мост, значит там скорее всего и пойдет враг. Не знаю, почему я в этом так уверена, просто догадка, всего лишь предчувствие. Подбегая, я вижу страшную картину. Женщин и детей, которых несколько минут назад вносили в госпиталь, раненых и перебинтованных людей, которые только что лежали на операционном столе - всех под прицелами орудий толпой через мост обратно в цитадель ведут фашисты. Нашли кем прикрыться. Живой щит. Это они... Да... Свастика и орел. Как же я их всех ненавижу! Эти автоматы, эти кресты, эти каски и сапоги с квадратными носками. Мое сердце заполнено ненавистью. Руки, сжатые в кулаки, дрожат. И снова этот противный блондин - Людвиг Крауц. Как он мог? Так мужественно напал на спящие семьи. Так храбро под прицелами автоматов ведет раненых безоружных женщин, девушек, детей и раненых небоеспособных солдат. Впереди по мосту идут Германия и его старший брат. Пруссия, кажется. Мерзкий тип. Людвиг что-то кричит. Он приказывает солдатам, в частности мне сдаться, а иначе... Он не посмеет... Я истерично смеюсь от такой глупой и наивной мысли. Не посмеет? Смешно. Крауц слышит мой смех и замолкает. Властным движением руки он останавливает немцев и с любопытством смотрит на меня. Я вижу позади альбиноса... Австрию? Зачем?    - Подтанцовку с собой взял, фриц? Или сам с девчонкой не справишься? - насмешливо кричу я.    Правый глаз Людвига нервно дергается, что доставляет мне немалое удовольствие, но немец делает вид, что не понимает меня. Тишина давит на голову. Я слышу, как сильно в груди бьется мое сердце. На лице Гилберта появляется голодная улыбка, и мне хочется выстрелить в нее. Теплый ветер развевает мои волосы и сорочку. Одна девчонка с простой самозарядной винтовкой в руках против роты хорошо вооруженных взрослых солдат. Краем глаза я вижу, что фрицам это тоже кажется смешным, и они криво улыбаются. На лице Людвига появляется ухмылка, а я хмурюсь. Я выгляжу жалко - в ночной рубашке, с ногами, сбитыми в кровь, непричесаная, с развевающимися на ветру спутанными волосами и кровоточащими ранами по всему телу. Изнутри, вверх, прямо к сердцу, поднимается горячая, кипящая ярость. Крауц делает шаг вперед. Очень неосмотрительно.    - Ложись! - раздается сверху.    Наши мгновенно падают, а враги в замешательстве смотрят по сторонам, оставшись без прикрытия. Раздаются звуки выстрелов. Словно костяшки домино один за другим падают немцы. У моей головы неистово свистят пули. Я поднимаю винтовку на уровне груди Людвига и иду в наступление. В моих венах течет не кровь, а жидкая ненависть, я не чувствую боли. Но я все равно каждой клеткой свего истерзанного тела чувствую безысходность, отчаяние и боль. Как долго это будет длиться? Нам не выстоять в этой битве за цитадель. Силы неравны. Но мне плевать. Не сейчас. Выстрел. Еще один. Еще. Крауц, раненый, падает, истекая кровью; Австрия, поджав хвост, позорно отступает. Гилберт несколько секунд смотрит на корчащегося от боли, лежащего на брусчатке брата, а потом разворачивается и бросается на меня с неистовым, почти звериным рыком. Я откидываю винтовку - бой пойдет в рукопашную, да и патрон у меня уже нет. Вспоминаю, что мне когда-то говорил комиссар: "Ты сможешь одержать над противником верх, если будешь бить первой". Я сжимаю кулак и мгновенно наношу первый удар прямо в живот. Байльшмидт пошатывается, но не падает. Я выхватываю нож из его нагрудного кармана. Ну хоть что-то. Он блокирует мой следующий удар и наносит ответный. В глазах темнеет и несколько мгновений я не понимаю, что происходит. Этого времени ему хватает, чтобы нанести следующий удар. Я падаю на руки и ударяюсь головой о камни. Почему все красное? Гилберт думает, что со мной покончено и поворачивается к раненому Людвигу. Он и вправду такой тупой? Взгляд немного проясняется, и я, забыв про все, вскакиваю на ноги и, замахнувшись, вонзаю нож ему в спину. Раздается неистовый крик и Гилберт, хрипя, падает. Меня разрывает изнутри дикий, жестокий смех.    - Отступаем! - кричу я.    Пока люди бегут кто куда, я наклоняюсь над истекающим кровью Байльшмидтом. Он впивается в меня своими красными глазами.    - Не ожидал? - шиплю я, - Что, приятно получить нож в спину? Легкий массаж, причем совершенно бесплатно, - с иронией говорю я. - Повторить? Не на ту напал, идиот, - ах, как жаль, что убить этого урода не так просто.    Он ничего не отвечает, а все также смотрит мне в глаза. Меня это раздражает, ладно, будет по вашему.    - Всего хорошего, - говорю я и, разрезая его спину, вынимаю нож из окровавленного тела. - Это на память.    Последние мои слова тонут в неистовом крике Пруссии. От ужаса люди на мгновение останавливаются, а Людвиг перестает биться в конвульсиях или корчиться от боли - что там вообще происходит? Но в моем сердце нет жалости. Только не для Гилберта. Ничего, ему полезно. Пусть покричит, они разве не кричали? Я подхожу к Крауцу, все также лежащему на брусчатке. Он поднимает на меня взгляд своих светло-голубых глаз, и я чувствую, что меня сейчас стошнит. Его можно добить прямо здесь и сейчас, но где-то в глубине моей израненной души тихий, но настойчивый голос совести запрещает это делать - ведь лежачего не бьют, да? Ну что ж, тогда побью его морально. - Немного не та картина, которую ты ожидал увидеть? - ехидно и надменно спрашиваю я. - Это риторический вопрос, на него не надо отвечать, - выдержав величественную драматичную паузу, я продолжаю. - Вот ты и лежишь у моих ног. Мы поменялись местами, да? Думал все будет наоборот? О, дорогой, не волнуйся, этого не случится, - я смеюсь, вкладывая в этот смех все свое презрение к нему. Зная отношение Людвига к девушкам и то, что он не терпит поражения, это будет для него вдвойне унизительно. Надеюсь. - Я была о тебе лучшего мнения, - я говорю это, слегка отталкивая его светлую голову ногой. - Нам еще много раз предстоит столкнуться на поле боя, но я не против - нет ничего лучше, чем сильнейшая страна Европы, лежащая у моих ног. Наверное ради таких моментов стоит продолжать жить и сражаться, - произношу это с такой улыбкой, что немец, не смотря на боль пытается что-то ответить, но издает лишь слабый стон.    Разворачиваюсь и ухожу обратно в крепость, а вслед мне несутся неистовые крики Гилберта. Я чувствую, как взгляд Людвига прожигает мою спину. Ну и пусть. Войдя в цитадель, я застываю. Да что это со мной творится? Я схожу с ума? Или просто превращаюсь в хладнокровную убийцу? Нет - я трясу головой. Никогда. * * * Я уже потеряла счет дням. Сколько времени прошло с начала войны? Месяц? Два? В этом подвале я могу положиться только на интуицию и внутренние часы. Я устала от сражений. За время, проведенное под землей, в моей голове накопилось множество разных вопросов. Я не понимаю, почему подкрепления все нет и нет? Неужели все настолько плохо? Зажмуриваюсь и пытаюсь прогнать эту ужасную мысль. Вдруг раздаются тяжелые шаги.    - Вот так, Саня. Давай, держись, - в подвал вваливается исхудавший лейтенант, весь в крови, а на нем мешком лежит истекающий кровью солдат.    Я вскакиваю, закусив губу от боли. Рядовой побледнел, а на его лице проступили серебрянные бисеринки пота. Он что-то шепчет. Бредит, наверное, бедняга.    - Потерпи, сейчас... - бормочу я, осматривая раненого. - Дайте бинты, пуля, - бросаю я в темноту.    - Прости, сестра, больше ничего нет, - раздается из угла.    За то время, что я провела в подвалах крепости, мне дали военную форму, товарищей по несчастью и звание медсестры. Мой долг - спасать раненых солдат любой ценой, поэтому я снимаю с себя окровавленные бинты и становлюсь перед рядовым Александром на колени, чтобы как можно аккуратнее вытащить этот дурацкий смертоносный кусок металла и перевязать рану. К счастью, солдат потерял сознание, по крайней мере, не умрет от болевого шока.    - Сестра... - шепчет лейтенант.    - Ничего, Андрей Митрофанович. Мне уже ничто не поможет, - Кижеватов нервно смеется. - Как там у Ефима Моисеевича?    - Выстрелы со стороны Кобринского укрепления еще слышны. Надеюсь, жив.    - Пётр Михайлович?    - Глухо как в танке.    - Кто знает... А ведь чувствовал, что война начнется. Как в воду глядел... А, товарищ лейтенант? А с капитаном что? Иваном Николаевичем. - Без понятия.    Лейтенант цепляется за любую возможность хоть с кем-то перекинуться словечком. В его некогда черных волосах уже есть седые пряди. Наконец я, закончив перевязку, передаю раненого женщинам и смотрю на Кижеватова. За эти дни беспрерывных боев Андрей Митрофанович сильно отощал, глаза впали, порванная форма свободно болтается, а сапоги все в грязи и пыли. Тощий и бледный, он похож на ходячего мертвеца, которого только долг и жажда мести на этом свете и держат, но в его глазах столько решимости, что я не завидую тем немецким солдатам, которые встретятся с ним на поле боя. - Нашли воду-то? - неожиданно тихо спрашивает он. - Найти-то нашли, только пить ее нельзя - эти сволочи ее отравили, вода с бензином смешана. Лейтенант молча смотрит куда-то вдаль, и в его взгляде ясно читается желание набить этим тварям их морды. Злость и ненависть теперь ощущаются, их почти можно потрогать. Андрей Митрофанович поднимается обратно, наверх, но резко останавливается, поворачивается ко мне и говорит:    - Прощайте, сестра...    - Вернетесь еще. Вас пули не берут, - с горькой улыбкой на лице отвечаю ему я. Тот тоже натянуто улыбается, и уходит на встречу со смертью. Кто кого? * * * Прошло уже почти два месяца, а фашисты так и не смогли взять крепость боем. Образ брестского солдата теперь ассоциируется у них с человеком, который никогда не сдается, даже если одной ногой уже стоит в могиле. Использовав все возможное, Людвиг Крауц отдал приказ сбросить с самолетов двухтонную бомбу, которая буквально смела все вокруг. Ах, как это было храбро и мужественно. Смелый поступок, достойный настоящего мужчины. Если только в понятие "настоящий мужчина" теперь входят жестокие трусы, вероломно нападающие на заре на спящих людей, ведущие под прицелом безоружных раненых женщин и детей, льющие в воду бензин, готовые на все, лишь бы убить, уничтожить. Меня перекашивает от одного воспоминания об этом. Я слишком задумалась, поэтому спотыкаюсь и едва не падаю. Нельзя. Все вокруг в огне, ничего не видно и нечем дышать, в метрах десяти позади меня раздается неистовый лай взбешенной собаки, а еще чуть дальше ломаются ветки густых зарослей и раздаются дикие крики Людвига на немецком 《Она нужна мне живой!》 Единственное спасение - лес возле крепости. Оттуда можно выйти к партизанам или наткнуться на наши войска. Я почти дошла. Но что это? Эти сволочи даже мост подорвали. Да что же это такое? - Nicht schießen! Dieses Mädchen brauche ich noch!* - раздается непозволительно близко, а собаки уже почти дышат мне в спину. Я поднимаю глаза к красному, словно кровь небу, шепчу вслед летящим на Москву самолетам: - Не дождешься, Крауц. Никогда, - и бросаюсь с обрыва в воду. Я умираю, но не сдаюсь, прощай, Родина. * - Не стрелять! Эта девчонка мне еще нужна!