***
Сменив пропитанные потом простыни, я опять улеглась в кровать, пытаясь успокоиться и уснуть, но воспоминания не отступали. Вспоминались летние каникулы, неизменно счастливые три месяца воли. Запахи сушившихся под навесом охапок трав, которые надо было рассортировать и упаковать по плетеным коробам. Бабка обучила готовить простейшие мази и настойки на травах. Такое летнее счастье тянулось до последних каникул. В школе я была всегда в стороне, не любила шумных сборищ, с подругами общалась, но уже близко не подпускала, и о странных событиях в деревне не говорила. Школьное прозвище Ведьма трансформировалось в уважительное Ведунья. Я перед каждым уроком с вероятностью в 80-90% могла сказать, кого вызовут к доске и предупреждала подруг. Они даже статистику угадываний вели. Самое интересное, что когда учитель вел рукой по списку, я со стопроцентной уверенностью могла угадать, кого он вызовет. Мои эксперименты усложнились, когда мне в руки попала книга Джуны, описывающая методику тренировок. О, тогда я немало порезвилась и покуражилась над неприятными мне одноклассниками. Я научилась немного подталкивать волю учителя в сторону решения, нужного мне. Изредка я развлекалась тем, что особо неприятному мне парню предрекала: — Тебя сегодня вызовут на физике и поставят двойку. — Ха, дура! Меня еще три урока не будут трогать — на прошлом вызывали, и у меня стоит честно заслуженная тройка. Стоит ли говорить, что я приложила все усилия, направив на учителя свою энергетику, волю, или ауру… Урок начался предсказуемо. — А сейчас к доске пойдет… — учитель тянул паузу, ведя ручкой по списку и искоса посматривая на притихший класс. — А к доске пойдет Тазиков. — За что? — взревел наглый оболтус. — Вы меня на том уроке спрашивали и тройку поставили… — ныл Тазиков, плетясь к доске и проходя мимо меня, замахнулся. - У, ведьма, накаркала! Я блеснула навстречу глазищами, пахнула* силой и нагло подалась навстречу: — А хочешь так на каждом уроке? Могу устроить! И я эмпат, а не ведьма! — Не надо… — побелевшими губами бормотал Тазиков, добавив себе под нос. — Чтоб я еще раз ведьме подножки ставил… — вспомнил, видать, горемычный, как толкнул в дверях и подставил подножку, надеясь то ли насмешить приятелей, то ли привлечь мое внимание. Я извернулась и перепрыгнула его ногу, но и не стерпела, наказала, как смогла. Показательно, на весь класс, чтоб неповадно было так приставать. Странно, а всем девчонкам нравится подобное внимание — то толкнут, то щипнут, то за хвостик или косу дернут. Но я не все, меня не волнуют их флирты, перемигивания и записки. Мое сердце не вздрогнуло ни разу от взгляда или прикосновения симпатичного паренька. Моя кровь не забурлила даже когда Ритка со Светкой потащили меня на подпольный просмотр в видеосалон на скандальную «Эммануэль». Не зря сельские друзья летом намекали на мою холодную змеиную кровь.***
В последние каникулы после выпускного я готовилась к экзаменам для поступления в Национальный фармацевтический университет, на факультет фармакологии. Ну да, а куда же я еще могла стремиться, после того, как десять лет изучала с бабкой траволечение? После школьных выпускных экзаменов мы с мамой отвезли мои документы в соседний город, где и был расположен этот университет. Мама временно поселила меня у своей подруги, устроила на подготовительные месячные курсы и, пообещав наведаться к экзаменам, вернулась домой. Поцеловав ее напоследок, попросила: — Наведайся к бабуле. Это первое лето, когда я к ней не приеду. Ей почти восемьдесят лет. Что-то мне тревожно… Мама обещала съездить. Она уехала, а я окунулась в учебу и подготовку к экзаменам. Особо тревожное состояние меня охватило, когда я сдавала предпоследний экзамен — химию. Это беспокойство объяснила волнением об экзамене, но когда я пошла сдавать биологию, которую знала на отлично, а тревога никуда не девалась, я после экзаменов обдумала — что могло случиться? Мама хоть и обещала прибыть перед экзаменами — поддержать, но не приехала. Я попыталась почувствовать ее настроение, беспокоясь, не случилось ли чего с ней. Нет, ничего плохого с мамой я не ощутила. Была у меня такая склонность — я чуяла плохие события с родными, как собака чует запахи. Папа тоже ощущался благополучным. Но кто тогда вызывает тревогу? Бабушка Домна! При звуке этого имени тревожно вздрогнуло сердце… Я почти бегом добежала к дому тёти Люды, маминой подруги, и попросила ее заказать междугородний звонок к нам домой. Странно, никто не ответил, хотя отец должен был быть дома, он сейчас в отпуске. Тогда я набрала номер маминой жилконторы, где она работала главным бухгалтером. Трубку взяла ее заместитель и сообщила: — Кира Васильевна взяла отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам и уехала. — Куда? — То ли к дочери, то ли к матери. — Спасибо. Я тут же бросилась на вокзал, не дожидаясь результатов экзаменов. Узнаю позже — поступила или нет. Приехав домой, забросила сумки, переоделась и пулей на автовокзал — автобус уходил через час, места были, и я продремала почти всю дорогу. В душе поселилась светлая печаль и уверенность, что можно не спешить. На нужном повороте я вышла не одна, еще две мощных тетки ехали из гостей и направлялись в то же село. Может, они во мне не узнали ведьмину внучку, за последний год я из тощего подростка со смешными косичками вытянулась в симпатичную девушку, модно одетую, умело подкрашенную еще утром перед экзаменом подругами и со стрижкой каре, как у Варлей. Попутчицы уточнили: — Деточка, ты к кому приехала? Тебя выедут встречать? — К родственникам. Нет, я никому не сообщила, что еду. — Тогда пойдем пешком, может, догонит попутная машина, тогда подвезут. Мы двинулись размеренным шагом, я чуть впереди, а две кумушки, Зина и Тося, перемывая косточки соседям, родственникам и знакомым, чуть позади. — Вот моей дочери муж золотой попался: на работу не пускает, одевает как принцессу, по курортам возит, сам готовит и даже кофе в постель ей подает по утрам, — вещала Тося. Я только добавила ходу, но кумушки не унимались, стрекоча как сороки: — А сыну как не повезло! Бедный он, бедный! Невестка лентяйка — и на работу не ходит, и по дому ничего не умеет, только по ресторанам и курортам его таскает. Он вынужден сам есть готовить, этой курве подавать. Пока он ей кофе не сварит, она из постели не встанет. «Да, не повезло твоему сыну с матерью, — думала я, — значит дочке в постель кофе — это отлично. А невестке то же самое — так курва. Не хотела бы я таких родственников». Пока я раздумывала, женщины сменили несколько тем разговоров: — Родственники приехали, а старая ведьма все не умирает. Мучается, но не умирает, внучку требует — дар передать. А мать уперлась, отказалась вызывать — та учится где-то далеко, ехать долго. — А где же это она учится, неужто в самой Москве? — перебила Зина. — Да не знаю я, — продолжила Тося, а я превратилась в сплошной слух. — Бабка Домаха промучилась три дня, ее дочка ей соврала, что внучка телеграмму прислала, что отказывается приехать к умирающей старухе, не поленилась в район съездить и сама себе телеграмму послала. Старуха и сдалась, перестала ждать. Согласилась дар отдать первому попавшемуся, который пожелает и хоть немного будет иметь нужные способности. Ее Кирка совсем бесталанная, она и не претендовала. А с дальних выселков к бабке все бегала приезжая вдова Евдокия, все просилась в ученицы. Бабка ее гнала, называла черной душой и паучихой. А тут пришлось смириться. Домаха согласилась передать все свое умение этой Дуське, подучила, как провести ритуал, все свои книги и тетради на столе сложила, но разрешила их взять только после своей смерти. Иначе, мол, исчезнут все знания и останется только белая бумага. — Пергамент, — буркнула Зинка. — Что? Какой такой пергамент? — переспросила Тося. — Пергамент, на котором пишут колдовские книги, тундра ты, Тоська. — Сама ты тундра! Если ты такая умная, чего же не пошла к бабке Домне и не приняла наследство? Сейчас бы в почете была бы, народ лечила. Я только заметила про себя — неужто одного бабкиного благословения хватило бы этим деревенским клушам, дабы стать ведуньей, лекаркой, травницей. Наивны… В душе у меня собирались черные тучи боли, обиды и тоски по бабушке. «Чего же ты так рано ушла, почему меня не дождалась?» — звучало в голове, копилась обида на маму, что все решила за меня, не дала попрощаться. Дар? Да бог с ним, хочет Евдокия нести этот крест — пусть несет, раз сама вызвалась. Но скрасить последние минуты моей любимой бабушки, поддержать, провести в последний путь я была должна. Женщины продолжали обсуждать это необычное событие: — Домна подучила Дуську, та и разобрала над ней крышу, пробила потолок, прочла положенные наговоры, да, видать, и сама ведунья влила остатки сил в ритуал и душа ее покинула бренное тело. Дуська кинулась бегом к столу, к книгам. И взвыла — там только записи кулинарных рецептов: как огурцы с чорнобрывцами солить, да капусту квасить в бочке. Вторая тетрадь — внучкины каракули, когда она еще с первого класса училась — переписывая из книги профессора Толстухи о лекарственных травах те травки, что у нас растут. Дуська закатила скандал, обвинила Киру и ее мужа, что они подменили тетради, обыскала весь дом. Гадюка, у людей горе, умерла мать, а она вопит, угрожает. Едва успокоили, позволив искать, сколько хочет. Так она, наглющая такая, дом потребовала себе, хоть купить недорого, хоть подарить, говорит: «У вас его никто не купит, ведьмино наследство». Тогда зять вмешался, выкинул наглую бабу из дома, сообщив, что летом будут приезжать. А дом бабка на девочку переписала. Так бабку и похоронили вчера, а ты, по гостям катаясь, все события пропустила. Услышав все, что мне нужно было, я прибавила ходу, когда нас стал нагонять звук едущего авто, еще через пару минут из-за поворота показался белый жигуленок, можно сказать, очень знакомый жигуленок моего отца. — Девочка, погоди, нас сейчас подвезут, — прокричали селянки и замахали руками как ветряные мельницы, пытаясь остановить попутку. Но машина промчалась мимо них и притормозила около меня. Отец открыл дверь: — Садись! Ты уже знаешь? — Знаю! Почему не сообщили? — У тебя экзамены, ты бы сорвалась… — подала голос мама с переднего сидения, но я со своей обидой и болью ответила: — Мама, как ты могла? Она же твоя мать, а ты позволила ей мучиться три дня, обманула перед смертью, позволила чужому человеку прикоснуться к нашей семейной тайне… Мама еще больше поникла, пробормотав: — Она меня не простит, с того света будет приходить… — Она тебя простила, — я была уверена, что Домна снисходительно смотрит на свою бесталанную дочь. — Но я не могу тебя понять… Не могу представить, о чем ты думала… Мать еще сильнее сжалась в комочек, пролепетала: — Да что ты знаешь о той стороне жизни, о горечи одиночества, в которой она всю жизнь прожила, не имея сил любить и не смея себе позволить кого-либо приблизить, чтобы тут же не потерять. Так и мой отец сгорел от неизвестной болезни, так и еще пара мужиков пытались посвататься, отогреть любовью, но нет, не судьба. Только начинали встречаться, так сразу что-то случалось с ними плохое. Я не хочу тебе такой судьбы. Это мне повезло, что я дара не унаследовала, встретила твоего отца и у нас прекрасная семья. А если ты примешь дар, то твоя судьба будет сломана. Вот и смогла я все это выдержать, когда у тебя будет своя дочка — тогда и посмотрим, что ты ради нее будешь готова сделать. — Почему ты думаешь, что у меня будет дочка? А вдруг - сын? — В нашем роду у всех рождаются только дочки. И если хочешь родить от любимого, не принимай пока дар. И если хочешь сберечь его жизнь — держись от магии подальше. В этот момент стоящей машины достигли селянки, и разговор прекратился. Продолжить мы его смогли только вечером в доме, перед сном. По приезду приперлась Евдокия, со своими претензиями, видя, как хмурится мать и мрачнеет отец на ее речи о доме, я вышла к нахалке и, усилив ауру по методу Джуны, словно толкнула энергетически, стараясь больше произвести впечатление, напугать, обескуражить, чем навредить. — Мне твоя бабка за ритуал освобождения души обещала передать книги, знания и возможности. А меня обманули, обобрали… — скулила средних лет неопрятная женщина, востроносая, с болотного цвета глазами, тонкими злыми губами и крашеными жидкими волосенками, собранными в пучок на затылке. — Так что вам обещали? Тетради, что лежали на столе? Вы их получили? Получили! Знания в этих тетрадях были? Были! Что вам еще нужно от нас? — Дар! Силу! — Ах, дар? Ну это не к нам, это к душе бабушки… Куда она дар девала, кому завещала… Вы тут были, все видели. Я только дом унаследовала и никому его не отдам! А если кто полезет непрошеным — пусть не жалуется, посмертное проклятие ведьмы — не снимается. А я еще от себя добавлю порчу против воришек, которые посмеют шарить по дому в наше отсутствие! — никакой порчи я, конечно, не умела делать и даже не собиралась. Только, если хорошенько не припугнуть, эта недоведьма всё тут по кирпичику разберет, дабы найти бабкины записи. Она убралась, а мы поужинали и стали укладываться спать. А ночью мне приснилась бабушка Домна. Она гладила меня по голове, словно маленькую, нашептывала утешительные речи. А я плакала и просила простить меня, мою маму и глупую Евдокию, ищущую могущество. Бабушка ласково улыбалась, благословляла и отпускала в большой мир: — Ну что ты, деточка, я сильная душа, я в этом теле восемьдесят лет продержалась, теперь мой дух привязан к этому дому, тут энергии на несколько лет хватит. Ты живи своей жизнью, учись, влюбляйся, встречайся, можешь замуж пойти, ребенка родить. А я подожду тебя. Я сберегу эти силы до того времени, когда ты разочаруешься в семье, любви, мужчинах. Тогда приходи, бери нашу семейную силу. Я буду тебя ждать семь лет, может даже десять… Буду сниться тебе иногда… Я проплакала до рассвета. Утром отец закрыл ставни на замки, забил досками двери, и мы отбыли в город. Расстроенная, я поехала в университет, совсем не радостно нашла свое имя в списках поступивших. Дальше все как у всех: общага, учеба, первые поклонники и первые свидания. Регулярно мне снилась бабушка, предупреждая о том или ином кавалере «Гони этого красавчика, он избалован женщинами — всю жизнь будет изменять». За другого сказала «Душа компаний — уже спивается», еще один был забракован «У него на роду ранняя смерть написана». Мое сердце молчало, даже когда на парах возле меня усаживался неприметный Арсен, невысокий, молчаливый… и надежный. Он хорошо учился, стремясь подняться в этой жизни. Парень — сирота, воспитанный бабушкой, не котировался нашими красавицами, вот и он из-за своей бедности совсем спрятался в свою раковину и молча грыз гранит науки. Но на то я и эмпат, чтоб улавливать отголоски чувств и эмоций. Парень был безнадежно влюблен, понимал, что его объект никогда не ответит ему взаимностью, страдал и всё же надеялся на чудо. Он с такой собачьей преданностью смотрел, когда думал, что я не вижу… Да, он так смотрел на меня, что мне становилось страшно. Моя холодная змеиная кровь… Я уже давно поняла, что мне влюбиться в этой жизни не дано, ну не получалось у меня терять голову от бушующих страстей, не следила я влюбленным взглядом ни за одним молодым человеком, и бабочки в животе не порхали ни разу. А потом бабушка стала намекать, что пора мне родить дочку — наследницу, и самый лучший отец, тот, который души во мне не чает. «Выбери в мужья Арсена! Роди от него дочь!» — внушала она мне каждое полнолуние во сне. И чудо произошло для Арсена — я приняла его ухаживания, немного подтолкнула его решительность, когда он робел сделать предложение. Как он радовался моему «Да!» И чудо произошло во второй раз — я полюбила Арсена чистой, тихой любовью. Мы вместе учились, получили дипломы, перед тем расписавшись в ЗАГСе, без помпы, только мои родители, его бабушка и пара свидетелей. Даже распределение мы получили вместе, как супружеская пара и лучшие студенты с красными дипломами, — в мой город. Через год после окончания университета я родила дочь Клару. Муж был счастлив, горд, не отходил от ребенка. А у меня начались проблемы — бабушка звала каждое полнолуние, требовала забрать свой дар и освободить душу. Ведь прошло семь лет, ее дух терял силы, мучился, рвался на волю. А я не могла предать Арсена, ведь как только я вступлю в наследие рода, он тут же окажется под ударом. На него посыпятся все несчастья. Сколько так протянется - год, два, три? А потом он погибнет, а я останусь молодой вдовой с дочкой на руках, всемогущей ведьмой, не сумевшей защитить свою любовь. И мне останется всю жизнь его оплакивать, баюкая свое разбитое сердце и влача длинную холодную жизнь с пустой душой. Вот поэтому я изо всех сил сопротивляюсь бабушке, кричу ей в каждом кошмаре: «Нет! Я эмпат, а не ведьма! Я не отдам тебе на растерзание свою любовь!» И только теперь я поняла, от чего хотела сберечь меня мама.