***
- Ваше величество, мне так жаль… - Такое горе, такое горе… - Вы всегда сможете положиться на наш дом, вы ведь знаете? После того, как наши семьи породнились, мы не сможем бросить вас в этот тяжкий час. - Да, благодарю вас. Я ценю ваше участие, - безучастно говорила Серсея. Мейс Тирелл ещё говорил что-то, словно одного его слезливого взгляда было недостаточно, чтобы выразить всю глубину его соболезнований. - Нам очень жаль, Ваше величество. Он был великим человеком. - Да, благодарю. Помолимся же Семерым, дабы те осветили его путь. - Ах, матушка, - тихо произнёс Томмен, как всегда, рука об руку со своей женой. Та, надо отдать ей должное, сделала над собой усилие и стёрла с лица извечную ухмылочку сытой кошки хотя бы на время церемонии погребения Кивана Ланнистера. Мейстер Пицель также расстался с жизнью в ту ночь при весьма странных обстоятельствах, но Серсею это не волновало. Кто бы ни проломил плешивую голову старой развалины, королева-мать была ему благодарна. Слишком долго пробыл на своём посту этот елейный старик, переживший трёх королей. - Ваша милость, - с трудом улыбнулась сыну Серсея. - Так горько… Я беспокоюсь за вас, матушка. Вы потеряли столь многих. Теперь ещё и ваш дядя Киван… Нам стоит видеться чаще. - Думаю, всё это подождёт до окончания церемонии, Ваша милость… если вы не возражаете. Мне нужно побыть одной, - прошептала Серсея, придавая себе скорбный вид. Надо выглядеть скорбящей. Но как это трудно! Особенно, когда все мысли - лишь о прошлой ночи, проведённой в объятиях сира Роберта. Одно лишь его имя заставило её порозоветь. Она едва сдержалась, чтобы не посмотреть на него украдкой. Интересно, вспоминает ли он об этом? Представляет ли снова и снова, как она, Серсея Ланнистер, извивается под ним, царапая ему спину и утыкаясь лицом в его мускулистое плечо, заглушая страстные стоны? Думает ли он о том, как они оба двигались в унисон, сбивая простыни и прижимаясь друг к другу в безумном водовороте жаркой страсти и ледяной ярости? Серсея до сих пор ощущала на себе прикосновения ледяных губ, охлаждающие кожу, но неспособные остудить её разгорячённое близостью тело. Она раз за разом возвращала в памяти образ нависающей над ней громады мужского тела – гора мышц, перекатывающихся под холодной кожей. И то, как эта громада входила в неё, точно копьё, пронзающее жертву… о, да, в его руках она чувствовала себя жертвой, способной лишь слабо трепыхаться и выгибаться навстречу, когда удовольствие достигало своего пика. Его Воробейшество тоже подошёл выразить свои соболезнования. Серсея поспешила отогнать мысли, от которых чресла её начинали изнывать от желания. Этот человек пугал её, хоть она и отказывалась даже признавать, что кто-то может вселить в неё страх… Однако это было так. Верховный Септон часто улыбался мягкой улыбкой, и глаза его светились пониманием и добротой, когда он обращался к другим священнослужителям или же пришедшим почтить память Кивана Ланнистера. Он был настолько худ, что, казалось, толкни его – и он сломается. Он был ниже Серсеи, так что ему приходилось взирать на королеву-мать снизу вверх. И всё же Серсея боялась его, помня, через что ей пришлось пройти стараниями этого человека. Не верила она доброте в его глазах. За этой добротой скрывался безжалостный в своей вере монах, продавший душу богам в обмен на странную силу вселять ужас в королевских особ. Серсея понимала, отчего Мейегор запретил святошам браться за мечи. Однако Его Воробейшеству не нужен был клинок, чтобы нанести королеве удар. «Дойдёт и до тебя черёд, - мысленно пообещала она, глядя Верховному Септону прямо в глаза. – Клянусь тебе, ты сгоришь так же, как сгорел твой собрат по вере более двух сотен лет назад». - Слишком много Ланнистеров предстало перед богами в последнее время. Вам стоит поберечь себя, - невозмутимо отметил Верховный Септон. «Да как ты смеешь!» - Серсея чуть не задохнулась от гнева… внутренне. Внешне же лишь отстранённо кивнула. Ранее ни один человек, будь он хоть септоном, хоть высокородным лордом, не посмел бы в таком тоне говорить о Ланнистерах. - Хорошо, что у вас есть столь преданный вам гвардеец, который не сводит с вас глаз. У Серсеи внутри всё так и перевернулось после этих слов. Сама мысль о том, что сир Роберт не сводит с неё глаз, возбуждала. Ей хотелось опять почувствовать его ладони, скользящие по её бледной обнажённой коже, ощутить, как он вторгается в неё, подобно захватчику, сметая слабые попытки воспротивиться. «Приди в себя» - отмахнулась от своих фантазий Серсея. Его Воробейшество смерил королеву внимательным взглядом, от которого по спине пробежал холодок. Иногда Серсее казалось, что Верховный септон может читать её мысли. Нет, конечно же нет, что за глупость. Если бы он мог прочесть её мысли, от праведного гнева он скончался бы на месте. - Кто он, этот сир Роберт Стронг? – негромко спросил Верховный Септон. В который раз. И в который раз Серсея ответила ему: - Всего лишь преданный защитник королевской семьи, Ваше Святейшество. И никто более. Забавно. Дядя Киван задавал тот же вопрос. И не раз. Ему Серсея отвечала так же. Быть может, если бы дядя увидал поединок, он бы понял. Дяде Кивану были свойственны неразумные поступки, но никто не смог бы назвать его законченным тупицей. А Королевская Гавань, казалось, была полна тупиц. Наверняка, ведь иначе до всех бы давно дошло, чьё лицо скрывается под безликим забралом шлема Королевской Гвардии. Его Воробейшество если и догадывался, то виду не подавал. Хотя Серсее казалось, что даже он оказался слепцом, раз с таким упоением спрашивает её об истинной личности гвардейца снова и снова. «Прошу вас, не притворяйтесь глупцом. Не может быть, чтобы вы не догадались». Смерть Ланселя должна была навести всех на определённые мысли… но не навела. Серсея, не сознавая того, напряглась, вспомнив день поединка. Всего шесть дней назад, однако прошла целая вечность с того момента, когда Верховный Септон огласил вердикт.***
Поединок прошёл в назначенный день, и даже смерть регента не изменила решения Верховного Септона. - Прошу, Ваше Святейшество, - Томенн молил о снисходительности, и из-за этого сердце Серсеи обливалось кровью. Её сын, её львёнок, её король не должен унижаться перед этим плебеем. Хватит того, что она сама спустилась до унижения, но её дитя не должно скатиться в ту же яму позора. - Мне жаль, Ваша милость, но таковы правила и таков закон, подписанный вашей рукой, - Верховный Септон был неумолим. Серсея не пыталась выторговать у него лишний день. Она молча и, казалось, с ангельской покорностью ждала своей участи. Квиберн стоял рядом тихой тенью, верный, как всегда. Только он знал, что затишье это – вовсе не покорность, но неподвижность хищника перед броском. Серсея выжидала, и ей не было нужды просить об отсрочке. Она знала, что её защитник готов к бою. Она удивилась, когда на одном конце поля для боя появился Лансель – тощий аскет, бледный и слабый, он казался соломинкой, которую мог сдуть шальной ветер. По сравнению с сиром Робертом он был похож на ребёнка-недоросля. На нем не было даже доспехов – лишь грубая подпоясанная хламида. В одной руке он держал меч, другая крепко сжимала маленькую семиконечную звезду на серебряной цепочке - знак, ради которого кузен забыл свою семью. Серсея считала его таким же мёртвым для себя, как своего отца или старшего сына. Однако, когда бой начался, Серсее пришлось испытать волнение, а местами и ужас. Лансель был неуловим, он скользил вокруг гвардейца, подобно водному плясуну, без устали работая мечом. Словно демон какой вложил в его тщедушное тело небывалую силу и ловкость. - Позвольте мне искупить и свои грехи этим поединком, Ваше Святейшество! Так заявил самонадеянный мальчишка, и Серсея едва узнала его – глаза Ланселя горели в тот момент фанатичным огнём, и на мгновенье ей почудилось, что она видит Верховного Септона в молодости. Неужто Его Воробейшество воспитал своё подобие из Ланнистера? Серсее было тошно от этой мысли. И неужто вера и праведность и впрямь могли придать сил? Сердце Серсеи забилось часто, когда двуручный меч её защитника отлетел вдруг прочь, выбитый из рук. А затем её сердце и вовсе остановилось, когда она увидела, что меч Ланселя вдруг метнулся вперёд и вошёл в тело гвардейца – прямо в его живот, проникнув сбоку под тяжёлый панцирь. Однако сир Роберт даже не упал на колени – одной рукой схватил Ланселя за ворот хламиды, другой же вытащил меч, словно занозу, и отбросил прочь. Тёмная, почти чёрная кровь запятнала его, несомненно, освящённое молитвой лезвие. А затем… затем Серсея почувствовала, что время для неё повернулась вспять. Уже во второй раз она сидит на поединке. И во второй раз в ней поднимается смешанное чувство отвращения и торжества победы. Потому что поединок вновь завершился в её пользу. Однако смерть, что она увидела снова, была такой же омерзительной, как и та, другая, которой удостоился смазливый выскочка-дорниец. И всё же королева была горда тем, что не поморщилась, когда сир Роберт раздавил Ланселю голову. Кузен закричал, как кричал Оберин Мартелл, когда огромные пальцы выдавили его глаза. Голова треснула, точно гнилой орех, и её серо-красное содержимое потекло по латным рукавицам сира Роберта. Обезглавленное тело рухнуло на землю, точно сломанная кукла, и семиконечная звезда вылетела из пальцев кузена. Серсея же не могла оторвать взгляда от окровавленных рук её королевского гвардейца. «Красный. Теперь этот цвет всегда будет цветом моей победы». Весь день её не покидал образ сира Роберта, победно вскидывающего кулаки над мёртвым телом Ланселя. Серсея не могла отделаться от странного чувства, возникшего тогда, когда на поле боя полуденное солнце отражалось от забрыганного кровью доспеха гвардейца. Её сбивало с толку это чувство. Она ведь знает, кто на самом деле сир Роберт Стронг. Она знает, кто это и… что это такое. Так почему же всю её вдруг охватило странное томление, которого она не испытывала с тех самых пор, как брат её покинул Королевскую Гавань? У Серсеи не было ответа. Она ощущала лишь желание, нараставшее с каждым часом, с каждым взглядом, брошенным на сира Роберта, на эту безмолвную тень, возвышавшуюся у дверей. Вскоре даже замешательство потонуло в странной лихорадке, охватившей её тело и разум. Она не посмела спросить об этом Квиберна… не посмела даже намекнуть. Хотя, она была уверена, что этот человек – единственный на всём свете – понял бы её. И не стал бы осуждать. Серсея решила рискнуть. Или даже не решила - она бросилась в риск, потеряв голову от огня, вспыхнувшего в ней и снедавшего её изнутри. Она вызвала сира Роберта к себе, в опочивальню. Серсее казалось, что даже свечи мерцают как-то по другому, кружа ей голову. Возбуждение разливалось по телу, лёгкий ветерок пробегал по коже и вызывал приятные мурашки. Королева стояла перед королевским гвардейцем, закутавшись в шелковый плащ изумрудного цвета. Глаза её отражали золотые блики свечей, на скулах алела краска – не то смущения, не то едва сдерживаемого порыва. Сир Роберт Стронг – по крайней мере, именно им он был для всех остальных – смотрел на неё неподвижным взглядом. - Сир Роберт, я хочу задать вам несколько вопросов, - гвардеец дал обет молчания, но Серсее не нужны были слова, чтобы получить ответы. - Сир Роберт… в вас осталось хоть что-то человеческое? Гвардеец, задумавшись на мгновенье, кивнул. - В вас ещё есть человеческие чувства? На это Серсея получила лёгкое покачивание головы. Безликий взгляд сквозь прорезь забрала подтверждал ответ. Волна разочарования поднялась в Серсее, но она не собиралась сдаваться. - Снимите свой шлем, сир. Он подчинился – медленно стащил шлем с головы. Лицо его было мертво, кожа отливала синевой, черты казались высеченными из камня, а глаза были словно стекляшки, бездушно отражавшие огонь свечей. Ранее лицо это было чаще всего искажено яростью, и жажда крови жила в глазах того человека. И, возможно (если судить по слухам), в душе его жил зверь, чья похоть иногда вырывалась наружу. Серсея хотела знать, остался ли ещё зверь в этом теле, или Квиберн удалил его своим острым ножом. - У тебя нет чувств… но есть ли в тебе человеческие желания? Гвардеец кивнул, не сводя с королевы взгляда. Серсее почудилось, или губы его слегка дрогнули? Может ли он догадываться о том, чего она хочет? - Ты по-прежнему желаешь... пищи? Воды? Денег? – на всё она получала отрицание. – Нет? Быть может, женщин? Медленный кивок вновь заставил мир Серсеи качнуться в мареве лихорадки, что пожирала её душу. - Ты хочешь женщин, - удовлетворённо повторила Серсея, и гвардеец кивнул. Теперь она не сомневалась – язык его скользнул по губам, хоть движение это было еле заметно. Королева глубоко вдохнула и распахнула плащ. Гладкая ткань коснулась её плеч, спины и ягодиц, прежде чем с шорохом упасть на пол. Совершенно нагая, она прошептала: - Ты хочешь меня? Гвардеец раздумывал так долго, что Серсее казалось: ещё немного, и она просто вспыхнет, будто факел. Мёртвые глаза будто ощупывали её с ног до головы, задерживаясь на плавных изгибах бёдер, на островке светлых волос меж её ног, на полных грудях с затвердевшими от желания сосками. Кивок. Серсея выдохнула и протянула гвардейцу руки. Тот шагнул к ней навстречу, сбрасывая свой белоснежный плащ. Избавившись от боевого облачения, они шагнули к постели – и предались на ней разврату, пред которым Его Святейшество хватил бы удар.***
Сир Роберт притянул её к себе, едва Серсея успела затворить двери опочивальни. Последние часы церемонии погребения королева выдержала лишь мыслями о предстоящем уединении с верным гвардейцем. Её пылающие огнём губы накрыли другие – грубые, мужские, но отчего-то такие желанные. Ледяной язык проник в её рот – сир Роберт целовал её без особого желания, лишь потому, что она настояла на прелюдии. Это распаляло её страсть, хотя, казалось, ещё немного – и она сгорит от похоти. Непослушными руками она нащупала застёжки его доспехов. Долго, слишком долго нужно было избавляться от всего положенного гвардейцу облачения. Они откидывали доспех в сторону, забыв про шум, который они издавали. Их не волновало это сейчас. Сир Роберт разорвал на Серсее платье в один миг – хрупкая ткань поддалась, открывая взору желаемое. С лёгкостью подняв королеву на руки – как тогда, в первую их встречу, но на сей раз оба они были без одежды – он отнёс её на кровать. Теперь Серсея понимала, что он должен был изнемогать от жажды близости в той же мере, что и она. Так жадно, так требовательно он навалился на неё, беспорядочно покрывая поцелуями её губы, шею, грудь… Она поспешно раздвинула ноги и зажмурилась, ожидая его. Лёгкий вскрик вырвался из неё, когда она почувствовала боль… тут же сменившуюся привычным наслаждением. Он двигался быстро, резко, словно собственник, забирающий то, что полагается ему. Серсея старалась не кричать, и стоны срывались с искусанных губ, а пальцы, как всегда, впивались в широкую спину, раздирая мёртвую холодную кожу. Холод чувствовался и внизу, мужество невероятных размеров, хоть силы не утратило, было мертво, как и мужчина, что обладал им. Однако Серсею это не заботило. Какая разница, мертвец он или живой человек? Он сейчас был единственным, кто мог удовлетворить королеву, кто мог заставить её шевелиться в таком исступлении, доводя себя до предела удовольствия, исторгая приглушённые крики восторга. Серсея вцепилась зубами в его плечо, чтобы не завопить в голос, почувствовав, что развязка близка. Сир Роберт отозвался звериным рычанием. В движениях его не было никакого изящества или контроля – он имел Серсею грубо и яростно, имел её уже не первую ночь, в различных позах, всегда на этой кровати, ставшей им колыбелью разврата. И всякий раз они завершали одинаково – будто бы сливаясь воедино, два переплетающихся возбуждённых тела, одно горячее и влажное, другое - вечно холодное и неподатливое, будто камень, по-своему обжигающий ледяной яростью. Всякий раз они самозабвенно исполняли этот танец двух противоположностей, эту песнь льда и пламени… А затем с отчаянным стоном они завершали это упоительное действо в несколько рывков и распадались – Серсея тяжело дышала, раскрасневшаяся и дрожащая, а сир Роберт – как всегда, впрочем – был спокоен, собран и невозмутим, и ярость в нём на время отступала, вновь превращая его в равнодушный камень. Однако теперь Серсея знала, что желание не утихает в нём никогда. И это было прекрасно. Она лежала рядом с ним, проводя пальцами по мощной груди, в которой не билось живого сердца, и думая, думая, думая… Думая о том, что мир сошёл с ума. О том, что она упала на самое дно, и нет ей возврата назад. Впрочем… она посмотрела на сира Роберта, покорно ожидавшего, когда ему позволят уйти. «Если на дне обитают такие мужчины, то я не хочу подниматься назад». Всё это глупые мысли женщины, которая была… нет, не влюблена. Скорее, шла на поводу у похоти. Полюбить кого-то Серсея уже не могла, она поняла это давно, с тех пор, как Джейме отдалился от неё, возлюбленный близнец, превратившийся в жалкое посмешище. С тех пор, как дочь ещё уплыла далеко на восток, младший сын оказался в когтях ведьмы с розой в волосах, а первенца её убил вероломный младший братец… Ох, как же сильна была её ненависть к карлику! Почти так же сильна, как животная страсть, которой отдавалась Серсея по ночам. Видят Семеро, эта ненависть не утихнет, покуда руки её не обагрятся кровью Тириона. Отец учил её, что семья – главное в жизни. Однако Тирион никогда не был её семьёй. Отец сам ненавидел его, считал выродком, по недоразумению родившимся под львиным знаменем. Мерзкий ублюдок, уродливое чудовище, убийца… и он нацелился на Томмена. Серсее чудился скособоченный силуэт карлика за каждой угрозой её сыну. Ей представлялся Станнис, склонившийся к земле, прислушивающийся к шепотку её младшего брата. Загадочные слухи о том, что на Мирцеллу напали в Дорне, приобретали образ карлика, целящегося из арбалета в её дочь. Разговоры о том, что потомок Таргариенов восстал из могилы за Узким морем с тремя драконами за спиной вызывали у Серсеи кошмары: ей виделся Тирион, летящий к ней на несуразно огромном драконе, извергающем пламя ей в лицо. Рука сира Роберта слегка сжала её грудь, и волна щекочущего удовольствия разлилась по телу, выгнав карлика из её головы. Видят боги, старые и новые, Серсея многое бы отдала, чтобы лежать здесь с этим мёртвым призраком прошлого, изредка позволяя трахать Её королевское величество, и не думать ни о чём. И, быть может, она осталась бы в опочивальне, покуда последние силы её не иссякнут, потонув в бездне наслаждения. Не самая лучшая смерть для королевы, но для женщины… неплохой вариант. Возможно, так бы всё и закончилось. Однако она не просто женщина, жаждущая мужчину. Она Ланнистер. Она королева (теперь, со смертью Кивана, королева-регентша… опять) и мать двоих детей. Пока оставшиеся у неё дети живы, она будет бороться и до последнего вздоха защищать их ото всех врагов. И новый королевский гвардеец будет делать то же самое, пусть свой последний вздох он испустил давным-давно. Жизнь её, будто дурной сон – борьба за безвозвратно утраченную власть, попытки защитить детей, что гибли у неё на глазах, постоянный страх и боль… «Всё, чего я добиваюсь, рассыпается в пыль». Возможно, кроме одного… Королева посмотрела на гвардейца. Тело того было покрыто тонкими, аккуратными швами. Квиберн знал своё дело. Он вытащил все отравленные ядом органы и заменил их новыми – здоровыми, выносливыми. И применил все свои знания, чтобы заставить это новое тело Григора Клигана ожить… и быть преданным Серсее Ланнистер. Не Тиреллам, не паукам, не Тириону – одной лишь Серсее. Встаньте, сир Роберт Стронг, рыцарь Королевской Гвардии. Серсея забралась на него, провела пальцами по глубокому, но не кровоточащему порезу, которым Лансель наградил сира Роберта перед своей смертью. Однако что за глупость пришла Квиберну в голову – назвать гвардейца именем её покойного мужа? «Хоть сама я уподобилась Роберту Баратеону – предаюсь утехам плоти, забыв об осторожности». - Вы ещё хотите меня… сир Григор? – выдохнула Серсея, и огромные руки легли ей на бёдра, направляя тело на вновь поднявшееся мужество. Ахнув, Серсея заскользила на нём, не отрывая взгляда от мёртвых глаз. О, королева! Пришла ещё более прекрасная королева, что была моложе и красивей, и она заняла твоё место, а тебя скинула в яму, где лишь призраки смогут согреть тебя по ночам. «И даже в яме я продолжу бороться - подумала Серсея, прежде чем вновь забыть обо всём в объятиях верного гвардейца. – Пусть и погибну в этой борьбе. Перед моей смертью люди ещё услышат львиный рёв… в последний раз». Однако сейчас Серсея Ланнистер, королева-регент и мать правителя Семи королевств лишь застонала, отдавшись низшему своему желанию, и мертвец под ней отозвался хриплым стоном, увлекая её за собой в бушующий океан страстей.