Midnight talk

- Не спи. Кюхён, сидящий рядом с Чонуном в машине, упорно заставлял свои глаза держаться открытыми. - Задремлешь сейчас – тащить в номер не буду. Бодренько, - потрепав младшего по плечу и услышав ненавидяще-усталый стон, засмеялся брюнет. - Хён, угомонись. И вообще, это странно прозвучало… - Что именно? – не понял Ким. - Я бы сказал… - М? - Но я промолчу, - увидев, что менеджер все же покинул автомобиль, Чо многозначительно взглянул на старшего, и, подхватив рюкзак, открыл дверцу. Дело шло к ночи, когда они смогли вернуться с репетиции в отель. Чонун не чувствовал себя уставшим, он был взбудоражен предстоящим концертом. Он прекрасно понимал, что этой ночью у него вряд ли получится заснуть: он будет думать, много думать, и, может быть, уснет лишь за пару часов до того, когда по расписанию должен будет быть подъем. Выбравшись через дверцу, открытую младшим, Ким спрятал лицо под полями шляпы. В Йокогаме он чувствовал себя как в своей родной гавани. Чонун любил Японию, и она тоже любила его. Свежий воздух приятно обдал кожу, и не только по этой причине брюнету не хотелось заходить в здание отеля. Причин было большое множество. Ночной город манил своей жизнью, никогда не останавливающейся и похожей на поток, что нес вокалиста на протяжении этих двух лет. Номер встретил его пустотой, и лишь единственное, что напоминало ему о том, что будет ночевать именно здесь – оставленные в комнате вещи. Сбросив сумку, шляпу и очки на кровать, он, задержавшись на мгновение, также рухнул на нее вслед за ними. Перевернувшись на спину и раскинув руки, Чонун, недолго смотря на освещенный приятным желтоватым светом потолок, прикрыл уставшие от ношения линз глаза. Каждый раз, закрывая их, он чувствовал, как на него что-то рушится сверху. Это не было так страшно, как раньше, он сумел справиться с этим, но воспоминания остались немного странные, беспокоящие. Нащупав телефон в кармане пиджака, поморщившись от резкого белого света экрана, Ким быстрыми, отточенными движениями открыл галерею. Несколько фото, еще одно, а, и коротенькое видео. Много чего, чем хотелось бы поделиться с тысячами, но он не будет. Может, совсем чуть-чуть… Он должен быть счастлив, но на душе у него тоскливо. Почему возвращение не оправдывает этих ожиданий?.. Кюхён то кружит рядом безучастно, то не может успокоить свои тянущиеся к хёну руки и слова. А для Чонуна, сделать фото всего стаффа, но так, чтобы спрятать среди них сосредоточенно поющего макне – как исполнить свою маленькую радость. Макне свободный, веселый и милый, а мгновениями – отстраненный и молчаливый. Задорный. Задумчивый. Закрыв галерею, легко коснувшись экрана еще несколько раз, Ким открыл заметки. Их было много, ведь не всегда удавалось записать что-то от руки. Когда брат спит, и чтобы поймать мысль за хвост и запечатлеть ее, нужно найти записную книжку и выйти на кухню. Слишком долго, непростительно долго, потому в ход идет такая полезная вещь, как телефон. Где-то мысли-фразы, где-то целые абзацы, к которым он иногда возвращался и глубоко задумывался, прежде чем дописать еще что-то. Его отвлек короткий стук в дверь. Цокнув и откинув руку с телефоном на кровать, разозлившись на потревожившего, Чонун даже не попытался встать. Хоть и понимал, что все равно по совести поднимется и откроет. Оставив на одеяле айфон и вместе с ним расстегнутый пиджак, брюнет поспешно подскочил с кровати и быстро достиг двери. Молча стоять на пороге, не спрашивать разрешения войти – Ким чувствует, что Кюхён считает лишним спрашивать об этом. - Завтра тяжелый день. Ты не собираешься идти спать? – глядя на мокрые волосы, с которых все еще текли капельки воды за ворот, спокойно спросил старший. Хотя, на самом деле, хотел сказать что-то другое. Чо, со скучающим лицом долго оглядывая комнату и почти не двигаясь, медленно подошел к кровати и присел на край: - Перехотелось. Подойдя к опустившему голову макне и коснувшись его челки кончиками пальцев, брюнет ощутил, насколько ледяными были волосы. - С ума сошел? Если простудишься? – разозлился Чонун на такое безрассудство, отдернув руку как от удара током и сорвавшись с места, в ванную. Вернувшись с полотенцем, он, метая угрожающие молнии из глаз, накинул его на голову младшего. - Все нормально, чего ты взбеленился? – ворчливо донеслось из-под полотенца. На секунду замерев всем телом и сердцем, Ким сжал кулаки так сильно, что пальцы свело. Губа остро заболела от врезавшихся в нее зубов. Видя перед собой Кюхёна, ворочающего головой из стороны в сторону и нащупывающего край полотенца, Ким не мог удержаться. - О тебе беспокоюсь, о бестолковом, - резко отпустив свое напряжение, он сумашедше-быстро упал на кровать рядом с младшим и принялся ожесточенно вытирать его волосы, лицо, шею. Пока руки не устали, и злость не сошла на нет. Постепенно становясь спокойнее, выдыхая медленнее, Чонун, в конце концов, убрал полотенце, оставляя его лишь на волосах и плечах Кюхёна. Чо сидел с закрытыми глазами, а лицо его выражало какое-то мечтательное удовольствие, несмотря на яростно вытертые до красноты щеки. Кюхён выглядел очень милым, словно ребенок, которого неимоверно сильно хочется затаскать по рукам. Не обдумывая своих действий и секунды, Ким, взяв младшего за плечи и утянув его на себя, откинулся назад, на подушки. - Представляешь, а что могут подумать фанаты, узнав, что макне развалился на кровати главного вокалиста? Да еще и на самом вокалисте. - Все-то тебе надо указать, что ты тут главный, - опустив всякий подтекст, ответил Кю, а затем поднял голову, до того покоящуюся на груди хёна. – Я тоже вокалист. Главный, - уточнил он. - И Рёук тоже. - И Рёук тоже… Удивившись такому быстрому и прямолинейному ответу, Чонун округлил глаза. От макне он не ожидал таких слов: ждал и вредности, и отрицания, чего угодно. - Вы сдружились. - Ну, у нас же концерт троих, как-никак. «Ах, ты об этом…». - А ты хотел бы провести концерт вдвоем? – глядя в потолок и неторопливо перебирая каштановые волосы у самой шеи, размышлял старший. Кюхён ничего не ответил, лишь, немного погодя, вновь пристроил щеку на хёновой груди. Время медленно двигалось к разгару ночи. Чонуну казалось, что за время пребывания Кюхёна в его номере прошла целая вечность. Тишина длилась слишком долго, в ней просачивались тихие звуки улицы и коридора. Туманилась тонкая дымка из излишне тяжких мыслей. Ким, неспешно гладящий пальцами волосы макне, вдруг отдернул себя, и, подхватив край соседней подушки, несильно стукнул ей по голове шатена. А затем и вовсе, одним четким движением, с серьезным лицом спихнул не ожидающего младшего на пол. Грузное падение, причитающие охи. Злой и лохматый макне показался из-за кровати словно перископ подводной лодки из-под толщи воды. В его глазах блестела жажда мести за отбитые части тела. Чонун едва сдержал вырвавшуюся сдавленную усмешку. - Роллы из Йесона! – подхватив край одеяла, он резко потянул его, стряхивая хёна и одновременно заворачивая его. – Так как рыба уже давно не первой свежести, скидка девяносто процентов! Не проходите мимо, покупайте! - навалившись сверху на смеющегося Кима, от которого было видно только черные волосы и загребающие все, что попадалось, руки. Это могло бы продолжаться еще очень долго, но горло Чонуна все еще болело, он быстро закашлялся от сухости в нем. Переводя дыхание рядом с лежащим пластом брюнетом, Кюхён стирал со лба пробившийся от смеха пот. А еще вдыхать старался не слишком глубоко – живот разболелся. Ким был уверен, что младший вряд ли забыл, о чем они говорили только что, но очень надеялся, что макне не станет сильно грузиться по поводу пары неосторожных слов. Не прося подвинуться, Кю, развернувшись, лег рядом со старшим на спину. Без подушки, просто на матрац и смятые в полный бардак одеяло и простынь. Потолок примагничивал оба взгляда, обращенных на него, порождал нависающую недосказанностью тишину. Чонун чувствовал, как Кюхёну стало неловко произносить то, что думает, вслух, потому и не требовал ничего. Того, что есть, ему было вполне достаточно. Хах… Лежа достаточно долго, совсем забыв, что рядом, совсем близко, кто-то есть, Ким растерял все свои мысли. Голова была пустой, как и вся комната, жизнь которой постепенно приютилась на кровати. Пока глаза, привыкшие к желтому освещению прикроватных ламп, не накрыла резкая тень. Расставив вытянутые руки по бокам от темноволосой головы, Кю смотрел сосредоточено. Он был напряжен, что чувствовалось даже без прикосновений: раньше, это не было такой проблемой, пока что-то вдруг резко не перевернулось вверх тормашками. Пока между слов не начала проскакивать какая-то двусмысленность, одним им понятная. Пока оба не осознали, что грани стали слишком тонкими. Чонун молился, чтобы все оставалось как есть. И одновременно, ночами мечтал изменить все собственными руками. Может, беспощадно, даже жестоко, но ведь так хотелось не только ему. Долго борясь с самим собой, Чо медленно, вытягивая секунды, опускался ниже, а Чонун постепенно начал понимать, что это было неизбежно. Все то, что с ними происходило сейчас, немного раньше. Макне смелый или просто безбашенный, но когда его губы оказались в слишком откровенной близости, какой раньше никто из них двоих не допускал, Чонун почувствовал, как что-то настойчиво и болезненно бьется изнутри о затылок. Кажется, сознание сходит с ума и просится наружу. Всего одно мгновение необходимо на то, чтобы разнести к чертям все то, что строилось на протяжении последнего года: защитная стена убеждений, отрицаний, она просто рухнула, в одночасье превратившись в никому не нужные груды мыслей. Сорвавшись, Ким опрокинул Кюхёна на спину, и сразу же, поднявшись, рывком притянул его к себе за грудки. Для глубокого поцелуя не нужны были никакие прелюдии. Задыхаясь от хаотичности всего происходящего, Чонун, не прекращая целовать безумно отвечающего макне, пытался стать к нему ближе: притягивая за одежду так, что теснее – только срастить единым целым, он старался найти кожу, почувствовать ее. А когда целыми ладонями отыскал ее под футболкой, разум помутнел от током ударившей по пальцам близости. Многие могли притрагиваться к Кю, но именно к такому… Чонун хотел знать, что до него никто не испытывал такого. Кюхён, ласкающий руками его шею беспорядочно, задевая волосы и сжимая их, запускал пальцы под ворот майки с каким-то безысходным сумасшествием: будто это последняя ночь в его жизни, последние часы, минуты. Взобравшись на колени Кима, он оказался выше. Придерживая скулы старшего, шатен тягуче лизнул его нижнюю губу и, смело открыв глаза и показав свой шальной взгляд, вернул прерванный поцелуй. Ладони Чонуна, до того гладящие спину, скользнули ниже и зацепились за ремень джинсов. Из-за ловкого языка – дернули со всей силы на себя, вызывая громкий стон из губ в губы. Оттягивая гладкие волосы старшего, макне заставлял его желать подчиняться. Кюхён был единственным, кому Чонун позволял быть главным… С силой жмурясь, Ким ощущал сладостно-мучительную струну, туго натянувшуюся в его теле. Он знал, что осталось недолго… *** - Кого ты целовал в последний раз? Прошло две недели со дня, когда что-то изменилось. Нет, не изменилось – ничего не менялось в их жизни, просто страх исчез и растворился в повседневных заботах, радостях и трудностях. - Думаю, я целовал кое-кого, во сне... Прошлой ночью, - играть словами перед целым залом было невероятно. От осознания абсурдной правдивости собственных высказываний, голова становилась кристально чистой и страх пропадал на короткие мгновения эйфории. Возбужденной эйфории. Несмотря на внешнее спокойствие, внутри Чонуна все металось и дико смеялось. Зал, затаившись и приготовившись к веселью, молчал: ждал, когда кто-то из трех продолжит говорить. Когда кто-то, Кюхён или Рёук, отшутится так, что на глаза выступят слезы. - Кого? – прищурившись, но не улыбнувшись, поинтересовался Кюхён, не отводящий взгляда от лица Кима. Обмануть всех вокруг и, в то же время, ни капли не соврать – это по-настоящему пьянящее чувство. Особенно, когда ты не врешь именно с Кюхёном. Именно об этом… - Это была моя черепашка, - видя ответную, едва заметную улыбку, от которой сердце забилось быстрее, чуть тише сказал Чонун.